Страница 12 из 32
Не знаю, почему ты не захватил в тайгу мазь Вишневского и простой вазелин.
Каждый охотник знает о пользе вазелина в тайге, где ледяные торосы.
Мне надоело подтираться мхом, да он жесткий, и найти его трудно.
Вода спасает, она – вместо туалетной бумаги, но каждый раз – холодно.
Мне нужны прокладки, а чукчанки из мха прокладки крутят, но не умею, да и мох, наверно, у местных жителей особый, гигиенический.
Чирьи, занозы, потёртости – враги более злостные, чем медведь-шатун.
Я согласился с проводницей – непонятно, кто из нас теперь проводник – и мы пошли вдоль реки, куда глаза глядят искусанные.
Река называлась, мы потом узнали, Елогуй, а толку-то…
Долго ли коротко мы шли, и девушка первая перекинулась, словно оборотень.
Она ничего не понимала, и я привязал Ингеборгу к себе пеньковой веревкой, чтобы не убежала.
Мы своих не бросаем в болото.
Не знаю, как и когда, но мы вышли к деревушке – помню озлобленные глаза старушки-следопытши.
Когда очнулись, я не обнаружил верхней одежды, деньги и документы тоже пропали.
Ингеборга не горевала, потому что у неё вещей практически не было с собой, ещё бы – проводница.
А я недолго печалился о своём добре, так как стал настоящим мужчиной.
Даже думал остаться в деревне: комары, грязь, голод, болезни, холод, но – жизнь.
Но вспомнил, что моё призвание – город Москва, нашёл в себе силы и отправился домой.
Ингеборга тоже улетела, но к себе, в Литву, по заявке Международного Красного Креста.
Мы обменялись адресами, телефонами, но друг другу не звонили – зачем, если сердца не лежат ни к прошлому, ни к настоящему, будто йодом залитые.
Я разбогател, но это не столь важно для меня в жизни, а важно, что я – мужчина.
Никаких особых подвижек – иногда получается с женщинами, а иногда – не выходит.
Но важно другое, что я на женщину теперь смотрю, как рыбак на щуку.
Женщины видят мой снисходительно-мужской взгляд и понимают, за это уважают.
Они прощают мне осечки, даже иногда поощряют к ним, чтобы я выглядел чуть слабее – так интереснее для женщины, когда мужчина сильный, но окажется слабым и даже очки напяливает на нос.
Ради интереса я съездил к Ингеборге в Литву в город Пасвалис – худо, бедно, но европейский.
В подарок я привез шубку из соболей и мешочек золота.
Ингеборга приняла подарок равнодушно, смотрела сквозь меня, будто в черную кошку глядит сзади.
Мы вечером напились – к ужасу её папеньки Гедемиса.
Пили водку и только водку.
Утром я уехал, даже не попрощался, потому что моё «до свидания» никому не нужно, особенно девушке художнице. – Дядя закончил свой рассказ, затушил очередную сигарету, сурово смотрел на Васю Орлова. – К чему я тебе рассказывал, мальчик, о женских тампонах из мха и тайменях?
К тому я рассказывал, что с твоим словом «проклинаю» случаются осечки.
Найди себя, ищи себя, Вася Добров.
Я тебя не возьму, чтобы ты проклял детский конгресс.
Ты прав, если слово «проклинаю» не вылетит из тебя, то мы пролетим мимо больших денег, похожих на щук из Елогуя.
Я заменю тебя мальчиком с ограниченными возможностями, он – убийца, и с трибуны съезда прокричит:
«Поубиваю вас всех».
До свидания, Вася Добров!
Тренируй своё проклятие, ученик.
В тайгу не езди – там комары и холод.
Иди в большую политику!
Дядя ушёл, а свой кошелек – то ли умышленно оставил, то ли забыл.
Вася Добров быстро опустошил бумажник – всего-то двенадцать тысяч рублей поднял, и посчитал деньги платой за то, что выслушал откровение вербовщика.
Приближались выпускные экзамены, как пропуск в новую жизнь.
Учителя не подыгрывали Васе Орлову в оценках, но и не занижали нарочно.
Никто не знал – понарошку ли проходят проклятия Васи, или они остаются колотой раной на сердце.
Он окончил школу, но в институт, потому что требовали родители, не пошёл.
