mediatores

-- Да ведь ей никто не даст директорства!

-- Почему?

-- Потому что у неё среднее педагогическое образование, а не высшее! По муниципальным критериям к кандидатуре на должность руководителя не пройдёт!

-- Вы это точно знаете?

-- Абсолютно! Нам об этих критериях и на совещании рассказывали, и на учёбе по введению в должность. Утверждены приказом департамента, а спущены ещё откуда повыше. Раньше, мол, закрывали глаза на эти формальности, а теперь с каждым годом всё строже...

-- Ну вот: а она на той учёбе не была и не знает. На Ваше место она, допустим, не сядет, если в самом деле есть эти критерии и если они такие железобетонные, только вот и Вам бы, извините, не слететь...

-- Да с какой стати мне слететь, если меня один департамент назначить и снять может? -- возмутился я.

-- Ох, Владимир Николаевич, ну что Вы как маленький ребёнок! Массой способов: кляузы будет писать чужими руками, ославит перед родителями. Коллектив настроит против Вас. На взятку спровоцирует, или на другую глупость, раздует скандал, так что "сольёт" Вас начальство в итоге, не пожалеет. Или под уголовное дело попробует Вас подвести... Или нервы все вытянет из Вас, что Вам самому не в радость станет работать, "по собственному" напишете.

-- А что же мне делать? Помириться я как-то могу с ней?

-- Ой, едва ли! Она человек гордый, себя считает пострадавшей, в своём праве. О чём вам тут "мириться"? Или она уйдёт, или Вы.

-- Спасибо, Ирина Дмитриевна, -- сказал я, потемнев лицом. -- Спасибо. Прояснили всё, все точки расставили. Что ж, война так война...

-- Но я Вам не говорила ничего, Владимир Николаевич! Вы помните? И я ничью сторону не беру, это, пожалуйста, заметьте. Хотя Вам лично сочувствую, очень!

-- И если я её одолею, то сочувствия Вашего прибавится, а если нет, то и ничем не поможете, так?

-- Ну разумеется, Владимир Николаевич! -- согласилась завуч, не находя нужным услышать в моих словах никакой иронии. -- Разумеется! Это ведь Вам реальная педагогика, а не теория какая-нибудь! Тут или Вы акулой станете, или от Вас самого останется скелетик!

-- Я Вас понял...

Остаток того дня я потратил на "подготовку боевых позиций": написание текста новых должностных инструкций со значительно более подробно и мелочно определёнными должностными обязанностями и мерами взыскания за их неисполнение. Само собой, инструкции я писал для всего педагогического состава, чтобы никто меня ни в чём не сумел заподозрить. Согласованные с председателем профсоюзного комитета, новые инструкции были утверждены приказом, причём на "пятиминутке" я внимательно проследил за тем, чтобы все педагогические работники на этом приказе оставили подпись ниже печатного "С инструкциями ознакомлен".

Выждав ещё недельку, я перешёл к активным действиям. Приехав однажды в школу совсем рано и проследив за тем, чтобы меня никто не увидел, я на стенной газете загодя купленной губной помадой крупно и размашисто нарисовал голую бабу со всеми необходимыми голой женщине анатомическими подробностями. (Губную помаду я использовал, чтобы на меня вовсе сложно было подумать.) Накалякал кривыми печатными буквами какую-то нецензурную рифму и поспешил к себе в кабинет, где для отвода подозрений обложился бумагами.

Любовь Георгиевна не заставила себя ждать. Где-то через сорок минут она ворвалась ко мне, тяжело дыша, раздувая ноздри, потрясая в воздухе скрученным ватманом стенгазеты.

-- Вы видели это, Владимир Николаевич?! Вы видели?!

Ни слова не говоря, я подошёл к двери кабинета, запер её на ключ и ключ положил в карман. На лице завуча мелькнуло беспокойство.

-- Да, -- произнёс я с трагической миной, рассмотрев осквернённую стенгазету. -- Вопиюще. Полная порнография. Безвкусица, пошлость и, в общем, не подберу слов. Кто это мог учудить, как Вы думаете?

-- Теряюсь в догадках!

-- А я вот теряюсь в догадках, кто должен понести ответственность. Но, впрочем, про "теряюсь" -- это так, риторическая фигура. Вы новую должностную инструкцию хорошо читали, Любовь Георгиевна? Пункт четыре-восемь-двенадцать?

