Страница 30 из 68
Она дружит с мужчинами, она их любит, потому что их есть за что любить, хотя бы за их прекрасный мир, центром которого каждый из них и является. И враждует с женщинами,
или они с ней враждуют. А может быть, взаимная кровавая рознь -- нс на жизнь, а на смерть. Нет у неё семейных друзей, и в дни семейных праздников, то есть праздников, которые традиционно справляются в семье, она - одна! Обратная сторона свободы.
Теперь из другой области.
Размышления о западниках и славянофилах. Суть не важна, важно, что вопрос поставлен.
"Я и доктором могу быть, людей лечить, - думал Попружснко. - К примеру: горячо рекомендую целебную мазь такую-то (здесь следует название лекарства по-латыни). Медикамент с такими же свойствами может принимать форму пасты. Понятно? 11с мазь, а паста. Способ применения такой-то и такой-то. Хорошее лекарство, не пожалеете, хотя, по всей видимости, не каждому оно подойдет, так как противопоказано при сифилитических манифестациях".
У меня есть коробка бесценных лекарств, отвергаю обмен и на тридевять царств, в ней таблетки от бед и от праздников грустных, от детой, что родятся на грядках капустных, от луны в полнолуние, от черных котов, от случайной любви, от воров и несчастий, от того, чтоб не встретился тщетно просящий. По коробку с лекарством отдать я готов человеку, кто знает, какие облатки нужно, вынув пинцетом стерильным из ватки, проглотить, на сегодня избегнув беды... Раскуси поскорей, а чтоб не было сладко, отхлебни из стакана волшебной воды.
Итак, голова нашего героя забита всякой всячиной, и, в частности, копошится в ней весь Ветхий Завет, с тысячами тысяч существ, с сотнями сюжетов, с утопающими в стеклянном зное каменистыми пространствами, хижинами, ночевками, пробуждениями, встречами у городской стены, ложью, похотью, с Да-видом и Соломоном, когда восторг перед воином незаметно переходит в восторг перед мудрецом, оставляя черную пещеру презрения к кумиру, что как-то во время войны с хананеями или филистимлянами, изнывая от жажды, погибая от нее, трех героев, лучших из лучших, призывал принести себе воды из источника в просматриваемой и простреливаемой неприятелем лощине.
Всякий, мало-мальски знакомый со Второй Книгой Царств или с Первой Паралипоменон, помнит эту историю с Давидом и тремя героями. Видоизменившись, обрастя в воображении По-пруженко несуществующими подробностями, сюжет, хотя и ли- шился исторической точности, в принципе остался верным.
Рассмотрим же эту легенду в интерпретации нашего персонажа и простим ему неточности.
Итак, трос героев откликнулись на призыв, но лишь одному из них суждено было возвратиться живым с драгоценной водой для любимого вождя. И что же происходит дальше? Люби-мый вождь, пустив скупую мужскую слезу, молвит:
-- Спасибо тебе, мой герой! Ты принес мне воду, хотя мог погибнуть, как твои товарищи. Еще раз тебе сердечная благо-дарность от меня лично, но принять эту воистину золотую, дра-гоценную воду я не могу, душа не позволяет, и поэтому лучше уж пусть никто нс напьется!
С этими словами Давид выливает воду из кубка, и та быст-ро впитывается в мелкий грунт, иссушенный и накаленный солнцем. Молодец, Давид! Иначе не скажешь! Нет, товарищи, постойте, а может быть, он действительно молодец? Или всё-таки мерзавец? Вот Попруженко и решал эту задачку, понимая: если рассуждать логически, холодно и беспристрастно, можно в одном из вариантов оправдать или, во всяком случае, понять вождя. Ио только лишь в одном!
Все это примеры монологов (так называемых монологов на лестнице), которые мысленно произносились, когда он совершал свои круги, наблюдая диалектику природы.
