Страница 46 из 48
К тому времени дело Тайтингера находилось в руках советника военного министерства Закенфельда. Он уже собрался было назначить переосвидетельствование и объявить дату его проведения, как вдруг на стол к нему лег рапорт с пометкой: «Совершенно секретно. Касательно Тайтингера». Взяв дело Тайтингера и рапорт, он отправился к подполковнику Калерги, в левое крыло министерства. Обоим господам тут же стало ясно, что на данный момент нечего и думать о том, чтобы дать ход прошению Тайтингера, и надо сообщить об этом самому барону. Подполковник Калерги пристегнул саблю и вышел…
Тайтингера он застал в гостинице — изменившегося, ожесточившегося и, как показалось Калерги, стремительно состарившегося. Круглый столик в холле, за которым он сидел, был покрыт огромным квадратным плакатом, который барон озабоченно изучал. Увидев Калерги, он тяжело поднялся с места. Хотя у Тайтингера и не было трости, Калерги показалось, будто он опирается на незримую палку. Калерги сел за столик. Тайтингер начал, опустив обычные расспросы о здоровье и благополучии гостя:
— Ты ведь знаешь всю мою жизнь, Калерги. Ты ведь знаешь эту идиотскую историю с Шинагль, а потом и всю «аферу». И о своем сыне я тебе тоже рассказывал. Но теперь, две недели назад, я наконец все уладил. Я оплатил паноптикум, ну, ты знаешь, — «Новый всемирный биоскоп». Ее сын, то есть мой сын, его зовут Ксандль — ты это тоже наверняка знаешь, — сидит в тюрьме, кажется, за покушение на убийство с целью грабежа…
— А, эта история? — вставил Калерги. — Я про нее читал.
— Ну вот, — продолжил Тайтингер. — Естественно, прежде чем вернуться в армию, я хотел решительным образом покончить со всеми этими старыми идиотскими делами. И вот теперь, четверть часа назад, Труммер — было бы слишком долго объяснять тебе, кто это, но он дружит с Мицци, — приносит мне сей плакат, и завтра это будет напечатано во всех газетах и расклеено по всем стенам.
Тайтингер придвинул плакат к подполковнику, и тот прочел:
«Новый всемирный биоскопический театр покажет в связи с возвращением Его Величества Шаха Персидского в натуральную величину и точную копию:
1) Прибытие великого Шаха со своими адъютантами на вокзал Франца-Иосифа (придворный поезд в уменьшенном виде).
2) Гарем и старшего евнуха в Тегеране.
3) Наложницу шаха из Вены, дитя народа из Зиверинга, представленную шаху высочайшими лицами, и с тех пор владычицу гарема в Персии.
4) Свиту шаха».
Подполковник Калерги тщательно сложил большой плакат, он проделал это медленно и не поднимая глаз. Он боялся встретиться с затравленным взглядом Тайтингера. Но явился он сюда, чтобы сказать ему правду. И вот подполковник собрался с духом. Сдавил пальцами уже сложенный плакат, подыскивая первую фразу.
— Я начинаю терять терпение, — сказал меж тем Тайтингер. — Можешь ты это понять? Я всю жизнь действовал легкомысленно, теперь мне это понятно, но тут уж ничего не поделаешь. Сегодня я взглянул на себя в зеркало и увидел, что стал стариком. Именно сейчас, над этим плакатом, мне пришло в голову, что я всю жизнь вел себя по-идиотски. Может быть, мне нужно было жениться на Элен. А теперь у меня ничего нет, кроме армии. Что нового в моем деле?
— Именно поэтому я и пришел, — сказал подполковник.
— Ну и что же?
— Да, дорогой друг! Старая история, «афера», как ты это называешь! Я только что говорил по этому поводу с Закенфельдом. Тебе придется подождать: этот болван из Тегерана встал нам поперек дороги. Полиция раскопала архивные дела, и именно сейчас ты снова выплыл наружу. Я могу сказать только одно: подожди!
— Стало быть, сейчас мне нельзя…
— Нет, — подтвердил Калерги. — Всплыла твоя дурацкая история. Лучше ее не трогать.
