Страница 31 из 68
- Ничего, такое случается.
Бродяга-кот пованивал поблизости. Да, не забыть сказать: Мурзик и Васька - одно и то же лицо (одна и та же морда), что для Попруженко пока что еще не ясно. Вскоре станет ясно!
- И ты гак стоял и смотрел?
- Да.
- Хм...
- Да, стоял и смотрел!
А что ему было делать?
Первой же мыслью было бежать наверх, ворваться в квар-тиру и прекратить безумство. То, что это именно безумство, стало ясно уже через несколько секунд. Попружснко успел предста-вить себе расположение квартиры, через какой подъезд в нее попасть, в какую дверь стучаться, поднявшись на восьмой этаж. Но вслед за этим непроизвольным порывом пришло озарение - стоять и не двигаться. Малейшее вмешательство в конфликт чревато катастрофой, трагедией. Хозяйничающий в квартире сумасшедший (сумасшедшая, как позже выяснилось) не допус-тит присутствия постороннего, и, если кому-то все-таки каким- то чудом удалось бы прорваться в квартиру, сумасшедший мог бы вытворить непоправимое: выпрыгнуть в окно вслед за вещами. Озарение превратило Попруженко в неподвижного созерца-теля.
Вопрос усатого возвращал его к истокам тогдашнего решения, и теперь, снова оценив и подумав, он пришел к выводу, что поступил правильно, пусть даже ему и не удастся убедительно обосновать это.
Наш загримированный собеседник еще раз хмыкнул, потя-нулся за "Винстоном", но не достал, а более энергичное потягивание чревато было потерей равновесия, бросил затею с курени-ем, снова откинулся в кресле и в раздумье принялся пощипывать ус. Наклеенные для изменения внешности усы отклеились, оставшись в сжатых пальцах с желтыми от никотина подушечками.
Итак, лицо приняло свое естественное обличье, и мы вынуждены оставить его.
Одна из тем монологов на лестнице - тема убедительной просьбы к своим друзьям и просто знакомым не считать его вер- блюдом. Обосновав эту просьбу целым рядом доводов, Попруженко заканчивает монолог следующими словами:
- Впрочем, кто хочет - пусть считает. Верблюдом больше, верблюдом меньше - какая разница!
"Есть нечто глубоко символическое, что именно это учреж-дение расположено на улице, носящей название - Китайский проезд. Уж мы-то знаем, что из себя представляет эта многострадальная держава..."
У нас еще в пещерах жили, и не у всех еще хвосты отвалились, а там, далеко на Востоке, смуглые раскосые старики с бе-лыми бородками вовсю посиживали в кафе, чаек попивали и газетки почитывали, заполненные столбцами умопомрачитель-ных иероглифов. И порох там был изобретен не как следствие развития нации, а как следствие ее деградации.
А вот китаец, разложившийся в Москве, и не желающий возвращаться домой. Может такое быть? Судите сами, обращается Сергей Попружснко к воображаемым собеседникам в своем очередном монологе на лестнице, но говорит так с явной иронией, ибо видит в выражении "судите сами" штамп, не столь уж безобидный, как может показаться на первый взгляд. Судите сами. Что это значит? Да кто нам дал право судить? Мы и без посторонних подсказок частенько так сами судим, что пыль идет. А туг еще кто-то нам очередное уголовное или там политическое дельце подсовывает: вот, мол, товарищи, судите, пожалуйста, сами, вам ведь все равно делать нечего. Только как бы вы ни судили и к какому бы заключению ни пришли -- все это останется втуне, ибо нет у вас способа довести до уважаемой публики постановление вашего суда, уважаемой, разумеется, в кавычках. Так что судить-то вы можете сами, но я лично плевать хотел на ваше мнение. И с разложившимся китайцем - та же история. Судить вы сами будете, да только получат хоть какое-то удовлетворение те из вас, уважаемые - в кавычках - судьи, у кого взгляды с моими совпадут. А у кого не совпадут, тс пусть хоть головой о стену бьются. Их мнение никому никогда не станет известным. Почему? Отвечаю: потому что я так решил, создатель этого дела!
