Страница 13 из 87
— Пожалуй,— говорю.— В котором часу?
— В таком-то.
Наступила пора. Являюсь. Комната ее девствителыю пустая, и даже огня нет. Только слышу, в соседней зале идут пляски, крик. А Груша тотчас обращается ко мне и говорит:
— Потап Егорыч, слышите: давайте играть. Я смотрю.
— Да как же? не взошел бы кто. Чего доброго, в шею накладут, недорого возьмут.
— Нет,— шепчет.— Вы разденьтесь, скиньте сюртук, становитесь промеж банками.
— Дальше что же-с?
— Да вы,— говорит,— разденьтесь: Амур и Винера будут представляться.
Мудрит мною, и на! Думал, думал, хочу раздеваться и нет. Что станешь делать? Взял разделся. Стал за цветами. Стою. Вдруг, голубчик мой, растворилась дверь, бежит из соседней комнаты ее брат, за ним целая куча девок. Хохот несется: “Ха-ха-ха…” — девки за ним, он от них, балуются между собою. Я ни жив ни мертв. Как вспомнишь, алии страм, Сидор Семеныч, берет, что эвта Грушка со мной делала… Брат увидал ее и говорит:
— Что ж ты, Грушенька, тут одна? А меня не видно за банками.
— Да так,— говорит,— скучно что-то стало. Мне эвти гости тоску наводят.— И так важно притворилась… “Ну, думаю, вздувать умеет”. Брат приласкал ее и повел с собою в залу. Теперича на эвтом еще дело не остановилось. Вскорости я опять-таки забрался к своей любезной. Как услыхал колокол… то-то грех! чем бы бежать в церковь, а я к Грушке. Избаловался ловко. Вся причина, глуп был… можно сказать — сволочь! А всему виною Грушка… она, она вовлекла меня в свои сети, да! Прихожу. Сбросил у крыльца сапоги, и к ней… Пошли цалования, милования. Ее девка тут же. Скалит стоит зубы на нас. Вдруг что же? Слышу, скрыл дверь… я живо в угол к лежанке. Девка ко мне и заслонила меня. Я присел. Входит ее мать. К ней:
— Ты что тут? с кем разговариваешь?
— С Анютой,— говорит.
— А ты что здесь стоишь? (Эвто к девке).
— Да так,— говорит,— постоять вздумалось. А я за ней сижу; держу ее за хвост.
— Ну-ко посторонись…
Анюта посторонилась… как я шаркну! почал стрекать, Сидор Семеныч, как почал… ай-ай-ай… слетел с лестницы, выбежал на улицу в одних чулках. Продрал две улицы без оглядки, прибежал домой — хвать, ни одного чулка пет… все растерял… разожгли!..
Больше туда я ни ногой. Кончен бал. Говорю себе: “Нет, Потап Егорыч, отгулялся, будет! Дождешься, что тебе на спине горбов наделают”. Ну, и не ходил. Бросил Грушку совсем. Теперича, Сидор Семеныч, насчет же моих походов к ним, кроме Грушки и девки, так никто и не узнал. Кто таков был, что за персона, но сие время неизвестно.
— Одначе вы, Потап Егорыч, повеселились на своем веку.
— Сидор Семеныч! Где же я повеселился? Ежели бы, к примеру, вы побыли на моем месте, ан не то… ведь сколько одних лихорадок переносил я за эвтими слоиюшками…
— А как же вы женились-то?
— Слушайте-с про сватовство. Вещия любопытная. Тут, глядите, какие зачнут строиться гогули. Грушка здесь пойдет уж гадить: такую скверность учинит! Можно сказать, натянет мне нос вот какой, ахтительный. Раз сижу я в своей лавке, всходит ко мне товарищ.
— Здорово!
— Здорово!
— Не хочешь ли,— говорит,— жениться? девка есть.
— Какая?
— Мурашкина купца, Аграфенка. Две тысячи приданого.
— А не врешь, что две тысячи? — Так точно.
Порассудил я: аи посвататься? две тысячи не маковое зерно. По крайности была не была,— повидался. Пойду. Наряжаться я много не стал; надел бекешку, теплый картуз,— рубль с пятаком дал у Гусевых. Ни в чем словно не бывало, иду. Перва-наперво, как можно чиннее, тихеньким прикинулся. Картуз сейчас скидываю, вступаю в переднюю; в ней никого нет, а стоит на столе умывальник посеребренный, мыло, полотенце тут. Мыло раскрашенное такое, я даже изумился, подумал: “Аль попробовать, что за товар?” Взял в руки, нюхнул, так и хватило амбрем настоящим, издохнуть — не вру!..
— Благородство, должно быть!
