Исполнительница Мечт

Конь оказался умнее Принца – ржанул, понёс разочарованного седока через чащобу с пьяными грибниками и умалишенными собирательницами пустых бутылок.

Полицмейстер приполз на наблюдательный пункт в кустах, с сарказмом старого ветеринара на меня посмотрел и снова насыщался зрелищем – русалки-студентки резвились на берегу, отрабатывали позы для фотосессии.

Одна балерина – по размерам груди почти женщина лет двадцати — поразила меня бледными ягодицами, тонкими шлагбаумными ногами – от Полюса до полюса и невероятно огромными очами — игрушка глазастик со смелым разворотом ног и умными грудями.

Да, в красивых грудях девушки не меньше ума, чем в бороде академика Академии Французских наук.

Две другие нагие русалки-студентки сурово играли в мяч, до боли, до отрывистых жестоких казарменных ударов – не щадили молодых тел, словно вышли на прогулку в последний раз перед Апокалипсисом.

Я присел на пенек, закусил стебелек трын-травы, размышлял со спокойствием греческой амфоры:

«Аристотель искал нижайшую частичку вещества, назвал её – атомом, ну и пусть – атом, только атому Аристотель не интересен, потому что умрет с философией, а атом продолжит бесконечную дорогу от девушки к мужчине, от чёрта рогатого до Чёрной дыры!

Голые студентки на лужайке – аккуратно сгруппированные атомы, имя им – энтропия.

Вымоются, побегут в общежитие, выложат наилучшие снимки в интернет, чтобы Принц прельстился, замуж взял – так сорока золотыми часами приманивает в гнездо ворона.

И с полицмейстером пути русалок-студенток не раз пересекутся, как запутывается грива белого коня.

Всё в жизни движется по спирали, и конец спирали – между ног у балерины.

Атом – не просто малейшая частичка материи, но и самая маленькая жизнь.

Заботится атом не о хлебе, не о прелюбодеяниях собак, а о слиянии с другим атомом, а, если не сольется — тоскует во Вселенной, ищет себе подобных – хоть бесконечность времени ищет, но найдет красивый атом противоположного пола.

Высшая задача мыслящих протонов – слиться в общество, соорудить из себя – так в цирке кловуны складывают кучу из усопших зрителей – человека или слона.

Затем – снова рассыпаются, без трусов – нет у протонов трусов — бродят по Вселенной, превращаются время от времени в нагих девушек с благообразными лицами».

Догадка о том, что и я и девушки состоим из одних мыслящих атомов – неприятно поразила меня, ударила взрывом между ног.

Я и балерины – однополые, из одного материала – позор, гомосекство.

Как же я могу трогать балерину, если она из того же материала, что и бомж с всклокоченной бородой повелителя помоек?

Атомы в нас сгруппированы по-разному – и всё!

Значит – моя жизнь, поиски Правды, тяга к балеринам – ложь, однополая любовь – разбери балерину на атомы и меня на атомы – одинаковые мы в фундаменте.

Я молча закричал, зажимал рот руками, с ненавистью взирал на балерин и на жирные ляжки полицмейстера: полицмейстер состоит из протонов, как и я: и в желудке у него – фекалии, но состоят из тех же атомов, что и груди балерин.

Целую в губы девушку, а на самом деле целую древние протоны, которые в данный момент, в даннной точке Вселенной сгруппировались в девушку, а раньше существовали динозавром, кучей отбросов, коровьими лепешками или ещё хуже — зеленорылыми инопланетянами без ума и без морщин под шапками, надвинутыми на тонкие брови.

Я – скопище атомов, нет у меня стыда и совести, поэтому – для Вселенной безразлично, куда облако атомов движется и что делает со своими бедовыми руками-граблями.

Мигом маленькие – по сравнению со мной и с полицмейстером – облачка нагих студенток разочаровали меня, выглядели жалко на фоне групп атомов леса и болота.

Я подполз к полицмейстеру – он не догадывался, что состоит их того же вещества, что и корова, и Луна и балерины, – залез ему в задний карман и тащил, тянул толстый кошелек – опять же кошелек из протонов, как и мошонка осла.

Рванул, выдернул кошелек и с удивлением освежеванной белки глядел на проводки из кошелька – две рельсы в математику Лобачевского.

