Страница 8 из 87
Мы пошли. А уж, Федосья Николавна, становилось поздно. Куда ведет, в толк никак не возьму. Сердце у меня не на месте. Думаю: “Как Агап на площади? чего доброго, не растаскали бы последних…” Вот-с идем из одной улицы в другую, как повернем за угол, так хвартальный обращается:
— За мной идите.— И все дальше да дальше.
Очутились мы перед чистеньким домиком. Хвартальный остановился у калиточки и начал дергать за веревку… зазвенел колокольчик… Калиточка отворилась, и показался кто-то с надворья. Он спросил: “Дома?” — и ушел туда. Слышите? Ждем, сударыня ты моя, после этого; проходит с час времени, ничего нет, проходит другой, мы разговариваем: “Что, мол, такое значит?”
Солдаты мне объясняют:
— Он еще долго не воротится. Ежели уж засиделся на месте, то скончания не будет сиденью…
— Как же, служивенькие, так?
— Да так. Не будет ли вашей милости пожаловать нам на полштоф, а то нам пора отправляться…
— А я-то, господа квалеры, с кем останусь? Теперича я и дороги не найду.
— Ас нами же,— говорят,— и останешься, ежели пожертвуешь опохмелиться… Мы даже проводим вас после таких делов…
Размышляю в своем разуме: “Надо дать!.. что, как взаправду они уйдут?..” Дала. Вторая причина, отказать не приходится, взяла и дала. Недалече, сударыня моя, тут был кабачок… Я осталась у калитки, стою. Солдаты вышли скоро. Глядим, выходит с надворья хвартальный, смотрю — за ним другой, тоже хвартальный, стало двое их. Теперь, Федосья Николавна, милая ты моя, тот, что с нами был прежде, сделался хмелен, а другой нет: не совсем чтобы хмелен. Хмельной идет да покачивается и называет другого своим приятелем. Другой отвечает только: “Спасибо”,— говорит… Захмелявший шумит: “За нами идите!” — и все шатается… А тот глаголет ему. “Нехорошо, говорит, не качайся!..” Таким манером, сударыня моя, мы идем. Солдаты ведут речи промеж себя, что хмельной хвартальный, когда тверезов, дока бывает… на все дела мастер… Только что как выпьет, нехорош делается… Приходим, мать моя, к прежнему дому, где вор-то жительствовал; всходим. Опять его хозяйка сидит, чулок вяжет. Сию минуту тверезой хвартальный обращается не к ней, а ко мне:
— У тебя поросенка украли?..
— У меня, ваше высокоблагородие.
— Кто,— говорит,— видел твоего поросенка в эвтом самом доме?..
— Мой Агапушка,— говорю…
— Позвать!..
Я как раз отправляюсь с одним солдатом за Агапом на площадь и больно уж рада, что по крайности узнаю, как он там, сердечный, справляется? Дорогой, Федосья Николавна,— что вы станете делать? — солдат опять просит опохмелиться. Ну, уж тут я ему прямо сказала: “Ты, мол, голубчик служивенький, посмотри, сколько у меня деньжонок осталось? на, пожалуйста, посмотри: всего, вишь, навсего три четвертака”. Он отвечает: “Ну не надо!.. главное дело, говорит, я так спрашиваю: дескать, нет ли опохмелиться?” Ну приходим мы на площадь; стало темненько; вижу — вдалеке сидит, Агапушка, ждет… никого нет на площади. Подхожу, смотрю, поросят всех раскупили… ну, слава богу!.. “Пойдем, говорю, Агапушка, к хвартальному”; сели на телегу и подъехали к тому дому.
Спрашивает хвартальный Агапа:
— Ты тут видел поросенка?
— Тут-с, как же не тут, когда наш поросенок меченый, хвостик в дегтю и прочее…
Потом говорит хвартальный супротив хозяйки:
— Ты что ж говоришь, анафема, что у тебя не было поросенка?
А хмельной хвартальный себе:
— Ты что ж, анафема, разговариваешь, будто у тебя нет поросенка?.. В часть ее! эй!..
Но тверезой отвечает ему: “Не кричи, говорит, нехорошо!..”
Хозяйка же только твердит: “Знать не знаю, что есть за поросенок такой на свете”. Бились, бились! вдруг хмельной хвартальный подходит ко мне и спрашивает:
— Да ты что ж, говорит, дурища, молчишь? а? Я за тебя стараюсь, шумлю здесь от души сердца, а ты не разговариваешь?..
А тверезой на Агапа:
— Ты врешь, дурья порода! ты здесь и не был.
— Как не был?..
— Я тебе говорю, что ты не был… ты послушай меня, что я говорю: ты не был!..
— Нет, я был…
— Врешь!..
Да как пошли, как пошли… батюшки!..
— В полицию вас всех,— кричат.
А хмельной хвартальный объясняет мне:
— За водкой надо посылать!.. Ты у меня не размышляй, а дело делай. Я тебе сказываю так точно… чтоб в акурате водка явилась…
Только после таких разговоров, голубушка моя, окончилось тем, что поросенка так-таки не разыскали (вор — бедовый). Хвартальные же между тем сказали друг другу:
— Пойдем в трахтир, их сам шут не разберет!.. И пошли. Мы постояли маленько и себе пошли. Жалко поросеночка-то… право слово… как налитой, господь с ним!.. сама три недели кормила…
1858
ХОРОШЕЕ ЖИТЬЕ
Целовальник с подстриженной бородкой, одетый в синюю суконную чуйку, распахнувшись и упершись левой рукой в свое колено, сидел за столом против своего приятеля, низенького мещанина, который пристально смотрел ему в лицо и курил трубку. Дело происходило за двумя бутылками пива.
— Да, братец ты мой, такой жисти, кажись, не будет супротив той, как я служил целовальником в Покровском… Нет!..
— Ты ведь перва был приказчиком у какого-то купца?
— Как же, как же… три года выслужил в Ливнах.
— Ну, а как торгашом-то сделался?
— Попросту: стало быть, сказать тебе по секрету, у хозяина поддели на Егорьев день пудов шесть сахару, чистого рефинаду.
— Вот как! и сделался торгашом?
— И сделался торгашом. Да что! должность самая пустая эта, Иван Иваныч. И какой случай, сударь мой: прихожу опосле к одному купцу пайматься, в сидельцы,— “нет, говорит, мне таких не надо”. А хозяин, тресни его бока, все расписал про меня; вся причина, толстобрюхой вникнуть не мог, как было дело: воровал-то не я, значит, а товарищи; я только принимал. Прихожу к другому, тот говорит: “Не надо!” Бился, бился, так приписался в торгаши. Что сделаешь! Близко локоть, да не укусишь.
— Эвто точно…
— Бывало, едешь, едешь с горшками али с дегтем, смехота, ей-богу!.. орешь, хочь бы те на грош кто купил. К примеру, в рабочую пору: в целом селе ни души. Горланишь: “Соли, дегтю, табаку, мол, лежит баба на боку”. Хоть что хочешь делан! ей-же-ей… индо горло распухнет кричамши. На твое зеванье только собаки вякают.
— А никак, Андрей Фадеич, тут прибаутки какие-то читают! Мне их не приходилось знавать.
— Есть и прибаутки, там: “Ей тетки, молодки — охотницы до водки, старые старухи — охотницы до сивухи…” Мало ли! Да все пустое, Иван Иваныч. Я б, кажется, теперича не взял тысячи рублев ездить опять по деревням да распевать эти прибаутки. Вот целовальничья жизнь! аи лгали!.. надо прямо говорить.
— За что тебя сменили?
— Вспоминать не хотца! (целовальник шепчет на ухо мещанину): то есть в моем кабаке убийство приключилось… ну и…
— М-м…
— Да я не роблю; разве я роблю? У меня опять будет место, целовальничье же, и скорехонько.
— В Запиваловке?
— В Запиваловке. Говорят, кабак не плоше нашего Покровского… пьяниц довольное множество.
— А видно, хорош был кабак в Покровском? Расскажи-ка мне что-нибудь про него.
— Одолжи-ко мне своей трубочки… что-то в горле першит. Год назад я хам сидел. Слободка порядочная; народ все однодворцы, такие забубённые головы… люди важные! Вся причина, Покровский народ пить здоров.— Уж как пойдет пьянствовать — держись шапка. Оттыкай бочки!.. жену пропить готов совсем с утварью. И житье, Иван Иваныч, было расчудесно: благоприятели, мужики-то… Вот сказывают целовальники, что на больших дорогах, говорят, на хлеб не добудешь… а тут знай разевай пошире рот… Оно хоть и сменили меня, не замай! лучше авось не сыщут. Ноне кто живет по чести? бают: “Своя рубашка к телу ближе”. Так ли?
— Подлинно, Андрей Фадеич.
— Как же можно? Да ты, братец мой, рассуди: теперича идет мужик в кабак, несет он, положим, полушубок али везет телегу, телега новая, колеса шинованные, недавно обтянул, просит: “Дай ведерку!..” Ну с чего же не дать? и-их! По мне, вещия ли хорошая, деньги ли, статья одна: что в лоб, что по лбу, все едино! Перва-наперво я, как только поступил в кабак, тоже почеремонился, не хотел брать… Приводит мужик теленка,— говорю: “Ты отвяжись от меня лучше… здесь кабак, не скотный двор”. Он вдруг на меня: “Да ты что ж куражишься? первый ты у нас, что ли? законодатель, вишь, пришел; до тебя небойсь жил целовальник, не токмо телят, лошадей принимал”. Точно, принимал лошадей. Думаю: “Что же?..” — и пошел с того времени, да как пошел… хе, хе, хе… благодарствуют мужики… кланяются, кричат: “Отец!”,— примутся иную пору обнимать, ей-богу! “Вот так боготворитель, вот защититель! отцов таких мало…” Смотрю на них, смеюсь…