Повести и рассказы

— Ребята! стой! несчастие приключилось. Все в одну минуту притихли.

— Что?

— Пропажа сделалась.

— Где? кто? где?

— Здесь. От ворот замок пропал.

— Обыскивать!

— Обыскивать! Обыскивать!

— В кружок!

— Становитесь в кружок!

Пошла работа: давай обыскивать всех дочиста. Сейчас ворота приперли, стали в кружок: “Раздевайся!” Старосту первого… посмотрели — нет! другого — тоже нет. Третьего, четвертого… С кажинного снимали чекмени, сапоги, у дьячка за галстуком осведомились. Вот Еремка-запевало видит, что до него очередь доходит — шмыг замок в сторону… отбросил. Сам, ни в чем будто не бывало, стоит, кричит: “Обыскивай кругом!” ан дело-то и сметили.

— Ты что бросил?

— Ничего.

— Врешь! ты бросил вот замок.

— Я не бросал.

— Васька, ты видел? бери, держи, вяжи!..

И уж как все обрадовались вору-то, как батюшке родному.

— Веди к кабаку!

Грязь на улице,— ничего! прут гурьбой. Доскреблись до кабака. Крепко держат вора.

— Ну, малка, как?

— Да много разговаривать нечего: бегите к нему домой, везите телегу.

Вор бросился бухать в ноги то тому, то другому. Нет, поздно. Староста дал ему в спину, чтоб попусту не вякал. Привезли телегу: телега, Иван Иваныч, новая и такая, знаешь, всё с резьбой. На Миколу я продал ее веневскому ямщику за четырнадцать рублев. Важная посудина!

— Ну, сколько же вам? — говорю.

— Три ведра!

— Ведро, больше не дам; поверенный бранится, спрашивает: “Куда так много вина выходит, слышь?”

— Давай хоть ведро,— кричат.

Я отпустил; телегу живо отправил на постоялый двор к куманьку. Вот они у меня в сенях принялись пить; сажают с собою Еремку-вора. Он не отказывается; присуседился к ним. Дьячок за прибаутки взялся; поднялось веселье, куда что!.. Некоторые спрашивают у Еремки:

— Ну, что? таперь не будешь воровать?

— Я, ребята, право слово пошутил,— говорит. Мужики отвечают:

— Да и мы шутим с тобой. Коли ж не шутим? Ведь тебя бы следовало драть, домового; а мы, вишь, что делаем? угощаем твою милость. За эвто, мотри, чтобы ты нам спел песню.

— Нет, братцы, сил не хватает.

— Врешь, споешь, чертов сын. У нас благим матом затянешь.

Точно; как нализался Еремка, все позабыл: играл пески напропалую. Когда мужики распили вино, начали они придумывать, чинить совет, что бы еще пропить у вора. Народец эвтот чем больше пьет, то больше ожесточается, входит в настоящую силу: норовит натесаться до самого нельзя… Кричит:

— Ребята! иди опять к Еремке: бери, что на дворе увидишь.

А вор Еремка захмелел: кабыть ополоумил совсем, орет:

— Там,— говорит,— у меня передки от водовозки стоять, цопай их сюда; смотри овцу не вздумай прнвесть али живота какого.

— Ладно,— говорят мужики.

Гляжу в окно: один везет передки, другой ведет овцу. Помираю со смеху:

— Сколько?— спрашиваю.

— Ведро!

— Полведра!

— Давай!

И пошли гулять; дождик тут перестал маленько; вышли на улицу; вино поставили на траву, и кто во что!.. Еремку заставили песню играть: он подбоченился, разинул пасть, задрал, закатился в вышину (голос звонкий), подхватили—трогай! Только по всему селу раздается. Горланили, горланили,— перестали. Обратились к дьячку.

— Ну-кася, Руднев, следствуй трепака! кажи нам, где раки зимуют.

Дьячок подобрал полы, невзирая на грязь, ударил трепака. “В обмочку, кричат, в обмочку”. Согнул колена, зачал в обмочку {Вприсядку. (Примеч. Н. В. Успенского.)} ногами вывертывать; сам прибирает: “Ходи, изба, ходи, печь, хозяину негде лечь…” Веселье поднялось такое!.. На селе бабы, девки выступили из домов, смотрят… истинно праздник! А тут же промеж сходки кто цалуется, кто лезет к рылу с кулаками; известно, пьяному чего не взбредет на ум!

Между эвтим вино опять вышло все; спохватились они, сбились в кучу, шумят: “А что, малый, почто вор-то не поштвует нас? Забыл? мы не токма пропьем догола весь дом его, в острог упрячем: воров не приказано держать в деревне!”

Послали в третий раз к Еремке на дом. Он же ничего не слышит, не чует и знать не хочет: топчется в грязи ногами, покручивает платком на воздухе.

Через четверть часа, смотрю, ведут жеребенка (стригунок чаленький,— славная скотинка). И какая, Иван Иваныч, история: здесь мужики берут у меня вино, а Еремка, еле жив, увидал своего жеребенка, подошел к нему, заломил шапку набок и кричит: “Ты зачем сюда? а? вон пошел отсюда! Вина захотел? Ты у меня не смей… Чтобы эвтого не было… Ни, ни… Хозяин будет пьянствовать и лошади тоже?.. прочь пошел!” Потом: “Коняш, коняш!..” — комедия!

А как разведал, что его жеребенка пропивают, облапил его за шею и говорит: “Вот оно что!.. прощавай же, коняшка! Родимая моя!.. Верно, судьба твоя такая… плохая… пропьют тебя мужики — черти… Вишь, жеребятины, дьяволы, захотели”.

Как взяли мужики еще ведро — ну гулять! Я тебе говорю, праздника веселей.

К вечеру все так натискались, нарезались, ног не волокут: растянулись у кабака на грязи и хрюкают… Один бормочет, насилу язык поворачивает: “А! говорит, попался… Не воруй! поделом вору мука…” Еремка же, братец мой, то-то разбойник!.. лег носом в грязь и тоже кричит: “Не воруй!” Ха, ха, ха… Чудеса!..

Вот так-то пьянствуют,— коси малина! Кажинный почесть день гульба, кажинный день: подрался кто — выпивка! Скотина на чужой огород зашла — выпивка! Чья собака взбесилась — опять выпивка! К примеру, вечером пьют, наране идут опохмеляться; таким обычаем зарядят недели на три! От кабака совсем не отходят; при нем и днюют. Один мужик, слышь, до того пропился, что приходит однова ко мне в кабак с мешком в руках и говорит:

— Фадеич! дай полштофик. Я тебе штуку принес.

— Какую?

— Да вот… (и развязывает мешок). Боюсь, что ты не возьмешь.

— Ну-ко, покажи.

Гляжу, в мешке собака. Залился я со смеху.

— Ах ты,— говорю,— молодец, молодец!.. С чем привалил… Нет, под эвти сбруи мы не даем…

Через никак день он сговорился, с дьячком Рудневым меня обокрасть, выкачать вино из бочек. Действительно, в полночь в самую они подступили к кабаку, проломали в крыше щель, залезли в сени, где стояли бочки, выкачали семь ведер и только было стали отправляться, как в то время нагрянула на них сходка. Она подкараулила дружков. (Я сплю; ничего не слышу.)

— Что несешь?

Воры смешались. Говорят сходке:

— Ребята! вот вам три ведра, отвяжитесь.

— Давай!

Сходка взяла три ведра и идет к кабаку. Воры как раз останавливают мужиков, говорят: “Куда вы? Ступайте дальше от кабака; целовальник неравно узнает: он все скрось брюхо-то у тебя видит”. Сходка говорит: “Небойсь не увидит. Мы тихо разопьем”. (Я все сплю.) Подсели мужики к кабаку и принялись за питру. Перва тихо шло, а как напились, давай шуметь, потом засучили рукава да драться. Слушаю: что за крик? Выбегаю в одной рубахе; такое несказанное пьянство!

— Ребята,— говорю,— вы воровать!..

— Кой черт, воровать!..— И рассказали мне все как следует, докладывают только: “Мы с тем уговором, Фадеич, тебе открыли, чтобы ведро нам за работу”.

— За ведром не постоим; а где теперь они?

— У дьячка.

Народом нахлынули мы на дьячков дом и слаудили воров. Мужик, что собаку-то приносил, вывернулся, оправдался перед начальством, а обвинил одного дьячка. Его представили в острог.

Перед отъездом он как нешто отзванивал трепака! приговаривал: “Эх, прощай, голубчик Ваня, скоро будет тебе баня!..” Его Иваном звали.

Так-то, сударь ты мой, Иван Иваныч; такие-то дела! Да, хорошо, оченно хорошо было жить в Покровском. Вспомнить любо!

Молчание.

— А что, Андрей Фадеич? Слушал я тебя, слушал, знаешь ли, что пришло мне в голову? Брошу я кошатничать! наймусь-ко я себе в целовальники! такой жизни я, признаться, нигде не слыхивал…

— И отменно сделаешь. Один тебе совет от меня, выбирай кабак не тот, что в поле стоит, а в селе: как в бывшем моем Покровском; да спуску ничему не давай!..

1858