Итак, судите сами. Китаец, проучившийся пять лет в МГУ, полюбивший пивко попивать и при этом размышлять о бренности и о быстротечности бытия, должен в скором времени возвращаться на родину, а там -- студеная ночь неосознанной тирании. А ведь хорошо могло быть там, атмосфера над роди-ной хорошая, отличная атмосфера для существования добра и счастья. Да вместо добра и счастья жуткий непробиваемый идиотизм заполнил всю атмосферу. Словца звонкого не скажешь, мысли веселой не выразишь: отскочат от многосотмиллионного народа, приглушатся, исказятся в жуткую похабщину и криминал.
А тут - теплые волны свободомыслия и гармонии, перемешанные на молекулярном уровне со Справедливостью и Наукой.
Что делает наш китаец? А ничего он нс делает. Его оболочка, то есть плотное туловище в просторном синем костюме и прочей одежде, включающей белые полотняные трусы, синюю майку -- что еще? -- все, кажется, ничего не забыто, -- так вот, оболочка китайца (в носках, разумеется) присутствует на семи- нарах, в библиотеке, на спортивных соревнованиях, но душа в этой оболочке отсутствует. То есть она есть там, но спит и просыпается лишь в такие короткие, но такие счастливые минуты, когда остается китаец один, без соплеменников, от которых не- сет стужей и еще чем-то, в каком-нибудь глухом уголке этого огромного, странного и прекрасного парохода, щедро снабженного электричеством, горячей водой под сильным напором, быстроходными лифтами, отлично работающими телевизорами и радиоприемниками - только ткни в какую-нибудь кнопку, сразу вспыхивают голубыми экранами или ударяют по барабанным перепонкам звуковыми волнами; так вот, в каком-нибудь глухом уголке, являющемся частью этого парохода, называемо-го Московским государственным университетом имени Ломоносова на Ленинских горах, но в, то же самое время как бы авто-номном, где азартный югослав с азартным русским дуются в пинг-понг, только шарик попукивает, ударяясь в лаковую поверхность стола, в резиновую наклейку ракетки.
Китаец одинок, китаец счастлив. Китаец знает: эту сцену ему показывает жизнь, нс предоставляя возможности быть участником, лишь зрителем, но и этого довольно, чтобы сделать его навсегда человеком. Он покрикивает, восторгается, переживает, обменивается репликами с еще одним зрителем,
Сергеем Попружснко, но делает это формально, ибо одно лишь чувство владеет его душой: счастья с примесью горечи, счастья возможности быть здесь, понимать и быть понятым. Кем? Да Попружснко же!
Больше нечего добавить об этом китайце. На наш непросвещенный взгляд, китаец разложился, перестал быть тем китайцем, каким был раньше, на Родине, среди толп ему подобных. Самое главное, пожалуй, именно в том и состоит, что каждому в отдельности китайцу вовсе не свойственно быть тем, кем он сейчас является. Каждого китайца нужно привести сюда, разложить и вернуть назад, и уже это будут другие толпы, состоящие не из чего-то там такого, а, наоборот, из чего-то там другого!
Теперь судите сами, а я пошел.
Попруженко чувствовал, что сам, как и его китаец, вырвался в какие-то иные сферы, но это чувство нельзя в себе культивировать, нельзя подвергать анализу, его надо воспринимать как должное, как подарок свыше, ибо анализ лишит удивительной энергии, поднимающей над реальностью вопреки гравитации.
А может быть, и не лишит? Может быть, и не лишит. Может быть. Всё может быть, но возможный результат этого анализа, предчувствовал Попруженко, взовёт к его совести, и тог- да... А что тогда? Тогда будет только после, но без анализа нет никакого после и никакого тогда.
Это умозаключение, вся его логическая цепочка, выстраивалось в мозгу Попружснко не впрямую, а как-то исподволь, в подсознании, которое, как известно (а может быть, пока что еще и нс известно), напрямую связано с чувствами, минуя под- станцию интеллектуального анализа. Отсюда и подсознательное, чувственное представление о здании университета на Ленинских буграх (Воробьевых горах), как о пароходе нс только с его каютами, ресторанами, салонами отдыха, прогулочными палуба- ми, капитанскими мостиками, машинными отделениями, но и с трюмами, наполненными разными грузами, в том числе и цинковыми гробами с господами из Сан-Франциско или еще кого-нибудь откуда-нибудь.