Страница 38 из 42
Андреев сознательно отходит от хронологического принципа изложения и делает попытку дать синхронный срез русской истории середины XVII века. При таком подходе сразу проступает взаимосвязь между такими событиями, например, как церковная реформа и раскол, столкновение царя с патриархом и русско-польская война. Торжество Никона над сторонниками старорусского благочестия, грекофильство царя и патриарха, мечты о создании Вселенского православного царства естественно увязываются с решением малороссийского вопроса, тесная взаимосвязь церковных реформ устанавливается с событиями на Украине и с намерением правительства второго Романова начать очередной тур борьбы с Речью Посполитой. То есть история — это не разрозненные события, происходившие по чьей-то воле, а особый рисунок ткани, которую ткут время и люди.
Уже в предисловии автор дает понять, на какой высокой исторической ноте будет вестись разговор. Выбрана доверительная, очень точная и чистая интонация. В ней чувствуется щепетильность автора, неравнодушное, почти родственное отношение к историческому материалу и, конечно, надежда на такой же отклик — на встречу с читателем, вдумчивым и образованным.
Автору важно проникнуть глубже лежащих на поверхности фактов, за идеологическую сферу, присутствующую в каждом историческом источнике. Ему важно понять психологический мир своего героя, выраженный бессознательно и порой иррационально. Он пытается проникнуть в само время, конкретную и живую действительность, чтобы сделать понятными людей той эпохи, смысл их поступков и формы жизни.
Отсюда необыкновенное внимание и интерес к различным деталям, мелочам, нюансам. Ничего не ускользает от его пристального взгляда. Взгляд этот, словно съемочная камера, медленно скользит по лицам и действиям, приближаясь и удаляясь. И от этого язык повествования — образный, сочный, живой. Долгое время ты помнишь слова и выражения.
Андреев подробно рассказывает о детстве Алексея Михайловича. И это понятно: именно оно — начало всему, это как ключ к формированию характера и мировоззрения будущего царя. В монархическом государстве очень многое, если не все, зависит от личности правителя, его пристрастий, взглядов, характера и темперамента.
Царевич с детства был "наставлен и крепко утвержден в православной вере", воспитывался как книжный человек, всерьез принимающий "должное" за "сущее". Отсюда уже в годы царствования жестокие разочарования (но не потрясения!) и горькие сетования в адрес нерадивых и лживых слуг.
Интересно наблюдение Андреева. Он сравнивает образование, которое получил Алексей Михайлович, с образованием наследников престола в Западной Европе. Насколько же огромно различие! Как по-разному воспринимали жизнь и принципы ее устройства в Московском государстве и на Западе! И вывод: монархи Московской Руси и Западной Европы были людьми разных ценностей.
Вместе с тем именно в царствование Тишайшего упрочился интерес к происходящему на Западе, появились первые сомнения в собственных ценностях и укладе жизни. Выстроенная Смутой замкнутая модель социокультурного развития устаревала, и к началу правления Алексея Михайловича все больше ощущалась необходимость обратиться к достижениям европейской культуры.
Первые шаги воспринять европейскую культуру и образованность давались с трудом. Общество было не склонно к переменам жизни. Традиционность, неповоротливость, заторможенность мысли и сознания — те причины, по мнению Андреева, которые и создавали духовную противоречивость и напряженность жизни в Московском государстве середины XVII века, а впоследствии и привели к потрясениям. Именно с этих позиций автор рассматривает и важнейшее событие второй половины XVII столетия — церковный раскол.
А дальше ему интересно, кто окружал государя, что за люди; это в разные годы — Борис Иванович Морозов, Стефан Вонифатьев, Федор Михайлович Ртищев, Никон, Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, Артамон Сергеевич Матвеев и другие. Он дает им меткие и яркие характеристики, говорит об их различии, непохожести друг на друга, объясняет, как каждый сумел сделаться необходимым для Алексея Михайловича. И как, и в чем именно влиял на царя.
