Страница 25 из 33
Может быть, Александр стремится к ответственной должности бригадира? карьерист, но немытых в бригадиры не берут, а называют немытых – невнимательными вертухаями, двоедушными двоякодышащими драконами.
Александр уже спал после трудового дня, а меня брага поднимала, подбрасывала, и казалось иногда, что я не просто Пионерский Орлёнок с переходящим красным знаменем в лапах, а – резиновый мячик, завёрнутый в блин.
Я замаскировался под зайца – ловко, не узнала бы меня даже родная мама орлиха, а она знала толк в военной маскировке – воровала тушёнку из походного котла артилеристов.
Получала и раздавала оплеухи старшим и младшим сержантам, похожим в гневе на Буратину.
Вспомнил маму у кровати Александра, закручинился, буйную голову на грудь с перьями повесил, даже возникла мысль – если не кайлом по темечку, то – хотя бы когтистой лапой – отвесить оплеуху другу Александру.
Но проснётся, разрыдается, попытается вернуть потерянный сон, и тогда я уже не затащу его в баню, не омою вшивое тело товарища – почему-то от Александра не воняло мертвечиной, хотя и не мылся.
Я приподнял мешковину, которой укрыт Александр – небом бы укрылся, романтик, но мешковина спасала от поругания холодом, от злоупотребления властью.
Александр спал в ватных штанах, залатанных, пропитанных машинным маслом и свежей землей, умилительно похож на землеройку.
Я невольно залюбовался губками-бантиком друга, но взял себя в рабочие руки – ещё миг и смалодушничал бы, отступился от затеянной помывки – и потащил штаны рабочего парня вниз, раздевал товарища – не в одежде ему в бане мыться; он не Восточная женщина.
Ах! Горе мне, биологически непросвещённому, тёмному, как вакса.
Потолковал бы с другом по душам, но – О! Ужас! Вампиры лесные и американские слетелись в мои мысли, кусали разум, мешали построить мысли в одну логическую цепочку заключенных.
У Александра отсутствовали гениталии – страх, успех нейрохирургов Саратова.
Вместо причиндалов – разверстая рана, страшная в своей непредсказуемости, даже не клялась в верности мне рана Александра.
Я подумал, что рана между ног друга – вход в ад.
Никогда не видел обнаженных женщин, не знал, что у них под одеждой строение иное, чем у мужчин, горбатых по понятной просьбе лукавого.
Я закрыл лицо руками, выбежал из барака, разрыдался с вздохами томления; переживал за трагедию Александра без причиндалов, поруганного Судьбой.
И робость товарища в столовой, нежелание – от скромности – ходить в общую баню, встали в одну золотую цепочку вещизма.
Весь следующий день я уклонялся от разговоров с Александром, не хотел причинить ему душевные страдания своим понимающим взглядом Правдолюба.
Страшно мне, даже три раза тачку с землей переворачивал не в нужном месте, душно мне на морозе, а в глазах плавало кровавое Солнце с раной Александра по диаметру – адская рана с рваными краями, будто ржавой тупой пилой разрезали ногу конокрада.
Рты рабочих превратились для меня в раны Александра, узкие щелочки глаз гробокопателей из Азии – ужасающие раны между ног моего друга.
Меня премировали напольными часами с маятником и кукушкой, а я не думал о часах, не восторгался кукованьем деревянного идола, а скорбел, сопереживал, даже иногда смеялся в истерике, бился в шаловливых фантазиях.
После ужина Александр подошёл ко мне, взял за локоток и в своей манере ищущего робкого странника, романтика степей проговорил с доброй мякиной в голосе:
«Друг мой, Пионерский Орлёнок, отощавший, оголодавший, но с блеском Истины в очах!
Жизнь каждого человека часто подходит к логическому концу, но не завершается, идёт к следующему концу – так трамвай закольцовывается на конечной станции.
Я бы поссорился с собой, если бы ты заболел, впал в кому, или назначил себя властелином Тьмы, Повелителем Времени.
