Жили мы на войне

Жили мы на войне

ПРАВДА БУДНЕЙ ВОЙНЫ

После окончания военного училища Владимир Малахов ушел на фронт. Юноша окунулся в огонь войны в прямом смысле слова. В боях был ранен в голову, руку, ноги. Через многие годы решился записать свои фронтовые воспоминания. И правильно сделал. Они жили в нем всегда, как самые, может быть, сильные страницы его молодости, впечатляющие, незабываемые.

Я с неотрывным интересом прочитал рассказы-были В. Малахова и увидел живых солдат, ощутил народное восприятие войны — живое, я бы сказал даже, «трудовое», «рабочее», т. е. будни ее, увидел еще раз, как они творились, как себя вел на фронте истинный человек из народа.

На съезде писателей РСФСР Виктор Астафьев говорил о том, что на фронте чаще погибали молодые, неопытные солдаты, а «старички», осторожные, смекалистые, умели перехитрить и смерть, ибо они относились к войне, к бою, как большому сверхъестественному делу, как к работе, а не как к параду, «прогулке», или «кавалерийскому рейду»…

Я вспомнил об этом выступлении знаменитого писателя при чтении рассказов Владимира Малахова. Малахов очень живо рисует и молодых неопытных солдат, и мудрых «стариков», и, действительно, «страшное и смешное рядом» в рассказах его, ибо так было в жизни. Ничто человеческое не исключалось и на войне («Жили мы на войне», — писал М. Луконин), поэтому такими живыми, народными мне кажутся характеры солдат, однополчан Владимира Малахова.

Казалось бы, сколько уже написано о солдатском житье-бытье, о фронте, а тема не иссякает. В. Малахов никого не повторяет. Те смешные и страшные ситуации, в которых оказывались его друзья, однополчане, он сам, не придуманы, а взяты из биографий самого автора и его друзей. И рассказы о них читаются с интересом. Конечно, мы, ветераны, не равнодушны ко всему, что касается фронта, все нас там и волнует, и пронизывает, и, читая рассказы и воспоминания о войне, мы их как бы «умножаем» на собственные воспоминания, на свое пережитое. Но мы и мгновенно чувствуем несоответствие и фальшь в тех или иных рассказах о войне. Рассказы же В. Малахова покоряют своей естественностью и правдивостью, в них присутствует настоящая правда фронтовых будней и правда солдатских народных характеров. Этим они убеждают и покоряют.

Сколько бы мы ни писали о фронте и фронтовиках, сколько бы ни выпускали рассказов, поэм, стихов, воспоминаний — все равно никогда мы не сможем считать, что все сказано, все написано, все вспомнено. Океан этой темы неисчерпаем, и мы рады каждой новой книге, отражающей хоть каплю этого океана. Я горячо рекомендую вниманию читателей эту книгу.

Михаил Львов

Светлой памяти жены и друга,

Н и н ы  С т е п а н о в н ы.

ОТ АВТОРА

Вглядываясь в даль времени, я вижу землю, опаленную огнем, обезображенную войной, вижу людей, припавших к этой земле.

Среди тысяч воинов я вижу девятнадцатилетнего офицера в пилотке набекрень и поначалу никак не могу вспомнить: кто он, почему так знакомо его лицо?

Постойте, постойте… Да ведь это же я!

Ну, да. А вот и друзья мои: неторопливый Заря, вездесущий Жорж, курчавый Калман, молчаливый Джанбеков.

Привет вам, ребята!

Простите, если в чем-то подвела память, если что-то подсказала фантазия.

Я помню вас. Сердце не забывает добро.

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ

Для страны война началась двадцать второго июня 1941 года. Но не все, кто стал солдатом или офицером, сразу оказались на фронте. Одни услышали разрывы и свист пуль спустя неделю, другие — через год, а то и два.

Я начал воевать летом 1944 года. Еще только начиналось освобождение Польши, еще предстояло освободить дымящуюся в развалинах Варшаву, совершить бросок до Познани, сражаться за нее, потом форсировать Одер, сломить фашистов на Зееловских высотах, покорить их столицу, выйти к берегам Эльбы.

Еще предстояло прошагать сотни километров фронтовых дорог, теряя на каждом метре близких людей — дорогих товарищей.

Вначале мы, выпускники училища, ехали на автомашинах, потом разбились по группам, затем добирались до своих подразделений в одиночку. У всех было отчаянно-веселое настроение, мы шутили и пели. Но когда издали донеслась грозная канонада, приутихли, присмирели, старались не смотреть друг на друга, боясь выдать тревогу.

И когда впервые в жизни я услышал не учебный — настоящий разрыв снаряда, когда над головой засвистели настоящие пули, которые могли и ранить и убить по-настоящему, я испугался. Противная тошнота подступила к горлу, а сердце сжала тоска. Единственной заботой вдруг стало — укрыться где-нибудь понадежнее, спрятаться, исчезнуть. Я знал, что смешон и жалок, но никак не мог побороть в себе страх. Мне стыдно было солдат, командиров, я готов был плакать и плакал, наверное, от досады. Немного спустя я понял, что в такие минуты надо быть поближе к своим, что именно эта близость поможет избавиться от страха. Я поборол свою трусость и короткими перебежками достиг траншеи. Передо мной были наши люди, занятые делом. Одни отдавали приказы, выслушивали донесения, принимали решения; другие выполняли приказы, вели огонь. И тогда мне стало легче, тогда я тоже попытался принять участие в общем деле, хотя все еще был как в тумане. Вечером в окопчике отыскал меня Жорка — мой связной. В руках у него был дымящийся котелок с супом.

— Едва нашел, — отдышавшись, сказал он. — Целый день гонялся за вами, думал, вас уже и в живых нет.

Прямо скажем, видок у меня был еще тот. Я сидел, сжавшись в комок, растерянный.

— Давайте поедим, — предложил Жорка и, видя, что до меня не доходят его слова, повторил: — Обязательно надо поесть.

Я почувствовал жалость в его словах, и мне стало еще тошнее.

— Смотри, — перешел Жорка на «ты», — сам сварил. Это не то, что в общем котле. Накопал картошки, салом заправил.

— Не хочу, — безучастно ответил я.

Жорка долго смотрел на меня, потом вынул две ложки, нарезал хлеба и стал аккуратно хлебать.

Помаленьку я приходил в себя, и мне тоже захотелось есть. Захотелось сильно, до боли в желудке. Немудрено: за весь день во рту не было и маковой росинки. Я взял ложку и зачерпнул дразнящую, желтоватую жидкость.

— Вкусно? — спросил Жорка.

Я не знал, вкусно или нет, но мотнул головой. Мне стало радостно от того, что день уже позади, стихла канонада, я жив-здоров, что рядом со мной сидит живая душа, догадывающаяся обо всем и вместо презрения проявляющая участие. Только спустя минут пять я вдруг почувствовал, что суп совсем не посолен. Отложил ложку…

— Что? — спросил Жорка и отвел глаза в сторону.

— Он же совсем несоленый.

Жорка подозрительно быстро стал божиться, что соли клал достаточно, даже боялся пересолить.

— Не разошлась, видно, еще, вот чуешь на зубах хрустит. Это соль. Сейчас разойдется. — Жорка помешал ложкой в котелке.

Я снова попробовал суп. В самом деле, на зубах хрустит, а солености не чувствую.

— Видно, у меня вкус пропал, — сказал я, однако стал есть.

— Это бывает, — успокоил Жорка. — Когда я в первый день на фронте был, мне все спать хотелось и, извиняюсь, через каждые пять минут по нужде бегал.

Мы ели, и, когда в котелке осталось совсем на донышке, я зачерпнул, поднес к глазам и увидел пол-ложки самого настоящего песка.

— Это не соль, это песок, — сказал я.

— Песок? — удивился Жорка. — В самом деле песок. Вот черт, когда же я его зачерпнул?

— А соли не было в супе.

— Ты прав, лейтенант, соль не клал я, — охотно согласился Жорка. — Только хотел бросить, как рядом ахнет, я так и влип в землю. Видно, тогда и песок попал в котелок. Извиняй меня, лейтенант.