Страница 15 из 68
Где он, этот человек?
Меня вдруг передернуло всего, кожа сдвинулась на каждом пальчике, на каждом суставчике! Тут уж меня жуть взяла. Знаете, все вдруг стало ясно. Ведь тот "один человек" - злодей!
"Боже мой, Боже мой! Почему я не кожаный?"
Бежать, хватать злодея, спасать малышей.
В купленном перекупленном мире малыши-лилипуты искали кого-то, кто им поможет, обнародует их неволю, изоляцию, освободит от изверга-администратора. Но этим кем-то оказался я - ничегошеньки не понявший, за что коньяком поили на крытой веранде кафе и зачем в ресторан повели и золотой ресторанной музыкой угощали и заливным - солененьким студнем с пресненской рыбой и тверденькой звездочкой морковки, не пресной, но и не сладкой, а такой, разочаровывающей...
Совсем скверно ощутил я себя, когда ключом от своего номера с тяжелой восьмиугольной звездой отомкнул дверь "того" но-мера - с нарами, и никого, разумеется, уже не застал. Только белый носочек с красной каемкой свисал с металлической сетки второго яруса. Да, смылся "один человек" и малышей своих убрал с собой подальше от греха.
И вдруг я - но с тех пор, ой, сколько времени минуло, целая вечность, - в голос застонал, сел на своей койке в твиндеке и замер, опустив ноги, и они повисли, как у той лилипуточки.
- Такие-то дела, корешок! - проговорил сосед с нижней койки. - Отмочил козу, так отмочил. Остаться на берегу и на судне никого не предупредить! Разные я козы знавал, но с такой - впервые встречаюсь, честно тебе скажу.
И поинтересовался:
- Деда видел?
- Нет еще.
- Чифа видел?
- Тоже нет. Никого не видел.
- Увидишь!
Конечно, увижу, куда денешься! На сердце навалилось гря-дущее, такое грозное и огромное, что ощутил я себя -- знаете кем? Ни за что не угадаете. Лилипуточкой той горестной ощутил я себя, и даже свисающими ногами своими покачивать стал, и все не выходило в такт с покачиванием койки и всего твиндека, так что пароход как бы в одну сторону двигался, а я совсем - совсем в другую.
Автор хочет обратить внимание публики на то обстоятельство, что, употребляя в том или ином случае местоимение "я", он имеет в виду своего лирического героя, а отнюдь не самого себя. Просто-напросто лирический герой размышляет точно так же, как и автор, и последний попадается на удочку. Однако ав-тор еще и еще раз заявляет: я - это не он. Мнения, высказываемые лирическим героем и некоторыми другими персонажами, не обязательно совпадают с мнением автора.
Договорились?
У художника есть время на размышления. Он много, но как бы бессмысленно работает мозгами, не решая конкретной жизненной задачи, точнее, бесконечного множества задач, подбра-сываемых жизнью. И люди, с которыми случай сводил его, нс думали гак широко, как он, а очень конкретно.
И он начал размышлять о человеке, который едет с ним в электричке или же встречается на дороге и с которым он обменивается несколькими ничего нс значащими - во всяком случае, для одного из них -- словами.
Литература - это наличие времени для общих размышлений.
Книга должна быть гармоничной. И герой, и события - все чуть-чуть грустно, таинственно, многозначительно. Но главное - книга должна быть прекрасной! И чтобы никакая грязь не приставала, и чтобы в сумерках за деревьями прыгала кенгуру.
А было так.
Ехала специальная, нет - специализированная - туристи-ческая группа в Стокгольм. Собралось двадцать - тридцать психиатров и невропатологов. Меня в их числе не было - не включили. Рассказывают, все приехали в международный аэропорт Шереметьево, Дима Карасик раздает всем заграничные паспор-та. Подходит очередь одного старого уважаемого невропатолога. С русской фамилией. Он протягивает руку, а Карасик повертел- повертел перед его носом паспортом и говорит:
- Э, нет, Моисей Соломонович, сначала справочку, а уж потом -- паспорт получите.
- Какую справочку? - спрашивает.
- Из районной поликлиники, что вы там не состоите на учете как псих.
- Глупости! Издевательство!
- Считайте, как хотите, а без справки паспорт не выдам. Отвечай потом за вас!
- Ну, хорошо, сейчас привезу. Да вы улетите без меня!
- Улетим, пренепременно улетим!
- Что же делать?
- Не могу знать. Раньше нужно было думать.
