mediatores

Я опустился в очень мягкое кресло, которое заставляло посетителя полулежать -- наклонился корпусом вперёд, сцепил пальцы в замок, положив руки на колени, чтобы не чувствовать себя уж вовсе пациентом -- и принялся рассказывать о своей собеседнице, существование которой мне свалилось как снег на голову.

Я повествовал не спеша, так добросовестно и обстоятельно, как только мог. Конечно, кое-что я всё же нашёл нужным опустить: в частности, признание Авроры о влюблённости в него, Арнольда. Не назвал я ему и имени собеседницы: мне и без того казалось, что самим этим рассказом я уже говорю о чём-то очень сокровенном, уже нарушаю доверие между ней и мной, а оттого дополнительно называть имя, которое есть в известном смысле самая тайная часть человека, будет вовсе излишним.

Арнольд внимательно слушал меня, закрыв глаза, как делают, например, музыкальные педагоги. Изредка покачивал головой. Вопроса он ни одного не задал, правда, я был подробен и без вопросов. Прочитать что-то по его бесстрастному лицу было невозможно.

Я закончил -- и с принуждённым смешком спросил:

-- Ну что, доктор: как это всё называется на медицинском языке?

Мой друг открыл глаза.

-- Тебе требуется ответ с точки зрения отечественной психиатрии или в международных терминах? -- уточнил он без тени улыбки.

-- А что, есть разница? Ну, давай начнём с российской науки, -- улыбнулся я.

-- Хорошо. То, что ты описал, в терминах советской психиатрии называется шизофрения, -- безжалостно сообщил Арнольд. -- Типичная параноидная, со Шнайдеровскими симптомами.

У многих специалистов есть дурная черта: мимоходом ронять специальные термины вроде "Шнайдеровские симптомы" с таким видом, будто каждый обязан знать их, а тот, кто не знает, -- дурачьё и невежда. Впрочем, мне было не до его профессионального снобизма: слово "шизофрения" меня обожгло. Да, я сам просил о диагнозе, но никак не ждал такого убийственного термина.

-- Ты уверен, что это... так серьёзно? -- попытался я опротестовать свой приговор. -- Разве я похож на шизофреника?

-- Ты знаешь, люди очень часто удивляются тому, что заболели именно они. Имей в виду, что я говорю очень откровенно именно в силу... наших дружеских отношений. Пациентам с эндогенными психозами их диагнозы обычно в лоб не сообщают.

-- Ты говоришь о симптомах, но ведь это... это, скорей, просто моя фантазия! Я ведь не слышу её голос, как если бы слышал радио!

-- А никто и не говорит, мой милый, что это должно быть именно "словно радио", -- парировал Арнольд. -- Налицо целых два признака по МКБ-10, а именно бред овладения конечностями и галлюцинаторные голоса. Для диагностирования шизофрении достаточно даже одного.

-- Бред овладения конечностями?!

-- Так это не ты, по-твоему, мне только что рассказывал про левую руку, которую твоя барышня просит её изредка одалживать? И это не ты что-то женским голосом сказал твоему приятелю, Андрею? Неужели тебе не видно, куда это заведёт?

-- Да, но... -- смутился я. -- Но ведь насильно она ничем не овладевала: она именно что попросила разрешения...

-- Ну, ты не огорчайся: всё ещё начинается только... Извини, -- сухо добавил Арнольд, сообразив, что его ирония звучит откровенно издевательски.

-- Ты, кажется, говорил ещё о международных терминах? -- с надеждой спросил я.

-- Да! Видишь ли, если следовать МКБ, то есть Международной классификации болезней, к которой отечественная школа по разным причинам относится скептически, то твой случай -- совсем не шизофрения...

-- Ну, спасибо на добром слове, -- пробормотал я.

-- ...А вполне классическое ДРИ,-- закончил он.

-- ДРИ?

-- Диссоциативное расстройство личности, -- пояснил Арнольд.

-- Это лучше?

-- В известном смысле это -- хуже, то есть лучше с точки зрения социальной безопасности, но хуже оттого, что ДРИ как расстройство изучено гораздо меньше шизофрении. Меня смущает, что третий критерий ДРИ не удовлетворяется.

-- Какой именно?

-- Психогенной амнезии. Проще говоря, у тебя должны быть провалы в памяти. Хотя, знаешь ли, как посмотреть... Ты, кажется, рассказывал, что случай в автобусе еле вспомнил?

-- Но вспомнил же! -- запротестовал я. -- И я не могу сказать, что это было "провалом в памяти": я просто не хотел о нём вспоминать!

-- Вот, вот... А где гарантия, что и другие случаи ты не вытеснил из памяти? И какая разница между "не помню" и "не хочу вспоминать", если результат один и тот же? Психогенная амнезия -- это, если хочешь знать, как раз про то, как человек "не хочет вспоминать", потому и забывает. Могу я... обратиться к тебе с несколько странной просьбой? -- осторожно спросил Арнольд.

-- А именно?

-- Мог бы я, если это возможно, конечно, сейчас поговорить с твоей... гостьей, так пока назовём её?

Я понял, что эта просьба меня одновременно и возмутила, и обрадовала. Точней, возмутила она меня, но Аврора, которая, похоже, присутствовала в моём сознании постоянно, взмолилась:

"Ну, пожалуйста!"

И не успел я ещё осмыслить или воспрепятствовать этому, как губы мои будто независимо от меня произнесли:

-- Вы говорите со мной, доктор.

Сам тон моего голоса изменился, само тело приняло другое положение. Арнольд чуть приоткрыл рот, глядя на меня во все глаза, как хищник глядит на добычу.

-- Сколько Вам лет? -- спросил он наконец.

-- Не знаю точно, но едва ли больше двадцати.

-- Могу я узнать Ваше имя?

-- Боюсь, что мы не настолько близки, чтобы я могла Вам сказать его. Простите.

-- Благодарю Вас, сударыня, -- сдержанно произнёс Арнольд. -- Теперь я хотел бы услышать Владимира.

-- Я здесь, -- отозвался я обычным голосом, помолчав.

-- Потрясающе, -- прошептал мой друг. В его глазах застыло восхищение энтомолога, в первый раз поймавшего в свой сачок редкую бабочку. -- Видел бы ты себя! Потрясающе... Я тебе скажу честно: я разделял скепсис целого ряда уважаемых исследователей по поводу того, что ДРИ -- это самостоятельное расстройство, причём объективное, а не ятрогенное, то есть не мистификация со стороны больного, который водит врача за нос. Но стСит понаблюдать вживую... И ты меня хочешь уверить, Володя, что это всё просто твоя фантазия?

-- Я понимаю, Арнольд, что, разумеется, очень интересно наблюдать меня как насекомое редкого вида, и рад, что доставил тебе хотя бы это удовольствие, -- ответил я саркастически. -- Но ты можешь спуститься с высоты своего теоретического восхищения, чтобы сказать, насколько это для меня и для окружающих опасно и что мне делать с этим?

-- Хороший вопрос, Володя! Очень хороший! И, представь себе, я не знаю, что тебе ответить. ДРИ -- редкая вещь, как самостоятельную диагностическую единицу её выделили только в 1994 году, то есть двадцать лет назад всего. Для науки двадцать лет -- срок ничтожный. Про меру твоей опасности для тебя самого и для твоих близких я понятия не имею. Ты сейчас, по крайней мере, выглядишь здоровым, или почти здоровым человеком, который отдаёт себе отчёт в своих действиях. Но только знай, что это длится до поры до времени. Вот рассердится на что-нибудь завтра твоя барышня -- и чего ждать от тебя? Сегодня-то она хорошая, вежливая, насколько я заметил, а ну как завтра станет совсем нехорошая?

-- Но ведь и я сам завтра могу стать плохим человеком?

-- Верно. Верно, Володя! Вот только если что-то скверное совершит твоя базовая личность, даже очень скверное вроде убийства, это скверное можно будет если и не оправдать, то хотя бы объяснить твоим полом, твоим возрастом и твоим социальным положением. А вот если твоя гостья что-то прилюдно учудит -- причины этого никому, кроме специалистов особого рода вроде меня, будут не ясны. А непонятное жутко. Люди охотней извинят убийцу, чем кого-то, мотивов кого они не понимают. И, кроме того, задумайся: сейчас в твоей голове -- только одна вторичная личность. Но где гарантия, что через полгода их не станет полдюжины?