Страница 24 из 33
Очнулся в полицейском участке, а передо мной – лист с признанием, что убил полицейского, потому что он – из молекул; и разбойник маньяк садист Петровский тоже из молекул, как и Пизанская башня.
Написано моей рукой – в бреду писал, даже описал, что я – полный низкий человек с наклонностями крикуна из китайского села Цзынь-Динь.
Крикуны – люди-бЕлки — голосом рис перемалывают.
Посадили меня в тюрьму – пожизненный срок – время восхищается мной.
Что воля, что молекулы в крови – всё одно для Вселенной!
Космос из пыли сотворит: и чёрта и красавицу балерину, а я на чёрте в облике балерины не желаю жениться.
Скучно в тюремной камере, однообразно до боли в пятках и затылке; в пятках у человека ум, а в затылке – старики гномики, по одному сотому миллиметра высотой каждый.
Первые десять лет я скучал, а вторые двадцать лет бороду отращивал на радость надзирателю – лев в теле человека.
Всех вертухаев в тюрьме сократили из-за нехватки финансирования, одного оставили на тысячу разнузданных заключенных – некоторые с рудиментарными хвостами ящериц, а некоторые – с рогами чёрта.
Приглянулся я вертухаю, бороду мою ласкает, называет меня женой, собирательницей милостыни.
Ночью придет, на меня ляжет и угрюмо сопит, рассказывает, что не любит его жена, изменяет с призраками и водопроводчиками, в её бедрах ураган для чужих и айсберги для мужа.
Вертухай мою бороду пососет – соска для него, – успокоится и заснет – ломоть колбасы — с мыслями о черноглазых мальчуганах Приднестровья.
На двадцатый год отсидки заскучал я – серое все вокруг, пыльное, из тумана даже рожи порядочные не выглядывают; силился, представлял, что стена тюремной камеры в балерину превращается – из одних и тех же элементарных частиц голая балерина и камни.
Не превратилась из-за моего косоглазия: я в зайцев в детстве играл, глаза испортил о морковку, в глаз овощ засунул, а не в рот.
Однажды, вертухай мне буханку хлеба принес – подарок от дружелюбных вдов Сирии.
Протянул, заискивающе трогает мою бороду, разговаривает со шконкой, как с человеком, будто бы не ко мне обращается, а к фонарю:
«В хлебе часто передают динамит и напильники, но – пустое в напильнике, нет в нём души!
Балерину бы тебе передали в хлебе – радость, а в той радости венчание с тройкой лошадей.
В следующий раз я тебе часы с кукушкой принесу – чёрт в часах сидит, испугает тебя до коликов в глазах, надругается над тобой чёрт, но в том надругании ты найдешь развлечение в тюрьме – нет больше радости заключенному пожизненно, чем чёрта в рыло целовать!
ИИИЫЫЫЫХХ!
Ушла от меня жена, доверчиво протянула руку окоченевшему всаднику без головы – и без головы американцы живут, улетела в США, где — по мнению многих молодых балерин без трусов — лёд сладкий».
Охранник заробел, вышел из камеры, оставил дверь открытой – беги, заяц, в голодные степи!
Я на буханку смотрю, не надкусываю, опасаюсь, что протоны в буханке – протоны из могильников древних царей.
Вдруг, из ниоткуда – не верю, что из ада, потому что без копыт и без рогов – таракан выскочил – потешный, в башмачках; привиделись мне башмачки, или затейник их сшил для себя – тайна, больше, чем тайна тёмной материи Вселенной.
Бегает, ножку мою обнюхивает, чувствует в камере себя собакой Мухтаром.
Я долго размышлял – раздавлю таракана — природа не зарыдает; возвеличу насекомое – мне памятник из золота на Родине не поставят, потому что я – усталое скопление протонов.
Таракан изворотливо подпрыгнул – наивный романтик с эгоистичными очами поедателя пчёл.
И в прыжке таракана, в его грациозности и слаженном движении задних обворожительных лапок я увидел – КРАСОТУ!
Красоту с Большой буквы из русской алфавита!
Мир для меня рассыпался бриллиантами в полутемной каморке – даже папа Карло из Грузии не приезжал с гуманитарной помощью.
Таракан – в упоительном танце – показал мне, что Мир людей – не конченное дело; падение на колени – целование ног балерин – не слезы, не тоска, а – наивысшая красота, данная узнику в мечтах.