— Ка-ак же… то есть человек, Сидор Семеныч, я вам скажу, хоть бы пятьсот душ… да пока до эвтого дела нисколько. Вижу, выходит ихний молодец (заместо лакея он) и хотел было сымать с меня бекешку; я ему докладываю: “Пожалуйте ручку, будьте завсегда знакомы… лапочку сюда… я об вас думаю и полагаю… А что, хозяин дома?”
— Уехачи-с.
Там же в залах шум раздается: “Жених, жених пришел!” Шествуя в покои, сам помышляю: жалко, не надел сюртука-то… развернулся бы! ишь старика нет дома. Помнишь, золы-то напустил бы… Купец, прочим, эвтого не любил. Вот, Сидор Семеныч, навстречь мне, значит, выходит мать с невестой. Невеста Грушка разодета так,— ходи прочь! юбки, с позволения, фу!.. так и трещат. Одно слово, нет барыша, да штука хороша. И не усмехнется на меня, словно первой видит. Поразговорились, сели на диваны, слово за слово… Мать мигом и ответст вует:
— Потап Егорыч!
— Чего изволите-с?
— Дочка моя,— говорит,— всякие танцы и умеет рассматривать… на гуслях… кадрели разные… на портуфьянах, фруктами голову улащает…
Думаю: “Все эвто немудрено, может быть; только что тепереча скажет сама невеста?” Мне хотца проникнуть про приданое. Обманывать наш брат мастер. Невеста здесь подходит ко мне, очи свои воздвигает на потолок и говорит:
— Желаю пондравиться… (кабысь между нами ничего не было).
Я:
— Покорно вас благодарим-с. Желательно, чем вы докажете любовь?
Она:
— Здоровы ли вы?
— Помаленьку.
— Слава богу, лучше всего…
Я:
— Эвто,— говорю,— справедливо.
Ну, тут подали чай; попили чайку, попотели маленько. Я, примерно, избрал времечко, говорю девке,— Грушке:
— Что, между тем, Аграфена Власьевна, позвольте понять: какой вокруг вас интерес есть?
— Найдется,— говорит.
— А как то есть?
— Да найдется. Чего сумлеваетесь? А помните,— говорит,— как вы ко мне ходили?..
— Да-с… именно… помнить кажинную малость помню; касательно же интереса любопытно спросить?..
Она:
— За интересом дело не станет. А вы, Потап Егорыч, сообразите, что предмет главная сила: он прежде всего обращает на себя внимание…
— Точно,— говорю,— предмет многое означает.
Тем делом, Сидор Семеныч, приводят меня в спальнию. Осмотр идет. Спальния богатейшая: подушек до потолка до самого. Говорят мне:
— Эвто наша почивальня, Потап Егорыч.
Я говорю:
— Для отдохновения-с?
— Для отдохновения.
Иду обратно, гляжу, возносят мне на показ салфетки и скатерти. Как подали на руки — подоби вот писчей бумаге, ах ты боже! Я подивился. Дальше, наступила пора обедать. Обед значительный был: ветчина… заливное там… вина разных сортов… и попойка была порядочная. Я пил мало. Но бабы, случились за обедом, качали крепко: под конец стола настегались так,— заду не подымают.
Вот хожу к ним почесть кажинный день. Про приданое пока молчим… Проходит полгода, проходит страшная… четверг,— ничего. В пятницу на святой мы снюхались совсем, порешили. Через никак неделю, что вы думаете? Слышу-послышу, за Аграфенку присватыется офицер. Только узнал об эвтом, тотчас бегу туда, к ним; зло взяло меня.
Вхожу в дом, являюсь в залы, вижу, девствительно стоит офицер, усы расправляет, держится за саблю рукой. Аграфенка сидит на стуле разодетая, разукрашенная: тут ли ты!.. юбки оттопырились на полкомнаты. Говорили ребята, что она к подолу-то пришивала обруч; конечно, подлинно проведать об эвтом женихам нельзя. А в замужестве она нет, обручей не носила. Да и не пригоже; теперича ежели она с обручами взняхоется на кровать,— ведь эвто что выйдет?..
Ну сидит она, сама чванится, знаете; шею вытянула, губы сжала… ни полслова,— великатная такая. Подле нее стоит ее бабка, поправляет на ней ленточки и шепчет ей сплошь: “Не шевелись, мать моя, не шевелись; а то его благородию не понравятся такие дела…” Меня, Сидор Семеныч, рассердило; как? то за того, а то за другого?.. Теперича рассудите по правилу: хорошо она поступила? а? Я вам говорю, одер девка, царство ей небесное… такая продувняга,— поискать на редкость: сейчас в одно тебе ухо влезет, в другое вылезет. А тятенька-то мой был тут в стороне. Нет, чтобы так-то присмотреть за мной: дескать, как сын женится? Просто, Сидор Семеныч, кажинный шаг я должен был сам обдумывать, чтобы впросак не попасть.