Тайтингер сказал только: «Так» и «Спасибо». Потом некоторое время помолчал. Был уже поздний вечер, в холле зажгли свет. «Я пропал», — сказал Тайтингер. Он помолчал еще немного и спросил затем резким и пронзительным, каким-то не своим голосом:
— Значит, с прошением ничего не вышло?
— Пока нет! — ответил Калерги. — Подождем, пока не закончится персидская история. — И, чтобы хоть самую малость вернуть приятеля к жизни, Калерги прибавил: — Пойдем ужинать в «Якорь»!
И посмотрел при этом на часы.
— Хорошо, я только умоюсь, — сказал Тайтингер. — Подожди немного, я поднимусь в номер.
Он встал.
Пять минут спустя Калерги услышал звук выстрела. Долгим эхом прокатился он по лестницам и коридорам.
Барона нашли возле письменного стола. Он, очевидно, собирался оставить записку. В правой руке он все еще сжимал револьвер. Выстрел разнес ему череп. Глаза вылезли из орбит. Подполковник Калерги с трудом закрыл их.
Тайтингера похоронили с обычными армейскими почестями. Военный взвод дал почетный залп. В похоронной процессии участвовали директор отеля «Принц Евгений», Мицци Шинагль, Магдалена Кройцер, Игнац Труммер, подполковник Калерги и советник военного министерства Закенфельд.
На обратном пути советник спросил:
— А почему он, собственно, застрелился? Вы же, так сказать, при этом присутствовали?
— Да так! — ответил Калерги. — Мне кажется, он запутался в жизни. Такое порой случается. Люди то и дело запутываются!
Это был единственный некролог, посвященный бывшему ротмистру барону Алоизу Францу фон Тайтингеру.
На сей раз у капельмейстера Нехвала, дирижера полкового оркестра Тевтонского ордена, не было и трех дней, чтобы как следует разучить со своими оркестрантами персидский национальный гимн. Столь внезапно пришел приказ. Пришлось разучивать и во внеслужебное время.
День, в который прибыл Его Персидское Величество, был чудесным, ясным, вешним — одним из тех венских дней, о которых горожане, по наивности, утверждают, будто такие деньки бывают только в Вене. Положенные по уставу три роты почетного караула — одна, выставленная на перроне, две другие образуя коридор на вокзале, оттесняющий любопытствующих и восторженных зевак, — казались в синей парадной форме одной из недвусмысленных примет особой венской весны. Вешний день отчетливо напоминал тот, в далекие времена, когда шах приехал в Вену впервые: он был похож на него, как поздний ребенок на старшего брата.
На этот раз шах прибыл на Запад не с беспокойством в крови, не с любопытством и не с загадочной для него самого жаждой перемен. Дело в том, что уже несколько месяцев он вкушал блаженство с недавно приобретенной четырнадцатилетней индианкой по имени Ялмана Кахиндери. Это было полное неги и истомы существо, смуглая лань, прелестное животное с далеких берегов Ганга. Только ее одну взял с собой шах в этот раз и только ради нее — старшего евнуха.
Великим визирем был уже другой человек (прежнего Его Величество, повинуясь внезапному порыву, отправил на мизерную пенсию). Однако адъютант оставался прежний, это был все тот же беззаботный Кирилида Пайиджани, ставший с годами любимцем шаха и, будучи еще сравнительно молодым человеком, произведенный в генералы с почетной должностью командира всей шахской конницы.
А бедный Тайтингер уже дней десять лежал в могиле, черви уже взялись за него. Вместо Тайтингера в Вену для особых поручений был назначен другой кавалерийский офицер, на этот раз улан. Это был поляк по имени Станислав Заборский, и к службе он относился куда серьезнее своего предшественника — пусть хотя бы затем, чтобы доказать господам, что молва о ненадежности поляков не имеет под собой почвы.
Старший лейтенант Заборский стоял не в вокзальном ресторане, у буфетной стойки, как когда-то «очаровательный» Тайтингер, а на перроне, у багажного вагона. Багаж на сей раз прибыл вовремя. Заборский представился, как положено, его превосходительству адъютанту великого визиря генералу Кирилиде Пайиджани. Адъютант, на висках и в узких бакенбардах которого уже заблестело матовое серебро, вспомнил веселого ротмистра Тайтингера и спросил, в Вене ли тот в настоящее время.