Страница 5 из 33
— Двойная жизнь – не по мне, хлопотно, без удовольствия, а, если и встречу благоразумного домового, то взгляд у него – тусклый наверняка, словно погасший светлячок.
Ни к чему мне домовой с катарактой, не личность он, которая вырабатывается в коллективе эстетов.
Золотой ключик – не золотые руки, а у моей матушки руки золотые были, да отсохли по проклятию ведьмы, что увела батюшку, благородный ишак он, а не отец мне.
Я – не духовная красота, и мне нет надобности возвышаться за счёт освобождения от физического – не каждая змея сбрасывает шкурку. – Алиса целомудренно поклонилась сама себе, выпрямила спину – положено, чтобы благородная девица, даже, если видимо одна (а за девицей незримо подглядывают тысячи очей), опускалась до крестьянской простоты.
Она провернула ключик в замочной скважине под нарисованным очагом, открыла дверку и смело вошла – как в легенду о Тиле Уленшпигеле.
ТРААААААХ!
Ударилась головой о низкий потолок, упала на нежные ягодицы и увидела в конце коридора сцену — настолько замызганную, что слёзы заупокойные выступили на безгрешных очах.
На сцене деревянный мальчик, растрескавшийся – полено-чурка, с длинным носом, с носком на голове и с морковкой в руках нудно втолковывал голубоволосой толстой женщине что-то неприятное; жёлтое лицо женщины покрыто пятнами: то ли сибирская язва, то ли аллергия на слова полена.
За спиной деревяшки китайский мальчик – с извёсткой на лице, в длинном итальянском порно-балахоне, с амстердамскими тенями под глазами – громко стонал, словно три дня не ходил в сортир, а при виде графини Алисы – прорвало его.
Другой артист погорелого театра – несомненно – артист, потому что на сцене – профессионально, со смаком палача отвешивал бледнолицему товарищу оплеухи – сочные, жёсткие, без смазки – зычные.
Стон и вопли избиваемого, кхекхеканье палача и нудный говорок деревяшки возмутили барышню Алису до глубины бледной, тонко чувствующей несправедливость, души.
— Полноте, милостивый государь! — графиня Алиса подползла на коленях к Арлекину, смотрела гневно, но не забыла, что во взгляде должна присутствовать романтическая скромность средневековья. – Вы поступаете дурно, без надлежащего почтения к человеку.
Поверьте, моего вмешательства вы бы не узнали – я морально устойчивая благовоспитанная девушка, поэтому не вмешиваюсь в склоки, не присутствую в судах и на месте казни, – но то, что вы совершаете – нарушает гармонию, а без гармонии мы – ложь, неправда, потакатели низменным интересам Тамбовской черни. – Графиня Алиса задыхалась, бормотала тихо, опускала – стыдно за свой недевичий порыв – ресницы, приманивала бабочек на пальчики.
Арлекин мельком взглянул на барышню, в натужном волнении засмеялся, снова отвесил оплеуху Пьеро, затем – ещё одну – и продолжалась бесконечная череда оплеух – караван верблюдов в театральной пустыне:
— Двадцать восьмая оплеуха! Двадцать девятая оплеуха!
— Сударь, вижу, что время вас потрепало, и для шаловливого подростка вы слишком в возрасте – не выпадает для вас минута на игру в чехарду, но вы – судя по брезгливому выражению на деревянном лице каторжника – здесь главный, иерарх, Тутанхамон.
Остановите безобразие избиения, вы не Япония и Китай. – Графиня Алиса обратилась к деревяшке, ломала руки, кусала губки, укоряла себя тихим Оренбургским укором: «К чему я, чистая, скромная, ввязалась в склоки артистов?
Все артистки – балерины, а артисты – балероны; пиры у них, древнегреческие оргии – грязь брызгами запятнает мою честь – доселе не поруганную даже падением в канализацию».
— Буратино – директор, владелец, режиссер Театра Счастья – к вашим услугам, мадемуазель! — деревянный человечек чурка отстранился от голубоволосой женщины, раскачивался на обрубках ног, без особого гастрономического и мужского интереса рассматривал графиню Алису, словно прикидывал на глаз вес мешка с мукой. – Как распорядиться собой – никто не знает, мы видим только внешнюю сторону себя, и часто она не самая лучшая, хуже даже бычков в томате.
Я люблю жареных бычков в томате, Черноморских, но теперь – Чёрное море для меня – сказка, недосягаемо из-за внутренних противоречий – так кошка и собака вместе спят на кровати, но дерутся около миски с супом.
Вы на карачках приползли в мой театр, глянули мельком и сразу — так кажется вашей Институтской благородной душе – нашли Правду, определили, что Арлекин не должен бить Пьеро, избиение — отвратительно, нечеловечно, пагубно влияет на психику детей и здоровье Пьеро.
Да, так решили, чистенькая девушка с лицом Венеры? – деревянный человечек с треском в суставах схватил графиню Алису за плечи, придвинул колоду головы к личику устрашенной девушки – глаза директора театра Счастья всполохнули углями в жаровне француза. – Пришла, увидела, охулила!
А о детях Пьеро вы подумали? девушка с ровными волосами, но с путаницей в голове – чёрт у вас в черепе на коляске катается.
Пьеро – артист, деньги за театральные оплеухи получает – рад, что зритель тянется на незамысловатый – словно конь в упряжке с гробом на телеге – спектакль.
Впрочем, всё пустое: и воздушный шарик пуст, и казна театра Счастья – пуста, и дорога пустынна передо мной, дорога в ад. – Буратино махнул рукой, крепко-крепко обнял голубоволосую женщину за плечи, уронил скупую слезу из опилок на захарканную – пробки, окурки – сцену. – Нет денег на уборщицу, а артистам физический труд противопоказан, яд для нас физический труд.
Год назад – прижало нас – отправились в Италию на сбор урожая лука – так Александр Македонский отправился в Индию за бананами.
Я себя принуждал, себе говорил:
«Буратино! Мальчик мой – не гнушайся национальной еды итальянцев и украинцев – в цибуле сила!»
Лук – живой, в магазине вы, барышня, видите мёртвый лук, а на грядке он – живой, с глазками – Чиполлины в грядках.
Вытаскивали визжащих мальчиков и девочек луковичек за зеленые перья волос, луковицы умоляют нас не убивать, обещают дары пиратские; но – продовольственная программа – вытащим по луковке – ЦАХ-ЦАХ! по-польски, отрываем ненужное и уже мёртвую луковку в корзину – вам, девушка, на витамины, нам – на заработок.
Теперь будете размышлять, прежде чем прикажите официанту в белом трико злоумышленника из Багдада:
«Милейший! Принеси мне луковую похлебку а-ля Рим!»
Я с вами беседую легко, непринужденно, а полено моё древесные черви подтачивают – нелепые, без извинений, но владеют собой не хуже монахов.
Превращусь в каменный уголь – стану бессмертным, но другого пола, иной расы – афробуратино – а афробуратине никто не доверит руководство театром Счастья – дилемма.
Вы требуете прекратить избиение Пьеро, наболело у вас – нет Принца на Белом Коне, чтобы с налёта поцеловал взасос, с небрежностью и беспредельной болью во взгляде рыцаря.
Беда! Рыцари – благородные, совершают подвиги в честь дамы сердца, заступаются за сирых, обиженных, бесплотных, но – неграмотные, лапти, а не грамотеи.
Дворяне и чернокнижники – в противовес благородным рыцарям в латах и на конях – трусливые, изворотливые, лживые до селезёнки; за даму не заступятся, придумают тысячу причин, и в конце концов дама окажется для дворянина виновата в своих бедах, поэтому и выручать её во вторник — зазорно, а в остальные дни недели – лучше ногти лакировать, чем за даму заступиться с серпом и молотом.
Вы витаете в облаках – не знаете ни немытых неграмотных рыцарей, ни лживых куртуазных лжецов умников, так зачем же управляетесь с моим театром, милая вы наша, худенькая – не зовущая к шалостям на сеновале.
Мы – когда в Театр Счастья ввалились — обрадовались, ставили задорные веселые пьески нравственного — как библиотечная пыль — содержания
Зрители посещали охотно, платили щедро – новое, но затем интерес к нашим веселым пьесам — где одни сияющие лица кукол – угас костром в тумане.
Мы провалились в нищету, грызли старые ботфорты, кушали крыс — Чучундра приводила родственников.
Даже в Италию на уборку и убийство живого лука подписались – немцы мы в душе, с японской родословной, когда сакура вырастает на крови людей.