Вася Добров вспомнил слова дяди, который стал мужчиной в тайге, и ринулся в большую политику за малой выгодой.
В политике каждое проклятие на вес золота.
Большие дяди из политики гладили Василия по головке, вздыхали, и говорили: «Мал ещё для большой политики, пострелёнок.
Сопьёшься раньше времени, по рукам пойдешь, искуришься.
До сорока лет служи мальчиком на побегушках, а дальше – мы с радостью примем тебя в свою команду людей с чистой душой и белой совестью».
Вася Добров политиков не слушал, он жил в своё юношеское удовольствие: девушки, клубы, тусовки в подъездах плюс подработки в политических партиях труда и обороны.
Проклятия также часто слетали с уст Васи, слетали, пока он не задумался о том, что за проклятия в клубе могут убить ножом в темноте или розочкой в туалете.
В клуб «Облака» Вася Добров пришел с группой политических единомышленников на побегушках.
Босс широко праздновал, не забыл тех, кто раздавал его листовки и подделывал подписи на бланках.
До смертоубийства не дошло, но Васю и его друзей основательно помяли в драке, и всё из-за пустяка – Вася Добров походя проклял кавказскую свадьбу: и жениха проклял, и невесту проклял, и родителей жениха проклял, и родителей невесты проклял, и других родственников с обеих сторон Вася Добров проклял.
Ерунда, но люди обиделись, словно никогда по горам не ходили.
Через неделю, когда Вася Добров вышел из больницы озлобленный, он задумал недоброе над своим талантом – так кот прыгает с девятого этажа в надежде, что в полете превратится в птицу.
Вася Добров утром пошёл на строительный рынок и купил оловянную проволоку – редкость, но нужная в политических силах, как декларация независимости ООН.
К проволоке Василий добавил шило, а затем в аптеке взял пузырек боярышника на спирту, вышел из аптеки, прошел квартал, затем вернулся и взял ещё один пузырек боярышника, словно собирался делать ягоды из настойки.
Дома Вася тщательно антибактериальным мылом «сейфгард» промыл губы, затем прополоскал рот и вытер снаружи губы настойкой боярышника — дезинфекция не помещает даже в работе слесаря сантехника.
Губы и десны щипало, Вася Добров проклинал боярышник, настойку на боярышнике, затем проклял шило и оловянную проволоку.
«Проклинаю тебя боярышник!
Проклинаю тебя настойка на боярышнике!
Проклинаю тебя шило!
Проклинаю тебя оловянная проволока!»
Вася Добров проклинал устало, не думал о проклятии, а немного волновался перед действием, словно вышел на сцену театра Вахтангова без трусов.
Давным-давно Вася читал книгу о героях то ли пионерах, то ли – революционеры, ребята с тайной на устах.
Они узнали военную тайну – что за тайна, Вася Добров не понял, но помнил, что ребята, чтобы тайну не разгласить, зашили себе рты оловянной проволокой.
Книга называется «Вкус олова».
Других материалов, кроме олова и хирургической нити Вася Добров не знал, словно не читал таблицу Менделеева справа налево.
Сегодня он зашьет свой рот оловянной проволокой и посмотрит, как поведет себя слово «проклинаю» в новых для него условиях зажатости и диктатуры оловянной проволоки.
Вася тщательно продезинфицировал проволоку, шило (протер настойкой боярышника на спирту), вздохнул гусем хрустальным и приложил шило чуть выше верхней губы.
Нажал на шило и сильно вдавил, чтобы не возникло обратного эффекта, чтобы не передумал, как бомж на Крымском мосту.
Когда острие шила давило на верхний слой кожи, Вася чувствовал нарастающую, словно шум самолета, боль.
Но затем шило прошло губу почти без боли и воткнулось в десну, хотя в планы Васи десна не входила.
— Проклинаю тебя, дурацкое шило! – Вася выдернул шило, отшвырнул его в раковину, словно мяч бросал в баскетбольную корзину.
Он приложил ватку с настойкой боярышника к ранке, побежал к холодильнику, где хранил скудный запас лекарств на случай атомной войны.
Вася быстро заделал рану мазью «Скорая помощь», прополоскал рот раствором соды и соли, вздохнул, проклял соду и соль: