Страница 45 из 48
— Нет, дорогая Мицци, — произнес он незнакомым голосом, высвободив руку.
Его голос доносился до нее словно бы издалека, каждый звук походил на стук захлопываемой железной двери. Фразы лязгали подобно задвижкам на двери тюремной камеры.
— Нет, я сам плачу по своим долгам. У тебя будет в результате обеспеченное существование — у тебя и у мальчика, когда его освободят. Пойдем! — сказал он, и она последовала за ним, отставая на полшага, с такой стремительностью он пошел.
Сердце у нее больше не колотилось, как прежде, хотя и она сама шла теперь быстро, а голова была пустой и, вместе с тем, тяжелой. Голова держалась на шее как какая-то совершенно посторонняя ноша.
Теперь главное побыстрее все закончить, подумал Тайтингер, войдя в кафе Цирнагль. Они уже сидели там, владелец паноптикума и маклер, а с ними еще один, третий, которого Тайтингер не знал. Это был юридический консультант, приглашенный для составления контракта, Поллитцер. Тайтингер следил за перипетиями переговоров без особого внимания. Старался лишь не поддаться хаосу, зародившемуся не в нем самом, но налетевшему на него со всех сторон, словно ветер, метель, пыль и ледяной дождь одновременно.
К кофе своему он едва притронулся, а Поллитцер уже предложил покинуть кафе. Все ли уже наконец улажено, спросил Тайтингер.
— К сожалению, нет, господин барон, — ответил Поллитцер, верховодивший за столиком и называемый сейчас всеми «господин доктор». — Нам нужно провести переговоры со старым господином Перколи, он живет всего через два дома отсюда. Может быть, господину барону предпочтительнее подождать нас здесь?
Нет, против этого что-то в душе у Тайтингера возражало. Он не мог оставаться здесь в одиночестве, хотя его неприятно смущали галстук Поллитцера в стиле Лавалье, его мягкая шляпа, пестрый бархатный жилет и множество бумаг в кармане сюртука. Он отправился со всей компанией — через два дома отсюда. Следовал за ними, послушный, как домашнее животное, с трудом подавляя нетерпение, которое сейчас, в последние мгновения, возросло ровно вдвое. Он поднялся на три марша по лестнице, прошел вслед за остальными через мрачную кухню в светлое ателье под стеклянной крышей. Старик неаполитанец даже не встал со стула.
Поллитцер принес с собой договор, согласно которому старый Тино Перколи обязывался и впредь поставлять восковые фигуры в связи с актуальными событиями последних месяцев, за аванс в сто гульденов.
Он обязывался не поставлять те же модели в другие паноптикумы в пределах монархии, а в Берлинский паноптикум — лишь с двухнедельной отсрочкой. Из договора выпадали Музей восковых фигур в Париже и вообще заграница.
— Договор я оставлю у себя до завтра, — предупредил Перколи. — Завтра после обеда! Я хочу посмотреть его без свидетелей.
— Прошу оказать любезность и прочесть то, что касается господина барона, — сказал Поллитцер, после чего Тайтингеру пришлось вернуться в кафе.
Оказалось, что он должен выложить семьсот гульденов наличными, а остальные — ровно восемьсот — ему надо было обеспечить гарантией. Ему принесли чернильницу и перо. Он подписал контракт твердой рукой. Он сбросил огромный груз, освободил совесть, избежал забот, осложнений и неприятностей. Он даже сумел сердечно попрощаться со всеми. Пообещал прийти в воскресенье на открытие паноптикума, которому предстояло еще придумать новое название. Поллитцер предложил «Всемирный биоскоп». Название всем понравилось. Отправились выпить. Никто не сделал даже попытки пригласить барона.
Внезапно Мицци Шинагль заплакала.
— В чем дело? — спросили у нее.
— Да просто так, от радости.
Открытие нового «Большого всемирного биоскопического театра» состоялось при огромном стечении жадной до новых зрелищ публики, обитающей в императорской и королевской столице.
Бедный Тайтингер не имел возможности уклониться. Ему предстояло выдержать всю программу.
Занавес с тихим поскрипыванием поднялся, и Тайтингер, безмерно испугавшись, увидел на красном престоле Мицци. Невозможно было понять, живая она или сделана из воска. Тяжелые, мерцающие желтым, серебристым и, вместе с тем, голубоватым светом, трижды переплетенные нити крупных жемчужин украшали ее восковую шею и декольтированную восковую грудь. Увесистые алмазы сверкали в мочках ушей. От круглой лампы, затененной синей тканью, падал с потолка «волшебный» свет. На голове у «любимой жены шаха» был прикреплен турецкий полумесяц, опирающийся на две узкие серебряные стрелки, из-под которых струились пышные золотые волосы. Мицци — была ли это действительно она? — неподвижно сидела на своем красном троне.
