Моральный патруль

Ах, граф! Возвращаю все дурные слова и намёки против вас назад!

Кто я, чтобы судил графа Якова фон Мишеля, и перед лицом смерти осквернял память вашего батюшки, что заступился за вашу матушку на её первом балу, когда она имела виды на злодея?

Вы – благороднейшая душа и возвышенный эстет, на грани платиновой морали художника.

Никогда бы не сравнил вас с тупой, развратившейся, морально униженной обезьяной, что не знает чести и кротости, особенно, когда залезает под юбки балерин.

Граф, передайте, дискету – я снял свой подвиг на видеокамеру – моей несостоявшейся невесте графине Натали фон Ростовой.

Пусть видит, что перед лицом смерти, перед гусеницами танка, а они живописно блестели в лучах заходящего – не знаю названия этой Звезды — Светила.

Простит ли меня Натали, морально устойчивая, образец добродетели, целомудрия и эстетического золотого сечения – так капелька росы роднится с бриллиантом. – Князь Мишель де Болконски извлёк из походной изящной бархатной сумочки дискету и вложил в руку графа Якова фон Мишеля, открыл новую сцену истории эстетов (граф Яков фон Мишель старательно отводил взгляд от обрубков ног князя, чувствовал себя мясником и винил, будто сам отрубил князю конечности, а завтра отрубит ноги черной кошке, что неосторожно перебежит дорогу). – Все двери в институте благородных девиц открываются в коридор, и – замечательно, похвально, когда девИцы в белых фартучках спешат на урок арфы.

Натали фон Ростова тоже бегала к чудесному инструменту и находила в нём сходство с разбогатевшим мужиком из древних сказок народов древней Земли.

В тот Солнечный радостный день ничто для меня не предвещало постыдного; я даже разминулся с графиней Мартиной Навратиловой Макиавелли – злая на язык благонравная девушка, лучшая подруга поэтессы графини Моники Левински.

В чудесном настроении я пришёл на званые похороны – на Новотроекуровском кладбище служили поэтическую панихиду по временно ушедшему графу Мабуке Вуду Ростову.

С полагающейся скорбью на лице – скорбь я изучил на уроках грустного прекрасного, имел посредственные баллы, потому что – шалопай, но суть уловил – я подошёл к скорбящей вдове — благороднейшей графине Эвелине фон Ростовой, заметил, что погода сегодня не плачет, но она изумлена кончиной графа Ростова, а по чести никакого оскорбления и сарказма погода не выдержит, словно ей, как собаке, на хвост подвязали банку с красками для росписи Дворцов.

Мальчишки шутили, пугали собак банками с краской, а борзые псы, очаровательные в балетной грации, гигантскими прыжками преодолевали немыслимые расстояния, и только после своей смерти избавлялись от страха перед банкой с краской – так граф Ростов избавился от привычки петь на фотосессиях.

Графиня с должным великосветским упоением приняла мои соболезнования и с лёгким целомудренным поклоном – всем известна добродетель графини Ростовой, направила меня к скорбящей дочери – Натали фон Ростовой.

— На пороге, на пороге жизни и смерти! — графиня Натали фон Ростова вскричала, а затем смутилась, потупилась, носком черной траурной туфли чертила на могильной земле крест.

Я подошёл с утешениями, но графиня, вдруг, черной молнией сорвалась с места, крикнула, чтобы я догонял её среди могил – поэтично; затем подбежала, со слезами схватила меня за руку и кричала в восторге, в предвкушении новой жизни:

«Ведь мы не упадём вместе в могилу к моему папеньке, князь Мишель?

Дурно, когда молодая благонравная девица валится в могилу с молодым человеком, на гроб остывшего папеньки – куда смотрят ленивые могильщики, князья Трубецкие?

Засыпали бы гроб, без церемоний, а затем только – поэтический конкурс эпитафий.

Впрочем, не обращайте на мои слова особого внимания, оттого, что я застенчива излишне и конфузлива, особенно на похоронах родителя! – всё это время, пока говорила, графиня Натали фон Ростова бегала вокруг меня, а затем схватила за бахрому на левом панталоне! – Князь!