Но вот беда! В царском окружении, за исключением А.Л. Ордин-Нащокина, не было людей масштабных. Они могли быть равными царю волей, целеустремленностью, но не умели, к сожалению, думать наперед, заглядывать в будущее! По мнению автора, будущее — неотъемлемая часть культуры нового времени, а культура Алексея Михайловича оперировала категориями вечности, то есть, по сути, жила вне времени.
Но Алексей Михайлович меняется. Автор выделяет две ведущие черты его характера: его желание соответствовать высоте царского сана и стремление к прочности, устойчивости быта и бытия.
С первым связаны серьезные размышления, нравственный поиск и постоянные сомнения. Царь напряженно ищет ответ на далеко не праздный, "гамлетовский", по точному определению автора, вопрос: соответствует ли он высоте царского сана, Божьему предназначению? Его идеал — Иван Грозный, высоко державший "хоругвь самодержавия". Но сам Алексей Михайлович, по меткому замечанию Андреева, — человек "послесмутной выпечки"; считая Грозного образцом для подражания, он хочет остаться праведным, справедливым и милостивым государем, не пролившим безвинно и капли крови. Нравственные искания второго Романова делают его личность притягательной для автора. И конечно, он считает, что его герой неизмеримо выше грозного "прадеда".
Пытаясь воссоздать внутренний мир Алексея Михайловича, понять побудительные мотивы, толкающие его к действию, автор использует письма и послания царя; именно основываясь на них, он рассказывает нам о взглядах, настроениях и чувствах царя, о чем думал и как думал.
Внутренний мир Алексея Михайловича — это мир глубоко верующего православного человека. Царь жил и дышал верой. Свое царское положение он рассматривал не как путь к земной славе, а как служение Богу и путь к собственному спасению. Свои поступки и поступки подданных он пытался взвешивать на весах справедливости. "Мало найдется в истории правителей, которые смогли устоять перед соблазном и не впасть в "грех властолюбия", — пишет Андреев. — Тишайший устоял, оставив современникам и потомкам образ кроткого, почти идеального православного государя". Автор отмечает способность царя на редкую внутреннюю честность, доходящую до болезненной щепетильности, отсутствие тщеславия, умение оценить человека, склонность к конкретному мышлению. Вместе с тем говорит о шумных царских угрозах, всегда, правда, заканчивающихся прощением и слезами.
Безусловно, Алексей Михайлович — натура неординарная, например, он был буквально обуян страстью к "сказательному слову" и стремлению к учительству.
А вместе с тем снисходительность и отходчивость могли соседствовать в нем со злопамятностью и мелочностью (например, история с боярыней Морозовой). Естественно, он был человек, и все человеческое было ему не чуждо. И именно человеческие качества, сами по себе вполне хорошие, очень часто отрицательно сказывались на государственном деятеле: человек Алексей Михайлович торжествовал над собою, монархом.
Рассказывает автор и о необыкновенной любознательности второго Романова и его увлечениях: о "красной соколиной охоте", о занятии хозяйством, чтении, шахматах и даже о незамысловатой придворной потехе — любви царя к церковным песнопениям, об умении пошутить нередко очень грубо. Но... не забудем время, в котором он жил, нравы этого времени, его быт — все это не миновало и царя.
А время царствования Алексея Михайловича — переходное, предреформенное. Мысль не новая. Но автор остается верен себе и обстоятельно размышляет над тем, что время Тишайшего во многом определило направление последующего развития страны.
Еще интересный аспект — внешняя политика Алексея Михайловича. Именно в годы его правления Московское государство стремительно стало выходить на международную арену, ломая привычные дипломатические расклады. И в этом свете внешнеполитические амбиции Петра выглядят неуместно — ведь прежде чем бороться за Балтику, необходимо было предотвратить опасность с юга и разрешить противоречия с Речью Посполитой, что и было сделано при Алексее Михайловиче.