Мышеловка

— А как часто его и ваши пути пересекались? В какой точке болота?

— Я вас не понимаю.

— Поставим вопрос иначе: сколько раз пекарь обещал вам то, что отдавал деду, и наоборот? И из-за какого редкого растения разгорелся главный конфликт?

— Вы говорите загадками, Вадим Евгеньевич. Хотите еще спирта?

— Я хочу, — ответил за меня Марков. — А ему хватит.

Минут через десять мы брели в сторону озера и рассуждали, врет доктор Мендлев или говорит правду, украл у него нож кто-либо из пациентов или он сам имеет прямое отношение к убийству Мишки-Стрельца.

Версия Густава Ивановича выглядела довольно правдоподобно.

— Но я ему все равно не верю, — сказал Марков. — Уж больно все гладко стелется.

— А тебе и положено никому не верить.

— Итак, у нас четверо подозреваемых. Ермольник, Громыхайлов, Гриша и — гипотетически — сам Мендлев. Но не исключено, что есть кто-то и пятый — пациент доктора.

— И вот что любопытно. Заметь, что все они имеют какое-то косвенное отношение к смерти деда. Девочку также могли убить либо Громыхайлов, либо маньяк Гриша, либо опять неизвестный. Какой-то заколдованный пасьянс получается. Как новый труп, так вокруг него те же лица, которые подозреваются в гибели дедули. А за ними — таинственная фигура умолчания. Что это — случайность? Мне так кажется, что все вертится вокруг деда. Найдя его убийцу, мы распутаем все эти узелки.

— И все-таки ты зря раскрыл перед Мендлевым некоторые карты из этого пасьянса, — укорил меня Марков. — Пекаря надо было держать в резерве. Теперь, если их действительно связывает серьезное дело, они будут осторожнее.

— У меня есть против доктора кое-какие козыри в запасе.

— Выкладывай.

— Подожду. Ты же мне тоже не все рассказываешь.

— Ладно. Только не зарывайся. Мы подошли к берегу, на котором лежали сожженные остовы лодок. Вся рыбацкая флотилия была уничтожена за одну ночь. Понурая группка рыбаков стояла чуть поодаль.

— Что это еще за кладбище погибших кораблей? — спросил Марков.

— Какой-то умный ход Намцевича, — пояснил я. — Пока вы давились белладонной и изображали театр времен императора Нерона, мы с ним наблюдали, как горит Рим.

— Понятно. Очевидно, он хочет, чтобы из Полыньи вообще никто не улизнул. Вот только зачем?

— Спроси у него сам. Валентин! — позвал я знакомого рыбака — того самого, кто первым обнаружил труп деда. — Как это все произошло?

— Ночью, — хмуро откликнулся он. — Когда мы спали. Кто-то облил их бензином и поджег. Найти бы эту сволочь!

— И неужели никто ничего не видел и не слышал?

— Куда там! Все так накушались на радостях, что… — И он махнул рукой.

— А что за радость-то? Русалок наловили?

— Да Намцевич нам ящик водки прислал. В подарок. Вот мы… и соблазнились.

— Тогда вопросов больше нет. Бойтесь данайцев, дары приносящих…

— А?

— Я говорю: спроси моего друга. Он вчера был у Намцевича, и его тоже опоили. Только что не подожгли. Еще успеется.

От группы рыбаков отделился один здоровенный мужик.

— А ну валите отсюда! — сказал он, угрожающе надвигаясь на нас. — Еще неизвестно, кто поджег! Может быть, ты сам со своими пришлыми? А Александра Генриховича не трожь, понял?

— А сколько он тебе платит, дядя?

Вместо ответа огромный кулак чуть не влетел мне в ухо, но Марков ловко перехватил руку и вывернул ее за спину. Мужик взвыл. И хотя он был раза в два крупнее Егора, но походил сейчас на беспомощный куль с песком. Остальные рыбаки, потоптавшись, нерешительно двинулись в нашу сторону. Марков оттолкнул к ним мужика и успокаивающе поднял руки.

— Все, ребята, все! Инцидент исчерпан. Будем дружить семьями.

— Уходили бы вы, правда, — посоветовал Валентин. — Мы тут сами разберемся. Без посторонних.

— Уже уходим. А ты все-таки подумай над моими словами, — сказал я.