Казалось бы, вопрос исчерпан. Ан нет! Не так-то просто бы-ло М.С. обмишулить. Он побежал к начальнику аэропорта, нажал на все кнопки, все свои связи привел в действие, и - не-бывалый случай - получает начальник распоряжение сверху задержать рейс до особых указаний. Вот и Моисей Соломонович! Димка уже и сам нс рад, что все это затеял. М.С. уехал в город, час нет, два нет, три нет! Все психуют, друг друга постукивают молоточками по коленкам. Наконец сам командир экипажа, летчик пер-вого класса, не выдержал, схватил такси, помчался в поликлинику. Там уже работа кончается, пусто, темновато, только на стуле М.С. сидит пригорюнившись.
- Вы чего время тянете?
- Ну да, тяну!
- А что такое?
- Я, оказывается, у них в картотеке уже пятьдесят лет числюсь.
- Пять-де-сят?! Ах, ты, сукин кот! В порт нс приехал, не сообщил! Мы там все изнервничались, холь бы позвонил на худой конец!
- Стыдно-то как...
Словом, меня быстро оформили, и - в Стокгольм. А там уже встречает целая толпа репортеров. Мы думали, Карасика встречают его друзья по международным отношениям, ихние стукачи, а оказалось - меня. Я там широко известен своими работами по чтению в человеческих душах, о которых и сам поза-был. В студенческие годы кое-что публиковал, а к ним просачивалось. Ну, главный психолог мира, и - пошло-поехало: Лиссабон, Винница ("Что - Ницца?") да, конечно, Ницца, оговорил-ся, проше пани, Дакар, Лаос, Филиппины, Улан-Удэ. (Что вы говорите? Может быть Улан-Батор?) А? Верно, снова оговорка - Улан-Батор. Да ладно, курица нс птица, Монголия не заграница!
Сначала роман выстраивался как пирамида. У основания - широко, а на вершине - одно лишь событие, краткое впечатле-ние от посещения футбольного поля в лесу. Потом решал (но так, правда, и не решил) писать по принципу многоцветной печати. Сначала целиком всю картину в одной краске, потом ту же картину, но уже в другой краске, и так далее. В результате изо-бражения, накладываясь одно на другое, совместятся и дадут многоцветную картину.
Теоретически все очень просто, да вот как на практике это осуществить!
Чтобы быть писателем, размышлял он, вовсе не обязательно жить самому. Жить должен герой. Страдать, скучать, совершать поступки. Как пример, случай с будкой айсора. (Герой с пьяных глаз нанял грузовик с краном и ночью переставил будку чистильщика на соседнюю улицу.) Поступок? Настоящий поступок, достойный кисти художника Айвазовского. Ile из тех, что имеет в виду его приятельница (ей не нашлось места в этой книге), говоря, что труднее всего приступать к совершению поступков по утрам. Умыться, например, почистить зубы и так да- лее.
Интересно, думал он, считает ли она поступком половой акт, в результате которого ребенка зачала?
Да, так я говорил, что дом этот не сумасшедший, больные все-таки выздоравливают и выходят. Для примера возьмем па-циента из отдельного бокса под номером сто семнадцать. Вспомните-ка, какой у Катюшкиного бокса номер, а? Правильно, сто восемнадцатый. То есть речь идет о соседнем боксе. Так вот, упомянутый постоялец сбрендил, дай Бог памяти, четверть века назад, когда две бомбочки хлопнулись в Японии. Одна разрушила Хиросиму, другая -- Нагасаки. Он был десятиклассник, круглый отличник, многообещающий математик и физик-теоретик. Он вдумался в формулу ядерного взрыва, представил себе после короткого размышления картину мира в недалеком будущем и -- очутился в этой лечебнице. Она только-только открылась, так что мальчик был встречен - лучше не придумаешь! Тетя Клава была лет на двадцать -- тридцать моложе, работы у неё было немного, и она частенько беседовала с тем парнишкой, теперь
уже превратившимся в солидного, откормленного, спокойного, в меру веселого господина, нашедшего себе к моменту выписки невесту -- Галочку, тети Клавину помощницу по уборке этажа и уходу за больными. Двадцать лег, глаза карие, волосы черные, рост средний, вернее, маленький, характер уживчивый и ревнивый, адью! Леша, его так звали, как и полагается в этой больнице, сразу же навалился на жратву, только подноси. Бездетная тетя Клава (она уже и тогда была бездетная) приносила ему в марлечке пирожки домашней выпечки, и друг Леша сминал их, урча и обливаясь слюной. Сквозь бурчание тётя Клава лови-ла неразборчиво произнесенные слова -- Фррранция, Соединен-ные Штаты Амерррики, Великобррритания. Насытившись, он обращал к тете Клаве разжиревшее лицо и, обливаясь от при-ступов смеха слюнями, пророчествовал: