Страница 32 из 33
«Индийский радж он, Капур, ходок из Бомбея, мышей ворует, и нервы раздражает, беда с ним, с толоконным!» – торговка собачьим мылом разбила мои грёзы, сбросила с Олимпа на Землю, втоптала в грязь моё герцогининское достоинство любительницы драконов и попугаев.
Где же искренность чувств людей, бесшабашная храбрость? где рыцари в тигровых шкурах и в беличьих носках собирателей пыльцы?
Я, вдруг, ощутила себя заброшенным островом с гермафродитами, красноухой американской черепахой на скальпе индейца Чингачгука Большого Змея.
Картины Эрмитажа пронеслись в моём воображении – одна краше другой, словно не рукой художника нарисованы, а – хвостом лемура.
Странник ничто не сказал, возложил мне мохнатую чёрную руку на голову и смотрел в глаза, прожигал насквозь, запускал в меня белесого червя из ада.
От соприкосновения с неизвестным, от его взгляда поднималась из моей печени, стучала в мозг неизъяснимая ненависть к людям, к педагогическим судам, к библиотекарям; раздувало меня от злости, словно я проглотила дирижабль.
«Пройдохи вы, ушкуйники с незримыми цепями на душах!» – я пробормотала, побежала раненой кабанихой, опрокидывала горшки со сметаной, лотки с пирогами, жаровни с мошонками ослов – любимое лакомство горцев и степняков, верила, что превратилась в ватную куклу с восковыми глазами прохиндейки.
Мне вслед улюлюкали, бросали жареную картошку, швыряли тухлых карасей, а я бежала, падала, швыряла в ответ кирпичи, стеклянные банки с заспиртованными муренами.
Не верила, что девочку могут обидеть дерзкие люди с выпирающими свиными рёбрами.
И вдруг – словно одной ногой в Рай попала — зверушки неведомые, собачки, кошечки, птички с яркими перьями и дурными голосами, рыбки с подозрительными очами квартирных хозяек, эстетически законченные мышки и крыски – АХ! Обожаю!
Я со слезами покорной конфузливой радости бросилась в Мир Животных, целовала, обнимала дорогих моих травоядных и зубастых, лобызала в развратно-очаровательные ложноножки улиток, гладила за ушами инфузорий и амёб-туфелек.
Поняла, что балерина не договорится с крестьянином, а барышня герцогиня всегда найдёт общий язык с тараканом, с гномом, с пиявкой или собачкой – СЮ-СЮ-СЮ!
ТЮ-ТЮ-ТЮ-ТЮ! Ах, вы мои миленькие животные, прародители человечности! – Герцогиня окатила графиню Алису мудрым презрительным взглядом – так голодный ёж рассматривает изумленную смешливую школьницу. – Зло сотворила вы, графиня; не беда, что вы почти обнаженная – сапоги и обруч из одежды, хотя добавлю – облачены вы в броню и меха добродетели, нравственности, высокой морали; а дернешь за незримую цепочку, как в туалете под бачком, и схлынет мутным горным потоком с тебя эстетизм, затрясутся твои плечи в неудержимом плаче одинокой кукушки.
Ты убила Зизи, отправила на вечные каникулы в ад!
И я тебя отправлю – по закону соответствия и мирового равновесия; око за око, зуб за стальной клык.
Сражайся достойно, с тактом, моральными ужимками; умри красиво, робко, как и подобает скромнице из Института Благородных Девиц. — Герцогиня сбросила платье классной дамы, осталась в борцовских тапочках и купальнике тяжелоатлета, словно Солнышко взошло над Тунгусией.
Не женские – стальные и чугунные – мышцы играли под бронзовой кожей, выпирали каменными решетками, раздувались, подобно горлу жабы.
Герцогиня легко — в показном прыжке воздушной гимнастки – впрыгнула в бассейн с жидкой голубой глиной, ласково — но с настойчивостью Иракского палача – поманила графиню Алису пальцем.
«Убьёт! Всенепременно убьёт меня, достойную лучшей жизни с принцами и романтическим чтением! – графиня Алиса задрожала, понимала, что в честной схватке не выстоит против мускулистого монстра герцогини.
А на нечестную лживую схватку – неспособна, потому что знамя барышни – добродетель, чистота, незапятнанность совести – так зайчик после бала отмывается в бассейне с шампанским. – Жизнь моя, как один день Снегурочки!
Но я не хочу умирать, я слишком молода, не познала тайну первого поцелуя с Генеральным Секретарём Коммунистической Парии, не испила из чаши страданий!