Я ежедневно выхожу на круг, с участка за калитку на дорогу, собачка, словно рыбка, рвет из рук свой поводок, чтобы скорее ногу поднять, и вот шуршанье - тихий звук прозрачной струйки, падающей косо на темный мокрый ствол, однако, недо-суг стоять и ждать, теснится ряд вопросов в моей груди о див-ной стае птиц - неужто в том и есть мое отличье от всех дру-гих вполне приличных лиц, что знаю я один про поселенье птичье? Вступил на круг, сначала это прямо, блестит асфальт, с небес летит снежок, ворвался в бронхи ледяной и пряный из Коми прилетевший ветерок, теперь налево и опять налево, асфальт, котельня, ряд домов, гараж, теперь направо, здесь жила когда-то дева, вгонявшая меня в любовный раж. Приличным лицам, думаю, приятно, что тайны нет и всё пока понятно. Мой круг не круг, но линия прямая, я за собачкой весело иду, свое воображение, листая, точно читаю книгу на ходу, воспоминанья завтрашнего леса, пророчества в прошедшей суете. Но стоп, здесь для приличных лиц завеса, деревья для приличных лиц нс тс, их лес погуще и гораздо проще, сосновый бор, читай: сосновый бор, березовая роща - значит роща, простой вполне приличный разговор. А что же я? В сухой еловой чаще, за сосняком, не различая лиц, всё с каждым разом явственнее, чаще я
наблюдаю племя странных птиц, замечу вдруг у них сквозь перья руки, на лицах белых черные глаза, по облику как будто бы старухи, однако слишком птичьи голоса. Подвергнувши друг дружку наказанью, кто голышом, а кто одет - обут, по ельнику как будто бы из бани они, в одежды кутаясь, идут. Мой пес не чует их, хоть нюх отличный. Ну, что ж, из нас двоих хоть он приличный. Он дышит, задыхаясь как астматик, летит вперед, когтями землю рвет, мой круг воспринимает он как садик -- все сделал и домой меня ведет. И я иду, но, птиц не забывая, все к ним стремлюсь...
Если бы я был окончательным декадентом, подумал как-то Попружснко (а возможно, это так именно и есть), то сравнил бы двух бабочек-капустниц в стеклянном знойном воздухе над солнечной поляной, заросшей зрелыми одуванчиками и куриной слепотой, на фоне соснового леса с лиловым подлеском с глазами пьяного, пытающегося свести воедино взгляды обоих своих глаз, да тщетно. Они блуждают порознь - вбок, вверх, вниз, то разбегаясь в стороны, то на какой-то короткий миг сойдясь, чтобы снова разлететься.
Тот серый осенний денек (уместнее сказать этот) и тот (лучше этот) восьмиэтажный дом, напомнивший Попруженко огромную пароходную надстройку, также погружены в Океан, и я тоже, стоящий у подножия дома, погружен в Океан, что может показаться странным, ибо вместо того, чтобы подняться к небу, то есть со дна на поверхность, я стою на своих двоих, и если и есть некоторое ощущение зыбкости почвы под ногами, так это от небольших склеротических спазмов сосудов головного мозга.
Ну чем, едрена вошь, не доктор!
Странным и то может показаться, что всякие вещички (о них уже подробно рассказывалось), выпадающие из окна, оказывались через несколько секунд свободного падения именно на асфальте, а некоторые ошметки -- и в пожухшей травке дворового сквера. И это вместо того, чтобы подняться ввысь! Иди речь о простом, так сказать, обычном океане, то можно допустить опускание на дно тяжелых металлических частей утвари, в то время как на поверхность всплывает всякая легкая мелочь - скалка, доска для разделки мяса и шинковки овощей, та-буретки и прочее, и прочее. Но поскольку наш Океан с большой буквы, ибо имеет не обычный, а, прости Господи, метафизиче-ский смысл, то все-все-все должно бы прямо из окна устремлять-ся вверх.
Произошло ли так?
Сергей Попруженко рассказал о странном происшествии, свидетелем которого сделала его судьба, одному своему знакомому, причем человеку, реально существующему, в отличие от подавляющего большинства персонажей настоящего конспекта. Чтобы сделать этого человека трудно узнаваемым, автор накле-ит ему над верхней губой светлые усы, пахнущие сигаретным дымком, наденет на него спортивный костюм, повесит на волосатую грудь цепочку с православным крестиком и раскурчавит светлые волосы, которые так любит ерошить его жена, отдыхая от любовных утех. Приняв такое видоизмененное состояние, он имел с Попружснко следующий разговор:
- И пианино вылетело?
- И пианино вылетело! Звук при падении трудно описать. Стон! Тихий, очень насыщенный, какой-то сверхъестественный стон. Впрочем, возможно, он был громкий, но я субъективно воспринял его, как тихий.