Да, это оказалась настоящая Мицци. И заговорила она своим всегдашним голосом:
— Его Величество Шах Персидский добр ко мне, когда-то я была бедным ребенком из венского простонародья. А теперь я владычица надо всеми женщинами в гареме, я любимая жена шаха. И я намерена царить еще долго, и я приветствую Вену, и народ Вены, и старого Стефана!
Все захлопали. Быстро, с лязгом закрылся занавес.
— Представление окончено, — провозгласил Труммер.
Все устремились вперед, к сцене. Тайтингер воспользовался всеобщей суматохой и вышел. Он убежал.
Сначала медленно, осторожно, потом все настойчивее газеты после долгих лет молчания вновь принялись писать о Персии, о дружественной державе на Ближнем Востоке, о Его Величестве Шахе, последний визит которого в Вену еще, должно быть, остается в памяти жителей Австрии и всех народов империи. Корреспонденты из Петербурга, Лондона и Парижа сообщали о русских устремлениях, английских изворотах, парижских интригах.
«Фремденблатт» отправила своего сотрудника в Тегеран. В своих корреспонденциях он рассказывал о персидских нравах, персидских женщинах, персидских садах, персидской армии, персидских крестьянах. После знакомства с несколькими статьями любой житель Вены — из Деблинга, Гриндинга, Леопольдштадта или Альзергрунда — мог чувствовать себя в Тегеране как дома.
В газетах не стали бы писать о Персии просто так: здесь все имеет особое, специальное, политическое значение. Политики, дипломаты, журналисты понимают: шах Персии приедет в Вену еще раз.
На Бальхаузплац перерывают давние протоколы. В придворной и правительственной канцелярии Его Величества исследуют каждое происшествие, пусть и самое незначительное, имевшее место в свое время, в дни, когда шах Персии впервые побывал в Вене. Листают и старые архивы Венской тайной полиции.
В эти дни редактору Лазику выпал блестящий, чтобы не сказать бесценный, шанс: он надумал обогатить «Всемирный биоскоп» еще одним «актуальным» экспонатом. Лазик все еще хранил рисунки, эскизы и портреты из «Кроненцайтунг», приуроченные к визиту Его Персидского Величества. Мицци Шинагль заплатила за эту идею десять гульденов.
Сомнений не оставалось: столица империи, резиденция Его Императорского Величества, готовилась к приему Его Величества Шаха Персидского. Во всех редакциях знали об этом. А значит, вскоре узнали и все служители канцелярий, все придворные лакеи, все кучера, все посыльные, все полицейские (а последними сообразили, как обычно, иностранные дипломаты).
Тино Перколи поставил за пятьдесят гульденов «актуальный экспонат» — шаха Персии, а также великого визиря, адъютанта великого визиря и старшего евнуха. В изобилии появились также жены из гарема (на худой конец их можно было перенести из уже готовой «Турецкой комнаты» во вновь создаваемую «Персидскую»). В придворной и правительственной канцелярии, в Министерстве внутренних дел и в Министерстве транспорта и торговли, в Венской полиции и в полиции Триеста, в Триестской гавани и в управлении Южной железной дороги, — всюду были готовы. Маленькие чиновники, крошечные колесики, непонятного назначения устройства в непонятном механизме обширной империи, принялись с бессмысленным рвением гудеть, жужжать, что-то искать, что-то писать, составлять и принимать донесения. Вспомнили, что чемоданы Его Персидского Величества когда-то непростительно задержались в пути, чуть ли не заблудились. Вспомнили обо всем. И все откопали: церемониал, имена, программу придворного бала, торжественный прием, имена офицеров почетного полка, выстроившегося в свое время вдоль железной дороги Франца-Иосифа, полковничью форму полка персидской гвардии императора. Вспомнили также и о ротмистре бароне Алоизе Франце фон Тайтингере, который был в свое время откомандирован из полка «для особых поручений». И один из наиболее ревностных чиновников, беспристрастное орудие судьбы, впрочем, орудию судьбы и положено быть беспристрастным, добросовестно исследовал все пути, по которым прошел Тайтингер, результаты всех его поступков и проступков, и досконально доложил обо всем в полицию. Нашлись орудия судьбы и там, и они-то и переправили донесение в военное министерство.