Мы повернулись и пошли прочь, оставляя поле не состоявшейся битвы. И правильно сделали, потому что даже при всей сноровке Маркова нам бы не поздоровилось. Но зато я понял, что и среди рыбаков у Намцевича были свои люди. Не они ли и подожгли лодки?

— Что ты думаешь по этому поводу? — спросил я.

— То же, что и ты. Что мы влипли, как тараканы в дуст. А выход только один.

— Какой?

— Принять вызов и бороться. Я лично намерен так и поступить.

— С кем или с чем бороться? Мы еще даже не знаем, что нам угрожает.

— Не беспокойся. Очень скоро мы это узнаем. Я тебе гарантирую. Артподготовка кончается. Теперь жди наступления по всем фронтам.

— А тебе не страшно?

— Наоборот. Давненько я не попадал в такие веселенькие ситуации. Аж руки чешутся…

— Все-таки ты дурак, Марков. Недооцениваешь опасности. А здесь ею пропитан весь воздух. Я чувствую это. Мы просто плывем в ней, словно в густом тумане. И каждый шаг сопряжен со смертельным риском. И главное, реальность тут переплетена с какими-то мистическими явлениями, с запахами потустороннего мира. Я не могу объяснить, но мне кажется, что Полынья — это слепок с умирающего человечества, ждущего прихода Антихриста. Здесь сейчас сосредоточена основная борьба между силами добра и зла, света и тьмы. И мы втянуты в нее, каждый по-своему. А может быть, так и было предопределено нам судьбой… Ты меня понял?

Марков усмехнулся.

— Тебе бы, Вадимка, стихи писать. Или философские трактаты. И то и другое — глупость.

Мы подходили к церкви, из которой выносили гроб с телом девочки. Впереди шел бледный отец Владимир, неся перед собою крест. А рядом, возле «айсберга», в окружении своих многочисленных почитателей, стоял проповедник Монк и громко вещал:

— Вторая Гранула опустилась на Полынью! Вторая Гранула!

Значит, они уже знали, что Мишка-Стрелец убит…

Глава 5

Обстановка накаляется

Я не мог себе и представить, сколько злобной энергии может скопиться в этом маленьком и хрупком человечке с фарфоровым личиком и белой бородкой-кисточкой. Вокруг Монка стояли четыре обритых наголо служки в цветастых одеждах, а за ними — его паства, человек двадцать пять, в основном молодого и среднего возраста, жители поселка. Все они были возбуждены и подогреты зажигательными речами проповедника, раскачиваясь словно телескопические антенны, настроенные на нужную волну. Монк взмахивал коротким жезлом, с которого сыпались искры, и кричал:

— Вот они — сгинувшие в лжевере, уводящие детей ваших и застившие глаза! Глядите на них и возненавидьте! Мой свет озарит ваши души и пробудит сердца, идите ко мне, братья и сестры, склоните головы перед духом божественного Космоса, где я вижу ваши счастливые души!

Монк продолжал в том же бредовом духе, пересыпая свою речь проклятиями, предрекая близкое разрушение церкви и гибель отца Владимира. Это были уже явные угрозы, за которые в любом другом месте можно было бы схлопотать срок или по фарфоровому личику. Но он прекрасно знал, где и когда можно выкрикивать свои пропитанные ядом заклинания. Здесь, в Полынье, он был в полной безопасности. Даже наоборот, численное преимущество и сила были на его стороне. Похоронная процессия состояла всего из семи человек, среди которых я увидел и тетушку Краб, а возле церкви оставалось трое молодых парней, которые словно бы защищали вход в храм. Все это слишком явно напоминало сцены гонения на первых христиан, будто бы повторяющиеся через две тысячи лет в зловещем фарсе. Мне даже показалось, что вот сейчас Монк отдаст приказ — и его паства набросится на отца Владимира и его сподвижников, начнет бить и рвать их на клочья, а затем ринется в церковь. Но, увидав меня и Маркова (а мы подошли совсем близко и встали между его толпой и похоронной процессией), он несколько охладил свой пыл. Не думаю, что это произошло из-за того, что на сторону отца Владимира встали еще два человека. Скорее всего, наше появление — людей, которых сам Намцевич включил в элиту Полыньи, не входило в его планы. А мне вдруг захотелось повторить жест деда, ухватить Монка за бороду и потащить за собой по улице. Почему он сделал это? Только ли из-за того, что не принимал его проповеди, или тут скрывалась иная причина?