-- Я обязана наизусть помнить?! -- взвилась завуч.

-- Так Вы не читали её разве?! -- картинно поразился я. -- И Вы мне в этом откровенно признаётесь? И не стыдно Вам? Ну, читали не читали, а подпись об ознакомлении с инструкцией сами ставили, я Вас не неволил. Я вот Вам даже процитирую интересующий нас пункт. Где же ты, родимая, завалялась... "4.8.12. несёт личную ответственность за надлежащее оформление наглядных материалов, стенных газет, листков, выставок творчества учащихся, посвящённых воспитательному процессу", -- с удовольствием зачитал я. -- Я особо хочу подчеркнуть, Любовь Георгиевна, что стенд посвящён именно воспитательному процессу и что на нём располагается государственный герб и государственный гимн Российской Федерации. Вы хоть понимаете, чтС Вы вообще допустили как ответственное лицо? Вы не патриот своей страны, может быть?

Я без всяких усилий состроил страшную и, думаю, весьма убедительную рожу. Любовь Георгиевна беспомощно и беззвучно пошевелила губами.

-- Па... патриот, почему же, -- выдавила она из себя наконец. -- Но я не понимаю, какое отношение...

-- Тогда сами должны понимать, Любовь Георгиевна, милый человек, какая сейчас политическая обстановка, -- перебил я, -- и что беспечность проявить ни в коем случае невозможно. В общем, выговор Вам. Сочувствую, очень, но сделать ничего не могу. Не объяви я Вам сейчас выговор, так про меня самого сообщат, что я во вверенном мне образовательном учреждении голых баб позволяю рисовать на тексте гимна России.

-- Я не ожидала, Владимир Николаевич, такого скороспелого и недружелюбного ко мне решения! -- призналась завуч. -- Послушайте: Вы же сами должны понимать, что уж я-то за всякую гадость не могу нести... Зачем же меня делать стрелочником?

-- Понимаю прекрасно. Но и Вы меня поймите. Государственная символика, ничего личного.

-- Да уж... Я пойду? У меня дела!

-- Нет, извините, Вы никуда не пойдёте.

-- Почему это?

-- Потому, что я сейчас Наталье Аркадьевне позвоню, по телефону ей приказ на Ваш выговор продиктую, она его наберёт, распечатает, сюда поднимется, и Вы на приказе распишетесь, -- терпеливо и невозмутимо пояснил я.

Так и случилось. В ожидании приказа я перекладывал бумажки, а Любовь Георгиевна безмолвно сидела на краешке стула, смотря куда-то мимо меня, плотно сжав губы. Расписавшись на приказе, который принесла Наталья Аркадьевна, она вышла из кабинета и со всей силы хлопнула дверью.

-- Войну начали? -- догадалась второй бухгалтер. -- Ну, всё к этому шло!

-- Принимайте ставки, кто кого, -- мрачно пошутил я.

-- Даже не рискну, Владимир Николаевич! -- совершенно серьёзно ответила мне сотрудница. -- Даже не рискну. Ещё неделю назад на неё бы поставила, но Вы быстро учитесь...

Ещё через неделю я безбоязненно вошёл в мужской ученический туалет и с удовольствием наблюдал, как у старшеклассников от страха сигареты сами попадали изо рта.

-- Пошли ко мне, -- ткнул я пальцем в одного из них, про которого помнил лишь то, что звали его Димой.

-- Не надо родителям звонить, Владимир Николаевич, пожалуйста! -- запричитал парнишка ломающимся басом у меня в кабинете.

-- Не буду, -- успокоил я его. -- Только сейчас объяснительную напишешь. Бери лист, ручку, пиши. Диктую...

Спустившись с объяснительной к бухгалтерам, я присел на пустовавшее место делопроизводителя и не торопясь напечатал заранее обдуманный приказ, после чего попросил Галину Анатольевну позвонить в кабинет завучей и пригласить замдиректора по воспитательной работе в бухгалтерию. Едва войдя и увидев меня, та изменилась в лице.

-- Любовь Георгиевна! -- начал я торжественно. -- Случай произошёл вопиющий! В мужском туалете курят! Вы с этим боретесь или нет?

Второй бухгалтер подавила смешок: вот уж, правда, невидаль, великое открытие.