Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 5 из 32



— Кусок земли никак в водицу угодил, — злорадно произнес Живодеров и заохал, чертяка: — Ох, хо-хо, как ни хорошо, а всему приходит конец.

Поднялся, выбрал получше полотенце, тщательно обтерся и не спеша начал одеваться.

Так Живодеров и доказал всему взводу, что он не трус.

ТАРАН

В окопах и землянках, в госпиталях — там, где собиралось два-три солдата, начинались бесконечные фронтовые рассказы. О мирной жизни, о боевых делах, о друзьях-товарищах…

Многое время унесло из памяти, но многое живет в ней и по сей день.

Вот лежит на спине, покусывая сухую травинку, старшина Матухин. Глядя в небо, ведет свой неторопливый рассказ:

— Кем мне только за жизнь свою долгую работать не приходилось. Надо — топор в руки могу взять, дом или баню завсегда поставлю, крышу, крылечко подправлю. А заплот в один день свяжу — ни одна свинья в огород не проберется.

Как-то у нас на деревне тяжко заболел Иван Лукич. Что ни день, то хуже старику становится. Деревня заволновалась, потому как Иван Лукич, почитай, всех обувал и одевал. Бывало, такие чесанки скатает или борчатку сообразит, что любо-дорого. В райцентре наших девчат от других сразу отличали.

Ну, вот. Приходит к нему председатель колхоза Иван Иванович, тоже Матухин, здоровьем интересуется. А Лукич — мужик сообразительный — сразу всю дипломатию пресек.

— Интересуетесь, когда я помирать намереваюсь? — спрашивает.

— Дело житейское, — отвечает Иван Иванович, — но надо и о деревне подумать.

— Понимаю и не обижаюсь, — говорит Лукич. — Должно скоро, Иван Иванович. Я уж и сам по этому делу беспокоился. И вот что надумал: давай мне, председатель, молодца понятливого, я его мигом своему делу обучу.

— А успеешь, не подведешь? — беспокоится Иван Иванович.

— Пока замену не представлю — не помру, слово обществу даю, — говорит Лукич.

Посоветовались на правлении и мне, как комсомольцу, поручают — все таинства у старика выведать. А председатель еще дополнительный наказ сформулировал:

— Ты, — говорит, — не очень там торопись с учебой. Про себя свои знания держи, Лукичу вид подавай, что не разбираешься пока. Пусть старик поживет.

Ох, и досталось мне от Лукича. Объяснит он мне что, я мигом соображу, а делаю вид, что не понял. Он и так и эдак надо мной бьется, как-то даже не выдержал, подзатыльник влепил.

— Ты, — говорю, — дед, не дерись очень-то. Я, между прочим, комсомольское поручение выполняю.

А тот руку, об меня зашибленную, потирает и, не моргнув глазом, отвечает:

— Я, — говорит, — как беспартийный большевик тебя уму-разуму учу. Большевик завсегда комсомольцу подзатыльник дать имеет право, если тот заслуживает.

Ну вот так тянул-тянул я, а Лукич злится, но живет. Лет пять жил. Потом, видно, невмоготу стало, помер на покров.

Тогда приставили меня к лошадям. По вечерам да воскресеньям валенки катаю, шубы шью, а остальное время колхозным коням отдаю. Так привык я к ним, а они ко мне, что когда расставались, верите или нет, и меня, и их слеза прошибла. Лошадь, она ведь умная скотина, все понимает.

А покинул я их по такому случаю. Стала в нашу колхозную жизнь техника вторгаться. То там, то здесь затарахтит. Вот и стал я призадумываться. Как ни раскину, все выходит, что будущее не за живностью, а за машинами. Да и девки на нас, скотников, внимание перестали обращать. Им тракториста или комбайнера подавай.

Вот и решил я трактористом заделаться. Выбрал время, подошел как-то к Гришке-трактористу и прошу его прокатить меня на его штуковине. Тот сразу сообразил что к чему.



— Рад, — говорит, — содействовать механизации сельскохозяйственного труда.

Назначил он мне время, пришел я, уселся рядом, завел он машину и круга два дал. Вот тут-то и получился конфуз. Отродясь я такого шума не слыхал и тряски не испытывал. Весь свой слух начисто порастерял, и внутренности вконец перепутались. А Гришка-стервец не останавливается, кружит и кружит на своей тарахтелке, да еще и смеется:

— Привыкай, Андрюха. Терпи, солдат, генералом будешь.

Как в воду глядел. Правда, генерала из меня пока не получилось, но старшинствую помаленьку. Не получился из меня и тракторист: целую неделю ходил по деревне в полной глухоте. Ну ничего не слышал. Только бульканье в животе различал. Хожу, глазами хлопаю и на каждый вопрос согласно головой киваю. Народ удивляться стал.

— Чего это ты, Андрюха, — говорят, — в дело и не в дело головой киваешь?

Тогда я этого вопроса не расслышал, но сам дошел: надо в некоторых случаях и несогласие проявлять. Проявил и влип в историю. Спрашивают меня как-то:

— Ты, Андрюха, коней поил?

Я головой из стороны в сторону.

— Ну, а кормил?

Я тоже, как подсолнух на ветру, головой качаю.

На второй день та же история повторилась. Разозлились мужики и потянули меня на правление. Чуть из колхоза не вышибли. Спасибо Гришке-трактористу, прибежал, все как есть объяснил.

Да, тихие у нас места, голубые, зеленые, все в цветах, — с тоской в голосе продолжает Матухин. — Выйдешь вечерком, и от дома слышно, как речка промеж камней бурчит. А до нее, родимой, не меньше километра. Или вот комар-чертяка. Он еще только укусить тебя задумал, заход над головой делает, а ты уж его чуешь. Ну, а в пике пойдет, уж как «мессер» шумит. Только шум кончился, смело по щеке бей — наверняка комар твой будет. Или вот девчата за околицей песню затянут. Для себя поют, а ребята за две версты уши навострят и к ним торопятся.

Потому и оглох я тогда с непривычки. Теперь вот дивлюсь: ведь это же надо! Такой несусветный грохот выдерживаю — и ничего, ни в ушах глухоты, ни в животе бульканья. Привык.

Метил я и в комбайнеры. Но тут мать взбунтовалась.

— Не должность, — говорит, — это, а одно разорение. Стирать каждый день, подсчитай, сколько мыла да дров понадобится. Да и старая я белье каждый день стирать.

Только я так думаю — одежонку она мою пожалела. Боялась, что от стирки быстро в негодность придет. А может, меня самого: пыль, она ведь враз человека разъесть может. Матери — народ беспокойный. Моя меня даже на киномеханика учиться не пустила. Увидела кино «Чапаев», понаблюдала, как наш Сенька-киномеханик у своего аппарата орудует, перепуталось у нее все в голове, ну и завопила:

— Как войне случиться, тебя первым в пулеметчики возьмут.

Нипочем не согласилась тогда, а жаль, разъезжал бы я сейчас по тылам, на постели настоящей спал, чай котелками уничтожал, а по вечерам в резервном полку или в госпиталях ленту крутил.

Но не об этом речь. Выбрал я себе специальность шофера и на том уперся. На курсы посылали, всем тонкостям обучили. А что? Очень понравилось мне шоферское дело. Первое — не шумно, второе — не пыльно, а третье — завсегда можно по пути бабешек до базара подкинуть, на папиросы набрать. И стал я курить «Беломор». Подойдешь к ребятам, вытащишь из кармана пачку, а оттуда папиросу, разомнешь в руках, дунешь в трубочку для шику и задымишь ароматом. Царская жизнь. Помирай — не надо! Одно плохо: выпить за рулем нельзя. Тут я строго себя держал, всегда помнил: машина — не конь, до ворот не довезет.

Только стала жизнь моя налаживаться, война явилась. Повестку принесли. Жаль мне стало машину и мирную свою житуху до слез. В самый последний час стою у автомобиля, положил руку на крыло, голову опустил. Тут начальство выходит, видит мою печаль и говорит:

— Не горюй, Андрюха. Пойдешь на фронт вместе с машиной. Ничего нам не жаль для армии. Отдаем машину и тебя в придачу для защиты Родины. Тем более, что приказ пришел — автомобили тоже в армию призывают.

Так и приехал в райвоенкомат на машине, да еще деревенских парней в кузове доставил.

Чего только не довелось нам пережить с «маруськой» (я свою полуторку «маруськой» назвал). И под бомбежкой были, и из окружения выходили, не раз ранена она у меня была. Подлатаю, заменю кое-что — и опять колесит исправно и по дорогам и по бездорожью.