У вас жук на панталоне; если жука развалите, то он запятнает белизну ваших штанишек, что непозволительно, всё равно, что запятнать честь благородной девицы! – графиня Натали фон Ростова разразилась смехом, а затем – снова в слёзы, словно весенняя переменчивая погода. – Представьте князь, что я, благовоспитанная, морально устойчивая, нечаянно поскользнусь и непозволительно упаду в могилу на гроб своего батюшки, а батюшка прилежно рисовал иероглифы.

Вы, увлечены не мной, упадете рядом – не скажу что сверху, потому что – в высшей степени неприлично, я видела на представлении дурного заезжего театра.

Нам останется одна дорога избежать позора – мне утопиться, а вам – застрелиться.

Но, пока ножки наши не съезжают в могилу, земля рыхлая, податливая, коварная, как преподавательница пения графиня Мэй Малиновски.

Князь, ах, я тоскую и страдаю от потери чувства морали.

Недозволительно долго я беседую с вами, и теперь, как честный человек… вы…

Иначе я прыгну в омут с головой, в хоровод русалок.

Примите извинения за мою болтливость; порядочная девушка молчалива, голос притушен свечкой на паперти; я же, в волнении от ухода папеньки, он даже не завещал мне кресло-качалку — искусная работа викингов… и волнение моё чуть подорвало нравственность – так кротик подрывает куст сирени.

Обещаю вам, князь Мишель де Болконски, что более вы не услышите моего слОва; ухожу в затворницы, поселюсь в живописной деревушке, и мои картины, схожие с бликами Луны…

Ах, князь, замолкаю, и, уверяю, что моего эстетического слова»…

«Невысказанное часто становится частью души, а кусок метала в ноге – часть тела! – я бредил, жар поднимался от ягодиц к вискам, я чувствовал потребность заколоть врага на дуэли. – После того, что с нами случилось здесь, на кладбище, я, как честный человек, в высшей степени порядочный и знатного рода, предлагаю вам стать моей женой.

Не говорю – обязан жениться, потому что слова эти унизительны, они напоминают вчерашнюю простоквашу.

Маменька ваша графиня Ростова нас благословит всенепременно, не в её интересах дочь с потерянной честью, ославленная на кладбище: молодой человек вёл беседу, а затем не предложил руку и сердце; а также я – благороден и самодостаточен, как картины виконта Гегеля.

Мы – прекрасная пара, два лебедя на полотне художника зарождения герцога Андре де Моруа.

Батюшка ваш, хоть и умер, но благословит нас посмертно!

Приложим икону к его закоченевшим губам, призовём духов вуду, и они голосом петуха, который склюет просыпанное пшено, определит слово «Согласен», и я уверен, что петух выклюет пшено именно по буквам «Согласен», причём первая буква – чудесным образом заглавная, словно петух изучал каллиграфию в институте благородных иероглифов». – Произнёс слова любви и увидел ад между ног своих.

Действительность с улыбкой графини Натали фон Ростовой, благословением её маменьки, иконой у губ мертвого папеньки – гроб расколотили для благословения – и соловьи на кладбище, изумительные кладбищенские соловьи, в них селятся души поэтов, – всё нахлынуло на меня и вылилось в одну золотую фразу:

«А ведь, вы, князь Мишель де Болконски, обручены уже!»

Я вспомнил, что обручен с несравненной, добродетельной – шнурок от величайшего Академика Генриха фон Ватерлоо – графиней Анной МакНельсон!

Лукавый попутал на кладбище, и я обещал графине Натали фон Ростовой жениться; прежде и графине МакНельсон дал слово любви и семейного счастия и благополучия, пока болезни не разлучат нас.

Благословение родителей получено – один мертвый, но нет резона отчаиваться и рассматривать его статус в суде; невеста – хороша, добродетельна, благородна и – свет мне в очи; обещание дано, пора кредиты на свадьбу брать, а как же первое обручение?

В смятении я побежал с кладбища, словно молодой балерон за старым режиссером.

В спину мне летели возгласы неодобрения, крики недоумения – стрелы антиАмура («Ату его, беспардонного!», «Обесчестил благородную институтку, и в романтические кусты!», «Мишель, вернитесь! Происшествие меня не сконфузило!» — но я рысил, и уверен, что умру, иначе позора не избегу; с мыслью о смерти уже смирился – и кладбище со свежевырытыми могилами – миленькие могилки, эстетические с золотым сечением подобраны.