«Ты – чёрт и попал стрелой Амура в моё сердце? – полицмейстер захрипел, обернулся, выплевывал сгустки желтой слизи, играл в червяка-оборотня. – В кошельке не деньги, а моторчик, соединенный с моим больным сердцем казнокрада.

Убил ты меня, остановил сердце, но не печалься, парень, я – умираю, а ты – страдай, потому что не нашел ты Правду, не познал жизнь; проживешь без смысла, как говорящая ватная кукла.

Ах! Я уже сказал последнее слово русалкам? – всполошился, дернулся, вырвал из земли куст черники, вытряхивал из него признание в убийстве или душу. – Отказываюсь служить горячему чёрту! Члены мои немеют, язык превращается в рахат-лукум!

Парень, ты – вождь индейского племени — Оцеола!

Скажи мне доброе перед моей смертью; позови русалок – пусть спляшут для меня танец смерти, соберу все силы и плюну в красавиц – в этом главный подвиг полицейского».

Шипит, карябает землю – заяц на выданье, а не умирающий полицейский.

Засмеялся, повелительно махнул мне рукой, на Луну отправлял!

Умное я ему сказал – не упрекать же полицмейстера в холодности к красавицам, в равнодушии к белкам и тунгусам, которые смотрели на нас с деревьев, меланхолично жевали пельмени из жил кита.

«Вы, дяденька полицейский, состоите из тех же атомов, что и кал верблюда!» – я открытие сделал, но по опухшим глазам полицмейстера видел – не то, не попал в цель; ему лучше узнать судьбу ведьмы, чем постичь тайну превращения верблюжьих какашек в служителя закона.

«Девушки с запятнанной честью повелительниц болот! – я к девушкам подбежал, одежду схватил, чтобы они не ушли, не покинули меня и полицмейстера в столь важный для нас миг жизни — принятия красоты в тело. – В грязи корчится умирающий полицмейстер – шутка природы.

Согрейте его тело своими плясками, расскажите будущему трупу секреты танца на столе среди бутылок – в танце вашем больше Правды, чем в опытах по химии.

Вы – не русалки, но и не снежные Королевы с неистовым кашлем и ледяными сосульками-пальцами!

Груди ваши – украинские телеги с салом…»

Не договорил, девушки голые с визгом к полицмейстеру подбежали, ластились к нему, требовали вид на жительство и поддельные паспорта на пергаменте ягодиц.

Теребили в волнении ледяные уши полицая, обещали закапать его живьем в снег, если не поднимется и не станцует с ними матросский танец «Яблочко» – вершина искусства балерин Большого Театра.

Полицмейстер не послушал нагих студенток, не танцевал, умер без моторчика, моторчик не в моем сердце, а в кармане – продам барыгам за бутылку фиолетового крепкого.

Девушки развеселились смертью полицмейстера – событие, история для ютуб; но – потому что исполнительные, оттого, что молодые – танцевали, подняли с трудом обвисшее тело городового, плясали с трупом Краковяк, но не «Яблочко» и в этом Краковяке я увидел величайшее предательство девушек, которое подломило мою веру в вагину.

«Как же вы, дочери Безобразия и Похоронной Мелодии танцуете польский Краковяк, а на «Яблочко» положили длинный мужской член с глазами? – Я хулил голых красавиц, но понимал, что браню себя, оттого, что мы состоим из одинаковых протонов, как и гора Фудзияма. – Полицмейстер с негодованием взирает на вас с верхушки сосны: душа его сражается с душами белок за орехи в дупле, а вы, разнузданные козочки, прелюбодействуете в мыслях и не знаете, что вы по строению — птеродактили!»

Сказал, заплакал, а приборчик полицмейстера в болото швырнул – нет надобности в приборчике, если: и я, и балерины, и дом Советов – из одних и тех же элементарных частиц построены.

Как взять в жены Дом Советов и смотреть в глаза балерине, если мы – однополые — братья Кефалы?

Балерины бросили тушу полицмейстера, в отчаянии рвут на мне волосы, рыдают, обнимают, прикладывают мои руки к своим грудям, ждут, что я превращусь в золотую карету и отвезу их к тыквенному Принцу.