Изменяю тон, чирикаю, а песчаные часы не спрашивают меня о стоимости золотого песка!»
— До первой крови деремся, ваша милость, сударыня? – графиня Алиса робко впрыгнула в бассейн с грязью, поклонилась герцогине, надеялась на чудо – голубая глина излечивает от парши, даёт вечную молодость, бессмертие инков.
— До первой менструальной крови, барышня! – герцогиня страшно захохотала, но графиня Алиса отметила гармонию гремящего хохота и стали мышц соперницы. – Климакс у меня, менструацию не дождешься, посланница библиотек, законченная девушка с семенами немецкой философии. – Герцогиня схватила графиню Алису за роскошь волос (на голове), резко дернула на себя, свалила Алису в синюю лечебную грязь, запрыгнула на спину и профессионально – как в фильмах братьев Люмьеров – заламывала графине руки, выворачивала голову, окунала лицо в грязь, душила – не давала графине Алисе ни единого шанса на освобождение – всадник с камнем на шее на дне океана имеет больше шансов выжить, чем Алиса.
— Милосердие! Герцогиня, помилосердствуйте! Вспомните молодые годы Паганини! – графиня Алиса выплевывала струйки грязи, изворачивалась ужом под енотом – астрономические груди не позволяли погрузиться полностью в смертоносную жижу.
— Герцогиня! Не щади барышню кисейную! Бой до издыхания! – зеваки выли от восторга, бросали в воздух кирасиры, хохотали, хлопали в ладоши, приплясывали, и, конечно, раздавали и получали оплеухи.
— Не верю, если вы с холодностью рыбы убежите, конечности ваши окаменеют, а душа наполнится сладострастием поражения! – герцогиня – на радость публики – била коленом между ягодиц вопящей (но в рамках приличия, оттого, что – морально устойчивая скромница) и стонущей графини, словно кол в вурдалака вбивала, но не в то место. – Я светская львица, горячая, если защищаю представителей животного Мира, но не называйте меня бессознательной Снежной Королевой, не браните без нужды, может быть в бреду, или в аду поймёте, что ваши истерики по сравнению с извержением вулкана Фудзияма – микстура для лечения геморроя.
Сердце моё покрывается известью от одной только мысли, что через пять минут – могла бы и раньше – уничтожу вас, расхитительницу добрых чувств, садистку с шаловливыми ужимками Санкт-Петербургской живодёрки.
Отомщу за смерть Зизи – полноте, да возрадуйтесь моей ангельской терпимости – не заламываю вам салазки и не продлю ваши мучения суточной дозой полновесных, налитых ртутью, оплеух. — Герцогиня извернулась, зажала голову графини Алисы между ног – публика заливалась одобрительным лаем — перекрыла кислород Алисе, барышне с царственно отросшей грудью.
— Помоги мне мораль! – графиня Алиса в прелести засмеялась, сучила ножками, раскрывала царские врата – так Оренбургские лисицы сходят с ума от голода и дрыгают в изнеможении конечностями. – Слышу звон погребальный!
Черти бредят, или раскачиваются на бесконечных качелях, и название качелям тем – Маятник Фуко.
Не герцогиня на мне сидит, ногами душит, а — часы с маятником меня облагораживают, дают шанс проявить смекалку, выпустить из души пар добродетели, показать моральную основу благовоспитанной скромницы.
Рот герцогини – врата в ад, нос – деревянная кукушка в часах с боем!
Кукушка, кукушка со злыми ветрАми в кишечнике!
Сколько мне столетий жить осталось? – графиня Алиса вздохнула, смирилась с неизбежной потерей жизни, покорно повернула головку, чтобы герцогине удобно было душить.
— Ох! Яхве! Заражение крови! – герцогиня насосавшейся пиявкой свалилась с Алисы, зажимала руками страшную рану на внутренней стороне бедра – будто в организме кран прохудился. – Камнем в обруче ты прорезала мою артерию, нечестивка с глазами цвета ночного неба.
Грязь в рану лезет, микробы, атомы и молекулы – всё от лукавого.
Если бы ты превратилась в антикварный диван – присела бы на тебя, клопов не убоялась; всё одно, если Правда в голове, но не в скрипе под ягодицами. – Герцогиня зажимала рану, а она – страшной улыбкой пленного эскимоса – расширялась, обнажала кость, резаные сухожилия и рассечённые мышцы. – Осторожненько добреду до лечебницы, мир мне, нелюдимой – жила для зверей и вылечусь жиром барсука. – Герцогиня привстала – как над унитазом, – поскользнулась, и упала – черепом к камню на золотом обруче Алисы, словно бомбила Киев.