mediatores

-- Произвёл "осмотр места происшествия" и, соответственно, выемку документов, -- заливался соловьём Артём. -- Глядь, а одного-то нету! То есть за вторым протоколом сразу идёт четвёртый. Уже зацепка, верно? Но самая главная заковыка была вокруг подписи! Потому что к заявлению приложили не оригинал, а копию. А по копии как экспертизу сделаешь? Ведь экспертиза делается по скорости высыхания пасты шариковой ручки, если кто не понял. Безумных бабок стСит, кстати. Это так, между нами девочками...

-- Всё это напоминает роман Дэна Брауна, -- произнёс я отчётливо.

-- В каком смысле? -- опешил мой кузен.

-- В том, что читаешь -- и как будто увлекательно: расследование, интрига... А закроешь эту макулатуру -- и так отвратно! Будто картону наелся...

-- Тебе не нравится -- так не слушай! -- возмутилась Оля. -- Хотя я бы на твоём месте слушала да на ус мотала! Продолжайте, Артём! Очень интересно!

-- Да, -- произнёс Артём, немного помолчав. -- Отвратно, в самом деле. Отвратно то, что руководитель образовательного учреждения себе позволяет такие вот вещи вытворять с наивной надеждой обмануть государство. И я с тобой согласен, полностью. Если ты, конечно, в этом значении говоришь про "отвратно". Так я продолжу! Экспертизу копии делать -- только если почерковедческую. Казалось бы, дохлый номер, да? Но Сашка нашёл выход...

У меня на коленях лежала моя меховая шапка, и руки я держал под ней. Было бы место рядом -- положил бы шапку на сиденье, но рядом, между мной и Олей, Валерия Никитична сидела (за что я ей был втайне благодарен). Едва Артём сказал про выход, как вдруг --

Здесь я должен сделать отступление про это "вдруг". Я знаю очень хорошо, что "вдруг" нечто случается лишь в плохих детективах и в романах Достоевского. Кстати, почему бы обязательно второй категории исключать первую? Почему бы не глядеть на "Преступление и наказание" как на детектив среднего качества, что одновременно не умаляет его ценности как великого романа? Всё, что с нами происходит "вдруг", имеет свою причину, своё происхождение, свою предысторию. В оправдание себе скажу только, что совершившееся меня действительно застало врасплох, ударило как молния из хмурого зимнего неба, как гейзер из асфальта, как сердечный приступ. Если же меня спросят про причину и предысторию, я отвечу: а зачем я писал первую часть и вот уж почти половину второй? Вот -- моя причина! Вот -- моя предыстория! Всё, написанное выше, и есть пояснение, пусть невнятное, положим, пусть даже косноязычное, как я пришёл к этому "вдруг"!

-- вдруг моя левая рука как бы ожила, проявила свою волю, словно это была воля иного, независимого владельца, и осторожно, нежно коснулась моей правой руки. Погладила её.

Я застыл от чего-то, близкого ужасу. Но и восхищению. Заметьте, что подлинное восхищение всегда близко ужасу, хотя обратное и не верно. Затем спросил (мысленно, разумеется: не выжил ведь я из ума):

"Кто Ты?"

Словно некто невидимый улыбнулся в моей голове и голос -- девичий голос -- мне ответил:

"Кто я? Я -- вторая Ты. Кто же ещё?"

По поводу этого голоса я не был уверен, как не уверен и сейчас, что действительно слышал его. Больше всего походило на то, как будто сам я придумал себе невидимого собеседника и разговаривал за него и за себя разными голосами, словно кукольник, который поочерёдно говорит то за Петрушку, то за какую-нибудь Марфушку, надев первого на правую руку, а вторую -- на левую. Клясться, впрочем, что именно так, а не иначе, что со мной не разговаривает кто-то иной, я не стал бы.

"Вторая "я"?"

"Да и нет... Правда в том, что я тоже живая. И... я тоже живу здесь".

"Здесь? У меня в уме? Вот это новость!"

"А Ты и не заметил?

"Как я вообще должен был Тебя обнаружить?"

"Верно: и как Ты мог заметить... Я, похоже, спала".

"Спала?"

"Тридцать лет".

"Тридцать один, если быть точным".

"Верно. Но это не значит, что я никогда не просыпалась. Может быть, Ты помнишь, как влюбился в своего друга..."

""Влюбился"! -- мысленно усмехнулся я. -- Разве это так называется? Ты хочешь сказать, я был влюблён в Арнольда?"

"Я -- была".

"Просто здорово! Меня подозревают в нездоровых наклонностях?"

"Нас никто не слышит, Володя, -- ласково попеняли мне. -- И что за вопрос странный? Я не православная публицистка, мне не нужно ничего доказывать. И я -- не Ты, всё-таки".

"Ты уверена в этом?" -- усомнился я.

"Как я могу быть в чём-то уверена? Я только-только начала осознавать себя... А помнишь ещё случай в автобусе?"

"Ах, это! -- я улыбнулся. -- Когда меня спросили: "Девушка с книжечкой, что у Вас за проезд?"?"

"Нет, другой! Ты тоже читал, но сидел, и к Тебе на очередной остановке подсел какой-то дяденька..."

-- Стоп, стоп! -- крикнул я в голос.

Артём резко ударил по тормозам.

Изумлённые, мы все пятеро глядели на старуху, которая непонятно откуда взялась на зимней дороге. Впрочем, я не склонен именно старуху подозревать в чародействе. Просто все зазевались, а водитель, со своим повествованием о похождениях бравого коллеги, больше всех.

-- Спасибо тебе, брат, -- севшим голосом произнёс Артём, когда старуха перековыляла через дорогу. -- От статьи меня избавил...

Рассказа он не возобновил, и до города мы доехали молча.

Оля попросила её высадить сразу после моста.

-- Всем пока! -- весело крикнула она, прощаясь, а в мою сторону даже не посмотрела.

VIII

Случай, который невидимая собеседница своими ловкими пальчиками вытащила на свет Божий, был не то чтобы постыдным, но настолько, воистину, странным, что я предпочёл его запрятать в самый дальний уголок своей памяти, чтобы никогда о нём не вспоминать. Но сейчас, не вспомнив его, я не могу повествовать дальше.

Я только закончил первый курс и наслаждался каникулами. Возвращаясь одним летним вечером с Дня рождения приятеля (Лина болела и на вечеринку не пришла, а без неё мне быстро стало тоскливо и скучно), я сел в автобус на одно из мест ближе к водителю. Читал я какую-то индусскую книгу в русском переводе, кажется, "Евангелие Рамакришны" (Рамакришна, как известно, был учителем Вивекананды). Рядом со мной вначале было свободное место, но вот, на одной из остановок рядом сел мужчина.

-- Что Вы читаете? -- спросил он.

Я молча показал ему обложку книги.

-- А, Евангелие! -- улыбнулся он смущённо. -- ЗдСрово... А можно ещё узнать... как Вас зовут, девушка?

Как он мог так обознаться?

СтСит, правда, добавить, что в молодости я был хорош собой, даже несколько женственной красотой, и волосы носил длинные, пышные. (Всё это безвозвратно ушло, и не жалею ничуть: по крайней мере, мне не грозит больше попасть в ту безумную ситуацию, в которой я тогда очутился.) Вдобавок в тот день я надел светлую летнюю куртку, которую, пожалуй, можно было принять за женскую. Правда и то, что мужчина был под хмельком, но именно что не пьян, а лишь слегка под хмельком. Говорил он вполне связно.

Разумней всего было бы сказать: "Разуй глаза, мужик! Какая я тебе девочка!" А если уж я не хотел обидеть человека, стоило просто молча выйти на следующей остановке. Но что-то толкнуло меня по-другому сделать. Может быть, простое желание этакого мальчишества, розыгрыша. Я не спеша закрыл книгу, посмотрел на собеседника. Произнёс: