Анкета

Крахоборов выслушал известие молча. Он умел так: смотрит на тебя внимательно и слушает — и ни за что не догадаться, как он относится к твоим словам, — пока он это отношение не пожелает обнаружить тоже словесно.

На этот раз он ничего не обнаружил, повернулся и пошел в свою комнату.

Ни с того, ни с сего Юрий почувствовал себя виноватым.

— Давай я ее в гости приглашу! — крикнул он. — Ты увидишь, это замечательная женщина. Только ты не рассказывай про меня, ладно? Какая разница, что там раньше было, если я другой теперь? Благодаря тебя, конечно.

— Благодаря тебе, — появился Крахоборов.

— Чего?

— Положено говорить — «благодаря тебе». Ты остался неотесанным тюфяком. Хотя, конечно, я тебя отшлифовал. Я над тобой поработал. Я очень старался. Но — для чего? — спросил Крахоборов невидимых слушателей. И тут же удовлетворил их любопытство. — Для того, чтобы человек почуял вкус к жизни. И к жизни не травоядной, а яркой, искристой и веселой. Думаешь, зря я обучал тебя английскому языку? Я собирался уехать. Вместе с тобой. У меня достаточно средств, чтобы купить дом где-нибудь в Швейцарии, в Австралии, в Канаде, я был в Канаде, мне там очень понравилось. Дом на берегу озера. Мы живем там, два брата, мы дышим одним дыханием с природой, ловим рыбу, читаем книги, говорим, мыслим… И ют, ты теперь меня бросаешь?

— Я не знал… — сказал Юрий. — И я не хочу никуда уезжать. Извини. Ты для меня столько сделал. Но я не хочу никуда уезжать.

— Ты хочешь нищенствовать.

— Я хочу жениться на хорошей женщине.

— Нищенствовать! — закричал Крахоборов с непонятной яростью. — Жить подаяньем нынешнего дня, молить его о снисхождении и пропитании! Жить паршивой мелочишкой быта, кухни, пресного супа, пресных супружеских объятий! Брат, жизнь коротка, но горизонты широки. Я надеялся, что пробудил твою душу. Заметь, я не насиловал тебя. Ты захотел стать дворником — ради бога! Я ждал, когда тебе это надоест — и ты захочешь настоящего дела, настоящей жизни. И я дал бы тебе настоящее дело и настоящую жизнь!

— На озере в Канаде рыбу ловить? — не понял Юрий.

— Это — потом. А сейчас у меня как раз готов один план, мне нужна помощь, мне нужен рядом верный человек. Я рассчитывал на тебя. Я для этого, может, и подобрал тебя, я увидел в тебе способность к братским чувствам — извини, что высокопарно говорю! — Крахоборов очень волновался. — Все вокруг предатели, я ни на кого не могу положиться, но ты — брат. Ты не продашь, я это знаю. А ты — бросаешь меня.

— Нет, если что нужно…

— Это нужно — не на один день. Необходимо три-четыре года напряженной работы — в паре, вместе.

— Если я женюсь, это не помешает.

— Это очень помешает! Придется идти на риск — а как ты пойдешь на риск, если тебя тянет к вечерним семейным щам? Как ты, допустим, поедешь по моей просьбе среди ночи в другой город, отрываясь от теплого бока жены? А?

— Надо — поеду. Она поймет. Она вообще очень понимающая.

— Да? Ладно.

Крахоборов, вроде, немного успокоился.

— Что ж, зови ее в гости. Она ходит уже?

— С тросточкой, но ходит, нормально. Она тебе понравится.

И Лариса, кажется, в самом деле понравилась Крахоборову. Он был приветлив, шутил.

Шутки эти были не всегда Юрию понятны, но Лариса вполне понимала, отвечала тоже шутками — и тоже иногда непонятными, но Юрия радовало то, что Лариса умна — и Крахоборов умен, что они нашли общий язык, он гордился и Ларисой, и Крахоборовым. Он подумал: ют бы и братцу названному жениться, славные были бы вечера вчетвером — с женами. Славные, уютные. Поговорили, в картишки перекинулись, телевизор посмотрели — чувствуя тепло друг от друга и любовь друг к другу…

