Страница 21 из 33
Стыдно, барышня, граф Лев Николаевич Толстой – любитель подставлять щёки под оплеухи – вас осудит, проклянет, назовёт воровкой, уличит, что вы воровали конфеты из буфета.
Я тоже грешила – часто воровала сыр, по наивности, по незнанию, не догадывалась, что воровать – грех, а оплеухи раздавать — слаще сыра.
Да кто подскажет бедненькой серенькой, тёмной мышке? враги кругом, младогегельянцы с трупами за плечами.
Вы – расистка, нет, не оправдывайтесь: по вашим безупречным бёдрам и по белым грудям вижу – расистка.
Расизм – бахвальство, выпячивание своих достоинств одной расой перед другой – так Буратино потешался над Пиноккио, потому что Пиноккио сделан из дуба, а Буратино – из Ясеня.
Красотой своей хвастаете, утверждаете своё достоинство недостойными средствами.
Полагаете, что – если красивая и морально устойчивая, трепетная лань и пугливая серна, то выше мыши?
Не верите, что и мышь ищет Правду, и Правда наша не меньше вашей Правды, а то и больше, как слон выше Коня.
Мама моя попала в мышеловку, а батюшка — коту на ужин – время лишений, расцвета воровской среды и пятницы.
Я – умная потому что, книги кушала, из книг мудрость черпала и в какашки перерабатывала — пауком захотела стать.
Не превратиться в отвратительное насекомое, а мыслями, найти убежище в паутине в углу пещеры; результат – я жива, умираю в старости, но счастливая, оттого, что нашла место в жизни, переборола себя – в излишествах не отказывала, на танцы ходила, размножалась, хвостом вертела, сыр воровала и вино, напивалась до беспамятства, до блевоты – Правда это или Истина.
Сытая, здоровая задумалась о смысле жизни – для чего живу? кем стану после смерти?
В чём смысл существования тёмной мышки, похожей — когда заднюю лапку выше головы поднимаю – на Солнышко в зените.
Долго ли коротко шла, бродила – с паутины на паутину перепрыгивала, потому что по верхам надежнее, безопаснее, чем по низам.
Медсестрой работала, воровала передачки у больных тифом – веселое время, танцы со смертью.
Однажды – когда разбиралась в устройстве адской машинки – вспомнила об обязанностях животного перед людьми; обиделась на себя, бегала по пещере, рассматривала в отражении в луже свой зад и перед, придумывала моцион, отличный от обычного, чтоб после моциона язва желудка исчезла, убежала на жирных ногах стяжательницы.
В волнении не заметила – наткнулась на старинные огромные часы – для мышки – Собор, а не часы, замок с привидениями.
Наверно, чувахлай или бурлак с Волги часы с маятником украл, в подземелье спрятал, а сам сгинул на стройках пятилетки – так уходят кумиры.
С душевным трепетом - на иголочных ножках - к часам подбежала – боюсь, робею, вспоминаю – все ли формальности выполнила, как на суде.
Часы с маятником – символ эпохи, связь времен, ядро пространства.
В чёрных – тьфу, неполиткорректно сказала, нужно говорить в афро… в афрокнигах колдуны вуду высказывают мысль, что часы с маятником – рождение и конец Вселенной.
Перед часами распласталась блином под асфальтоукладчиком, поклоны бью, не замечаю, как реформы мимо меня проходят – не сбивали с толку.
Даже коты обходили меня возле часов с маятником, коты тоже поклоняются маятнику, но с меньшим усердием поклоняются, чем мыши, потому что в котах непринуждённость, редко свою вину признают, грабители, морские чудовища и пираты в одном усатом котином лице.
Затмение нашло, не заметила, как на маятнике оказалось – хорошо, что не маятник Фуко в Исаакиевском соборе.
С детской наивной улыбкой бесшабашной мышки из Приднестровья – ощущала свою улыбку, но не видела, качалась на маятнике – кто часы завел?
Чёрт?
Месье Фуко?
Раздвоение личности началось на маятнике в часах – а ещё кукушка бельма выкатила, ухает страшно надо мной, Содом и Гоморра в перьях.
С одной стороны я верила, что – рыба я, уподобленная крокодилу, а с другой стороны — Советник Царя по вопросам казначейства.
