Страница 29 из 140
— Андрюша! Вот он! Видишь? Вот он! — кричал он не об олене!
Боголюбов резко повернулся, коротко увидел Павла, бегущего к старым деревьям и показывающего всем своим движением вниз, где открыто, на берегу ручья, стоял Савостьянов и спокойно целился в бегущего Павла.
Андрей оторопел.
Павел бежал как-то очень устало по откосу оврага вверх и наискось, держа ружье в руке и словно бы с любопытством поглядывал на Савостьянова, который, твердо расставив ноги, спокойно ловил его на мушку своего «Зауэра».
Боголюбова вдруг прорвало.
— Ложись! — заорал он. — Павел, ложись!
Потом ему было удивительно, почему он сразу понял, что происходящее перед его глазами — всерьез, почему он вдруг понял, что бессмысленно кричать что-то Савостьянову. Перед ним вдруг обнажилось ясно и четко: один человек хочет убить другого человека.
— Ложись, Паша! Ложись!! — закричал он снова, глядя уже не на Павла, а на Савостьянова, который (Андрей вдруг почувствовал это) начал нажимать курок.
Грохнул выстрел. Первый выстрел за этот день. И тотчас же на том гребне балки, куда убегал олень, ударили еще два выстрела.
Андрей оглянулся на Павла и увидел с ликованием, что тот продолжает бежать — все так же небыстро и словно бы устало.
Андрей снова обратился к Савостьянову, и в это же мгновение тот выстрелил еще раз.
Павел упал.
Боголюбов заметил последнюю фазу его падения — когда Павел, скрючившись, заваливался с четверенек набок.
Андрей в ужасе бросился к нему. Пробежав несколько шагов, он глянул вниз, на берег ручья, и увидел, как воровски скрывается в кустарнике Савостьянов. Бешеная бессильная злоба охватила Андрея: этот подонок, этот убийца убегал!
И тут случилось с Боголюбовым вот что… Боголюбов остановился вдруг, спокойно, холодно и четко вскинул ружье, дождался, когда в просвете между кустами появится голубая рубашка Савостьянова, и, ничего не чувствуя в себе, кроме холода и жестокости, нажал на спуск — твердо зная, что медвежий жакан, которым заряжено его ружье, попадет именно туда, куда он целит.
Голубая рубашка замерла и стала медленно сползать вниз по склону оврага. Андрей подождал, пока она замрет, и только после этого опустил стволы. Вновь побежал к Павлу.
Тот лежал на боку, телом своим придавив ружье, и устало, надсадно хрипел. Левое плечо его было окровавлено. Оно представляло собой жуткое месиво из кусков кожи, мяса, ткани рубашки — и все это било обильной, густой, алой кровью, сквозь которую то появлялась, то исчезала сахарная белизна кости, чуть розоватая белизна.
Потом Андрей еще многому удивлялся. Удивлялся тому, как это он додумался начать стрелять в воздух, чтобы привлечь внимание. Удивлялся и тем медицинским познаниям, которые вдруг у него появились: он сумел перевязать столь жестокую рану, и перевязать неплохо. Удивлялся спокойствию, с каким он все это проделывал.
С той стороны оврага, от ручья, раздались крики.
— Сюда! Скорей поднимайтесь сюда! — заорал Боголюбов, таким, видимо, тревожным голосом, что те, не переспрашивая, бросились к нему.
Караулов, увидев, что Павел лежит, первым делом крикнул:
— Это ты его?
— Болван! — обиделся Боголюбов. — Это Савостьянов стрелял.
— Сашка? — недоверчиво оглянулся на него Караулов, стоя пород Павлом на коленях. Он зачем-то слушал сердце раненого, хотя хриплое дыхание Павла было слышно в пяти шагах.
— Оттуда. С берега ручья, — сказал Боголюбов. — Павел бежал от дерева сюда. Савостьянов стоял на берегу и целился в Павла, я все это видел. Он сделал два выстрела. Первый раз промахнулся, вторым — попал. Я видел это.
Все стояли вокруг и с ужасом внимали. Лишь Караулов, стоя на коленях, задумчиво глядел вдаль, принимая решение. Да Таня, не слушая Андрея, подошла к Павлу, склонилась над ним и стала вытирать с лица его грязный пот.
Наконец, Караулов все продумал.
— Жора! Иди вместе с ним. Пусть он покажет место, откуда якобы стрелял Савостьянов. Ищи гильзы. А мы пока попробуем перенести Павла Николаевича.
— Может быть, сюда можно машину подогнать? — спросил Андрей и посмотрел на Жорика. Тот покрутил головой.
— Тогда давайте скорее, — заторопил всех Боголюбов и начал спускаться вниз.
— Не спускай с него глаз! — крикнул мудрый Караулов.
Гильзы они нашли сразу. Бегом догнали несущих Павла и вручили их Караулову. Тот сунул гильзы в карман и дал новое распоряжение.
— Попробуйте догнать этого гада! Далеко он не мог уйти. В случае сопротивления стреляйте!
— Так я же уже стрелял в него. Он должен лежать где-то вон там… — Андрей указал.
— Стрелял? — с подозрением переспросил Караулов.
— А что я должен был делать? Глядеть? — зло сказал Андрей. — Он же убегал!
— А ну вас всех к черту! — неожиданно сказал Караулов. — Идите! Заберите его.
Жора с Андреем скатились к ручью. Боголюбов сориентировался, и они, ломая кусты, бросились наверх.
Они пробежали метров двадцать, как вдруг раздался выстрел, и на голову бегущего Жорика упала ветка, срезанная пулей.
— Ложись, Андрей Тимофеевич! — заорал Жорик веселым голосом. — Ложись и окапывайся!
Веселым голосом он кричал потому, что уже лежал в канаве и вылезти оттуда решил только после полной победы над Савостьяновым.
— Куда ты, Андрей Тимофеевич? Сдурел, что ль? — более тревожно прокричал он, увидев, что пригнувшийся было Боголюбов снова побежал в рост.
— Черт! — сказал Жорик. — Не оставаться же… — и невыносимо сгибая тело, тоже сделал несколько перебежек от дерева до дерева.
Снова ударил выстрел.
Жорик опять очутился почему-то на земле. Послушал эхо, гулко прокатившееся по оврагу, — так уютно было лежать… Но вдруг всполошился — стало тихо. Уже не слышно было треска, который сопровождал бег Андрея. Может, его уже убило?
— Андрей Тимофеевич! — крикнул он. — Андрей Тимофеевич! — заорал он уже с паническими нотками в голосе.
— Чего кричишь? — раздался голос Боголюбова совсем недалеко. — Иди сюда. Уже можно.
Жорик поднялся и пошел на голос, преодолевая желание пригнуться как можно ниже к земле.
— А где этот фраер? А то еще долбанет между глаз… — говорил он громко, взбираясь по откосу, и вдруг замолк, наткнувшись на злой, брезгливый взгляд Савостьянова, который полулежал, привалившись спиной к стволу сосны. Ружье он держал на коленях.
Снизу, из-под спины, плыла темная, грязная от хвои, веточек и прочего лесного мусора лужа, должно быть, крови. Жорик еще никогда не видел такого количества крови.
Рубаха на Савостьянове была разорвана. На правом бедре у паха топорщилось некое сооружение вроде бантика, из которого торчал сучок.
— А что это такое? — нахально и любопытно спросил Жорик, указывая на бантик.
Никто ему не ответил. Савостьянов равнодушно отвел взгляд. Боголюбов промолчал.
Только минуты через три, когда они, запыхавшиеся, обессиленные, выволокли тонко кричавшего Савостьянова на гребень, Боголюбов сказал, лежа на земле:
— Это, Жора, называется жгут. Чтобы останавливать кровь. Учись. Может, когда-нибудь пригодится.
— Ну уж это фига! — сказал Жорик. — Дураков нема.
Савостьянов глядел мутными, остановившимися глазами в небо. Едва его положили на землю, из-под спины опять поплыла кровь. Но он дышат.
— Двинулись, что ль? — сказал Андрей, заметив кровь. — Того и гляди, помрет.
До стоянки было полтора километра. Они прошли их за сорок минут, а когда дошли — рухнули и долго лежали, не в силах пошевелиться.
Так и застали их остальные, через десять минут подошедшие к лагерю.
Валя подбежала к Савостьянову, стала перед ним на колени, захотела вытереть кровь с его лица, но вдруг, дико завизжав, соскочила и сказала, указывая на лежащего зажатым в кулаке платком:
— Он мертв, товарищи! Он не дышит!
Савостьянов, действительно, был уже мертв.
— А мы-то, дураки, старались, — сказал с сожалением Жорик. — Правда, Андрей Тимофеевич?