Я упал на пол, лобызал ученые очи таракана, обещал, что он всенепременно станет безобразным отцом, и в безобразии отцовства – блистающая карьера тюремного таракана.
Обещал таракану покровительство и защиту, кров и дом, а в ответ просил – лишь бы таракан не наступил на ногу крокодилу, который Солнце проглотит.
Я спас Мир от Солнечного затмения, но никто мне спасибо не сказал, не наградил меня и таракана бочкой баланды – так неблагодарные эстеты хулят балерину за прыщик на левой ягодице.
Скормил насекомому буханку хлеба; таракан – с горькой усмешкой печального генерала – откусывал огромные ломти, отправлял в Чёрную дыру желудка и выплакивал своё цыганское тараканье горе.
Дружба с озабоченным прекраснодушным тараканом открыла мне глаза на прекрасное — я раньше видел Мир в платье балерины.
Подолгу беседовали: я – словами, таракан — жестами и блеском бриллиантовых очей.
«Мы с тобой, брат таракан, одного состава – из протонов! – я в часы досуга склонялся над тараканом, представлял его попечителем кладбища домашних животных. – Пройдут столетья, атомы твоего тараканьего тела сгруппируются в иное – в балерину без трусов, или в живородящую мыслящую бутылку с фиолетовым крепким – так из зернышка произрастает буханка хлеба.
К зерну прилипают другие протоны, как и к младенцу – мы полагаем что стареем, если выглядим дурно с обвисшими китовыми животами и складками дряблой игуаньей кожи.
Нет – атомы по воле чёрта – сгруппировались в мерзком порядке – назло нам!
Лукавый проказничает; почему чёрт не сгруппирует атомы в человеке, чтобы старики превратились в прекрасных Принцев, а девушки – в балерин Несмеян?»
Таракан поддакивал мне усами, и в его усах я видел наивысшую красоту Вселенной, пик Коммунизма!
И параша, и шконка, и стёртый взгляд вертухая стали для меня прекрасны, не говорю уже о доверчивом шалуне таракане – искусству в искусстве.
Разве грязь безобразна в своей первозданной наготе прародительницы кувшина и девушки с бедрами-веером?
Грязь, пыль, решетка, камни, баланда, жестяная кружка – всё прекрасно!
Очарованный, я не заметил когда и куда ушёл восхитительный таракан в гусарской шапочке с пером моли.
Может быть, подался в кухмистеры, или избрал бесславный путь балерона; но знаю только, что ум, честь и совесть рыжеусого таракана – при нём, скрыты в глубинах протонов – так в барышне далеко спрятана детородная страсть.
Последнего вертухая в Колымской тюрьме сократили, и мы – узники – разбрелись по свету, уподобились протонам во Вселенной!
За стенами тюрьмы – тоже все прекрасно, благоухает, радует усталый взор нелепого владыки тараканов – в замочную скважину за собой подсматриваю, фотографирую, восхищаюсь золотым нимбом над головой!
Осколок бутылки, разве он – не чудо, прекрасное? – бородач поцеловал осколок бутылки (со следами крови), умилился, вытирал скупую мужскую слезу (из протонов и нейтронов). – Через годы осколок превратится в балерину, обрастет мясом в нужных местах, обрадует поедателей печеного картофеля во Внегалактическом кабаке.
И вы, девушка — скопище протонов, красиво они в вас распределились, выгодно, очаровывают, ласкают взгляд старого бедуина – прекрасна!
Ошейник на шее раба – красивое, до ущемления сердечной мышцы – прелестное.
Исполните мою мечту, девушка, поднимите ногу выше головы, взбейте протоны в грудях, молекулярным ротиком пропойте – СЮ-СЮ-СЮ!
Забуду на время, что вы – это я, но у меня на немного больше протонов в теле, и сгруппированы они не лучшим образом, хотя я – да, красив, прекрасен, и борода моя сравнится по прелестям с бородой замороженной марсианки.
Танцуйте без трусов – природе незачем подкидывать нелегкую задачу – группировать лишние протоны в нижнее бельё Исполнительницы Мечт!
Я солгу себе, представлю, что вы состоите из женских протонов, а я из других – из самцовых, и самцовые протоны намного дешевле женских, потому что нет в самцовых Правды.