Буйство красок взыграло, головка маленькая закружилась, а, если бы слон качался на маятнике – у Мирового Сообщества головы бы отлетели репейниками на ветру.
Честь позабыла, а совесть, ум и культура поведения – приобрели для меня значимость падающего Звезды: упала, зашипела и скрылась в болоте.
Казалось, что маятник разгоняется, хотя — невозможно, чтобы маятник двигался быстрее Космолёта; центробежная или другая эбитская сила вжала меня в полированную латунь, лапки мои сложились в крылья, а от встречного ветра морду раздуло, губы трепещут алыми стягами на Тайваньском празднике поедания дракона.
Слова подбирала волшебные, чтобы остановить взбесившийся маятник часов, допрос с пристрастием себе устроила – не скушала ли тухлый сыр, от которого: я, часы с маятником, центробежная сила – плод моего больного воображение, художественно оформленные мысли шпагоглотательницы в бреду.
Взяла бы себя в лапки, но нельзя отпустить; внизу – бездна с самураями, и каждый самурай себе харакири делает, живот вспарывает и любуется кишками, называет их – Поработители.
Дух захватило от чертоляски, не перевести дух.
Из часов горох вылетает, может быть, и не горох, а – Воздаяние мне за грехи, – в лоб стучит, а на зуб не попадает – бессмыслица Королевского Двора.
Скорость мне мозги выдувает, я задумалась: не мать ли я героиня со стажем, и за стаж положена мне премия – катание на маятнике.
Затем устыдилась мыслей своих недостойных, лучше бы пьянствовала по дворам, снимала бы с пропойц кольца и часы, угрожала бы ножиком и раздавала оплеухи на север, на юг, на запад, и, конечно, на восток!
Безразличие нахлынуло над пропастью – что воля, что Марья Искусница в лапах водяного – всё одно.
С высоты Вселенной, даже в масштабах одной нашей Галактики, мышь — отважная и красивая, умная и впередсмотрящая, с навыками альпинистки – превращается в материальную точку, без веса, без размеров, без вкуса и без запаха.
Обидно стало, что жирные мои ножки ничто не значат для Вселенной и повелителей Чёрных дыр.
Злобу я затаила на Мировой Разум, шепчу на сверхсветовой скорости разогнавшегося маятника (железо от скорости плавится):
«Пусть я проживу полной жизнью один час на маятнике старинных часов, но не очерню себя грязными поступками, не покажу злопыхателям дурную свою сторону – так доблестная Дюймовочка не сдаётся в плен Принцу на Белом Хорьке.
Жизнь – песчинка в глазу Дракона Времени!
Грязные поступки не отмыть, а грязные лапки – всегда, пожалуйста, отмоем с пониманием, даже маникюр и педикюр наложу!»
Осмелела, глаза бы открыла широко навстречу опасности, но ветер встречный слезу вышибает и превращает меня в азиатку.
Вместо кукушки из часов вурдалак деревянный на пружинке выскочил – причуды высоких скоростей; глаза красные, язык трубчатый ко мне тянет, кровь мечтает высосать.
На крейсерской скорости вурдалаку отвесила оплеуху – мама, горюй!
Голова вурдалака в одну сторону, ноги в другую, в бордель имени Цурюпы.
Щепки летят – к лучшему, к осознанию своих привилегий и возможностей всем, кто видел бесславную кончину вурдалака – так исправляется Емеля на Печи, превращается в Илью Муромца. – Мышь зашипела гадюкой под корнями ивы, прыгнула на лицо графини Алисы, словно сдавала нормы ГТО. – Не часы ты, графиня, и не маятник Фуко с одним глазом многострадального паяца.
Ох, не Сергей Иванович Королёв ты, поэтому – не страшно, зубы не выпадают снежным веером!
Прими с поклоном оплеухи от меня, не сопротивляйся, исповедуй несопротивление злу, совершеннолетняя.
Оплеуха! Оплеуха! Оплеуха!
— Полноте, мон ами мышь! – графиня Алиса с брезгливостью схватила мышку за хвостик, раскачивала – точь-в-точь маятник Фуко. – Пощадила бы тебя, хулительница науки; простила бы дурное поведение, мечты стать пауком и оплеуху дракону времени в часах, ты приняла кукушку за вурдалака, но ни вурдалак, ни кукушка, а – дракон, пожиратель секунд тебе явился.
Нет у него брони, и должность незавидная — куковать.