— Я человек крайностей, поскольку самое надежное место сейчас — на краю, — говорил Крахоборов. — Впрочем, так всегда было. Я чувствую пропасть рядом с собой — и это заставляет меня быть собранным и готовым ко всему. Меня невозможно застать врасплох. Гораздо хуже тому, кто воображает, что стоит на твердой почве. Он беззащитен. Вдруг — сгустилась тьма, он делает несколько неверных шагов, ему дают подножку, он обескуражен, он кричит: «Мама!» — но мамы нет, а есть обрыв, к которому он приблизился с непостижимой для него быстротой — и тут он берет себя в руки, но поздно, поскольку он уже летит — и не за что уцепиться! Поэтому парадокс: я должен радоваться, что мой брат обретает почву под ногами, семейный, так сказать, очаг, но, признаюсь откровенно, — не рад. Он расслабится, закиснет, он…

— Ты за меня не решай! — с улыбкой сказал Юрий, считая, что Крахоборов продолжает шутливые речи.

Крахоборов не ответил ему. Он пристально, со странной легкой усмешкой смотрел на Ларису и развивал мысль:

— Я боюсь, очень скоро он вернется в прежнее свое состояние — то, когда он жил в вонючей коммуналке в городе Саратове (где, кстати, прописан и по сию пору, так что с вашей помощью он становится москвичом — это я между строк), когда он мылся раз в две недели, нищенствовал, то есть натурально был нищим, лежал, изображая параличного, на камнях тротуара или на лестнице вокзала, универмага, почтамта, когда он был алкоголиком, то есть не был, он остался им, хронический алкоголизм не излечивается, он лишь приглушается, и, между прочим, довольно скоро у братца моего кончается срок приглушения, и я не уверен, что он решится на второй срок, так ведь, братец? — впрочем, он мне и не брат, это всего лишь моя фантазия, выдумка, я его выдумал — и он согласился стать таким, каким я его выдумал, его, в сущности, нет, есть только материализовавшееся мое воображение. Понимаете?

Юрий не смел поднять головы.

Услышал голос Ларисы — и от неожиданности ее слов поднял голову, глянул — и тут же опять опустил.

— Все это я знаю, — сказала Лариса.

— Откуда? Он же вам не рассказывал ничего! И меня просил молчать. Я обманул его, да, я не промолчал. Но я слишком дальновидный человек. Я…

— Он просто не хотел, чтобы его прошлое еще раз ворошили. Вот и все. Я знаю, кем он был, я знаю, что у него саратовская прописка и что вы ему не брат. Иначе вы бы прописали его у себя, верно ведь? Но вы действительно дальновидный человек. Вы предвидели, что эта игрушка вам рано или поздно надоест и вы ее вышвырнете — так зачем лишние сложности? Пожалуй, уже надоела. Просто у вас характер такой: сам не гам и другим не дам. Да и все мы таковы: вещь сто лет лежит — и надобности в ней нет, а другой дотронулся: не тронь, мое!

— Весьма примитивно рассуждаете, — сказал Крахоборов. Сказал уверенно, но глаза у него были растерявшиеся, — впервые Юрий их такими увидел (приподняв опять — и опять опустив голову).

— Наверно, — согласилась Лариса. — Я в институте в теннис играла настольный — всегда по партнеру. У мастера спорта чуть не выиграла. А со слабым игроком — сама становилась такой же. И в жизни то же самое. По партнеру играю, по партнеру. С дураком говорю — сама дура. С умным — умнею.

— Во мне, значит, большого ума вы не обнаружили? — поинтересовался Крахоборов весело.

— Я старалась! — так же весело ответила Лариса — и они оба вдруг засмеялись — и Юрий тоже засмеялся, посчитав, что неприятный разговор окончен.

Но Лариса смех оборвала и встала.

— Пошли, Юра, ко мне. То есть — переезжай. Из вещей не бери ничего — у тебя ведь своего ничего здесь нет, ведь так? Оно и лучше. Начинать с нуля всегда лучше. Все, что появится — будет твое. Наше.

— Наше, — повторил Юрий, виновато глядя на Крахоборова.

— Вали, вали, — напутствовал Крахоборов. — На свадьбу пригласите хоть?

— Конечно! — радостно сказал Юрий, услышав мягкие нотки в ставшем ему родным голосе названого брата. И сделал шаг к нему. Тот понял — и тоже сделал шаг. И они обнялись.

Лариса смотрела на это без улыбки, настороженно.