Моральный патруль

Умиление на меня нашло белым лебедем; упал я к её ногам, но не смею обнимать и целовать; вид у меня, полагаю, убитый, а она милуется, смеется, просит: «Извольте, немедленно, падре, встаньте, благороднейший из падре. Земля вам – листом художественного тростника!

Представьте, приснилось мне, что я у одра нашей учительницы пения графини Алисии де Санчес стою, а в руках у меня букет белых лилий, но не живые цветы – люблю живых, хотя, некоторые отдают предпочтение мёртвой материи – цветы у меня: из белого золота стебельки и лепестки, а листья – изумруды.

От красоты у меня на очах прелестных слёзы, и даже на миг забыла заупокойную оду для графини Алисии прочесть – так и отбыла без фаэтона с чёрными Пегасами старушка в мир иной.

Умерла, а я всё стою у одра, обещаю, что, как воскреснет, то проведу перед лицом копеечкой – от копеечки – сласть, а затем на кухню отведу и кашей с творогом накормлю до сытого пуза – обожают старушки кашу с творогом, как медведи лакомятся тухлятинкой.

Словно услышала меня графиня, очнулась, вышла на миг из смерти, схватила за кружева на моём изумительном платьице, крикнула:

«Исступление», – и умерла окончательно, даже кровью захлебнулась, словно кисель из давленых ягод черники выпила.

Но я не думала о смерти, а целовала золотые лилии, верила, что нет ничего прекраснее их на свете, и кто с золотыми лилиями в руках, тот воскреснет даже при жизни, и не убоится себя в зерцале.

Проснулась в недоумении, а лилий золотых в руках нет; я и лежала до полудня, не пошла в класс фортепиано, всё о лилиях жалела – пустяк из сна, но обидно, что проснулась, а в руках – вечная пустота, как из картины с чёрным квадратом.

Ножки с утра маслицем натерла, чтобы блестели, лакированные, солдатам отправила послание, чтобы больше об эстетике думали, а не о смертоубийствах; по дороге в филармонию собачке миленькой сделала внушение, чтобы на газон ходила, а не на тротуарчик; тружусь, а всё о золотых лилиях из сна думаю; затем рукой махнула – нет симптомов лихорадки – вот и славно, а лилии из золота – мечта несбыточная.

Потешаюсь теперь золотыми монетками и бриллиантами, они напоминают мне босоногое детство, когда отец мой в поле работал – пейзаж на холст переносил, а я маленькая, ему в рабочий полдень в корзиночке новые краски масляные несу и кисти для работы – так пчёлка трудится над цветочком, а он бедненький, утомился к ночи и завял».

Замолчала, нервно монетками звенит; камушек один бриллиантовый на пол упал, да я из деликатности не отвлёк прелестное идеальное создание на эту мелочь – упал, значит, судьба его – на полу, а не на груди прелестницы; не каждое зеркальце скажет всю правду, да свет покажет.

Я со всеми уверениями и почтениями объясняться бросился; корвалол пью, причем ужасно меня поразил запах корвалола – прежде натуральный запах, а в тот час – с отдушинкой, будто за столом пролили соус из свинины с бобами.

Обещаю, что всенепременно изобрету и закажу для неё золотые лилии с изумрудными лепестками; найду средства, пусть даже с собора прыгну за деньги, но принесу, и паспорт себе сменю, чтобы, если обворовал картинную галерею, то по старому паспорту меня не нашли.

Девица моя смеется, ручку свою положила мне на темечко, утешает – вижу, что слова мои приятны и обещания, но не верит в них, ни на карат, а восхитительная, не обижает меня словом, как молотком по пупку.

«Полноте, падре Гонсалез! Вы — прекраснодушный человек, щедрый, милостивый!

Я обязана вам за вашу доброту ко мне птичью!

Ни одно облачко не проплывет, чтобы я его не поблагодарила и к вам не отправила с миссией дружбы!

Мечтала в детстве, что, когда вырасту – до облака допрыгну и на облаке концерт покажу с подниманием ноги выше головы – благородно и целомудренно, когда благовоспитанная утончённая девушка ногу выше головы поднимает; вселенский смысл в этой ноге в противовес поднятым ножкам певичек из гастрольных театров.

Ночью с пюпитром возвращалась, а луга возле нашего замка – заливные, спокойные; в древние времена нечисть и разбойники на них сгинули, поэтому без страха иду, даже шедевры примечаю, что на картину переложу, как фотографическую голографию.

Вдруг, из зеленых кустов мне под ножки белый рояль выкатывается «Меккер», с дарственной надписью для меня.

Испугалась я сначала, а затем в пляс пошла, потому что Судьба оценила моё великодушие, и роялем наградила.

Возле кустов лежал покойный скульптор граф Шевченко – давно лежит, завещание оставил, чтобы его оставили на лугу после смерти, как его предка похоронили на берегу реки Днепр.

К трупу я привыкла, а рояль белый для меня – диковинка, как и стол: на столе вечером нет ничего, а к утру на нём кушанья появляются со скатертью самобранкой.

До утра я с роялем беседовала – восхитительные мгновенья моей жизни, – а утром матушка моя пришла, объявила, что мне рояль в подарок за прилежание в низших классах института благородных девиц.

Когда я вырасту, то каждый день от добрых людей мне по белому роялю прибудет, а сейчас – один, да и то, бывший в употреблении, как старый котёнок, мне котёнка подарили по настоятельной просьбе, а котёнку исполнилось тогда уже шестнадцать лет.

Вы падре, со своими обещаниями напоминаете мне белый рояль Меккер!» – графиня Ебужинская загадочно улыбнулась, подняла восхитительное тело с ложа – давала понять, что аудиенция окончена, как скоро весна.

Я задом в роскошные двери пятился, двери — работы графа Казакова Петра фон Шиллера, и бормотал, что обязательно принесу лилии из золота, а, если понадобится, то и рояль белый вместе с кустами добуду из Приднестровья.

Планета Приднестровье мне неведома, но говорят, что всякое на ней творится, даже конфуза на ней не случается, потому что все без нижнего белья разгуливают. – Падре Гонсалез взвизгнул, затем залился собачьим лаем, что показывало сильнейшую степень раздражения, как во время проповеди перед слепыми музыкантами. — Вы спрашивали меня, господин майор Эдуарду, что привело офицера контрразведки в ваш кабинет, где чай по цвету не отличается от журнала «Амур».

Отвечу, и ни одна кисточка в моём мольберте не вздрогнет: Давеча вы соизволили дурно написать графине Ебужинской Анне де Леопольдовне в интернете, что ангажируете её в ресторан в Новойкаледонии, будто балеринку из гримерки вытягивали за рога.

У улиток – рога – потешно, мягкие, а – рога.

Я вам привел пример из одного дня жизни графин, и вы уже поняли, я надеюсь, что она — возвышенная душа, а вы в эту душу грязными ногами лезете и ещё чем-нибудь мечтаете, словно вы не кадровый военный, а – Гаврош в шляпе-котелке.

— Зачем мне графини, падре? – майор Эударду сначала покраснел (волновался за кассовые дела), а теперь приободрился, когда понял, что дело касается частного вопроса – чести дамы падре Гонсалеза, а не финансовых отчётов в Главное Управление Контрразведки. – Нет проку в графинях, от графинь все беды…

— Беды от графинь? — падре Гонсалез схватился за шпагу, но затем передумал и извлек из-под сутаны бластерный маузер – так девушка лёгкого поведения из корсета достает деньги для сутенера.

— Нет! Только не стреляйте! Не люблю, когда на меня смерть смотрит из дула бластера, словно бес сидит в оружии и грозится мне анальным отверстием.

Падре!

Я не знаю вашу графиню, как вы изволили – Ебужинскую, но питаю к ней наилучшие чувства, потому что она дама вашего большого, щедрого сердца и верю, что ваше сердце смеется, как ребенок.

Припоминаю, что давеча в чате знакомств переписывался с киской; она мне о поэзии, а я в койку её тянул; понял, что не простая девушка, а требует деликатности, вот и ангажировал в ресторацию, создал шедевр словесного искусства.

Но только она в интернете под ником спряталась, графиня, а называлась – Овечка.

Не в моём уме расшифровать, что Овечка, не кто иная, как графиня Ебужинская Анна Леопольдовна и при этом – ваша Ангел.

Люблю выступление безнравственных Ангелочков князя Хилла.