Прогуляемся, друг мой, до впечатляющей картины Марсианского города! – Александр вел меня, а я послушно – с грацией жертвенного барана и согласием стыдливой обнаженной балерины – следовал за другом, искал момент, когда откровенно пожалеть его, признаться, что видел отсутствие у него гениталий, сочувствую, что не ходит по малой нужде в общий сортир с дырой до другого Мира; мне казалось, что дыра в сортире устремляется в бесконечность, проходит через ад, через Австралию и исчезает в чёрной дыре Галактического Ничто. – Взгляни, друг мой сердечный, – Александр широко — будто показывал размер пойманной стерляди — развёл руки. – Ты видишь безысходную пустоту огромного котлована, вырытого нашими рабочими руками, похожими на лапы землероек.
Представь, что котлован – на Марсе, и не пустой он, как голова пианиста Шиндлера, а город розовый в котловане, и имя городу – Правда!
Недруги сгорают на подступах к городу Правды, а податливые друзья помогают детям с ограниченными возможностями на склоне лет сделать первый шаг в историю человечества – так первый шаг утёнка – шаг в кастрюлю с супом». – Александр замолчал, я тоже молчал, не в силах побороть волнение, картину воображаемого Марсианского города Правды.
Но почему-то город виделся мне в тот момент с множеством раскрытых ран – подобных ране между ног Александра — с рваными краями.
Я задумался о судьбах детей Пармы, оглянулся и засмеялся в прекраснодушии, на время впал в прелесть.
Глаза Александра горели гневом, но таилась в уголках печаль, равная печали жителей дна океана.
В руках Александр держал старый боевой лом – оружие строителя Беломорканала, и ломом подталкивал меня к пропасти – так благодарные жители Спарты сталкивали Эзопа с обрыва.
«Да что же это делается, славяне, когда сестра на брата с ломом пошла? – Александр пропел, голос его сломался, обрёл нежность первоцвета. — Пионерский Орлёнок, я вчера не спала – да, ты не ослышался, я не мужского пола, а – женского, продолжающего род людей.
Ты приспустил мои ватные штаны – дело молодое — кто не балуется? – и увидел мою тайну, сокрытую от людей до поры, до времени – так старик на заводе скрывает от начальства свой возраст.
Не по комсомольской путёвке я прибыла на стройку века – Беломорканал, зэками и папиросами воспетый.
По состоянию души, из-за размякшей совести – хотела принести пользу Отчизне, поэтому скрыла свой пол – кто же девушку поставит на рытьё траншей, на тяжелые работы – камни ворочать; не Сизифы девушки.
Но ошиблась – дас-с, ошиблась – девушки на Беломорканале работают наравне с мужчинами; но поздно, нельзя было признаться, что обманула парторга, назвалась парнем, хотя у меня менструации между ног – реки огненные.
Мхом в критические дни затыкала себе пробоину, промакивала стекловатой – Слава Труду!
Труд меня возвысил до творчества, стяжателей и лихоимцев я уже видела в другом свете, в радиоактивном.
Бурундук пробежит – не зашибу кайлом бурундучка, а вздохну над ним, овею любовью, закрою морду животного мягкими ладошками и прошепчу тайное, только мне и бурундуку известное – так олень даёт олененку имя.
Полюбила тебя, как друга, Пионерский Орлёнок, но признаюсь – иногда женское во мне лавой падало в низ живота, когда ты ластился, отдавал свою пайку хлеба, подливал мне баланду или подхватывал мою тележку, падающую с моста в реку.
Решилась признаться тебе, открыться – потому что друг ты – на сегодня назначила, обнаженаня перед тобой пробежала бы в поле, понесла бы от тебя дикую помесь Орла и Женщины.
Но ты опередил меня, поэтому имя тебе – смерть!
Пьяный, хороший до блевоты, увидел моё женское начало между ног – у меня мысли в тот момент подкосились ногами больной балерины; мог совершить надо мной насилие, и насилие я бы то назвала – задабриванием, коварный ты работник лопаты и лома.
Теперь ты замарал мою рабочую честь и тонкую мораль девушки с лопатой – так смелый палач кровью жертвы – эликсир бодрости — смазывает щёки Королевы-матери.
Люблю я тебя, но вынуждена – оттого, что познал мою подноготную – убить тебя, сбросить в котлован, где мыши принимают трупы за чистые монеты.