Марьинские клещи (сборник)

— Немцы рвутся к Москве, — заговорил он. — Пали Брянск и Орёл, тяжелые бои идут под Вязьмой.

Генерала прервал скрип открывшейся двери.

В комнату вошли начальник штаба фронта Николай Фёдорович Ватутин и начальник автомобильных и бронетанковых соединений полковник Павел Павлович Полубояров.

— Что у нас нового? — спросил командующий вошедшего Ватутина.

Круглолицый, кряжистый, Ватутин тоже глубоко вздохнул. Он никогда не терял присутствия духа и чувства легкой иронии.

— Новости у нас пренеприятные, хуже некуда, — сказал начальник штаба Северо-Западного фронта. — Но мы ещё способны сопротивляться. И будем не только сопротивляться, но и нападать.

Павел Алексеевич Курочкин чуть улыбнулся.

Генерал Ватутин, склонившись над картой, объяснял офицерам, что правое крыло Западного фронта, ослабленное в боях, отошло к рубежу Осташков-Ржев, а в нашей обороне возникла «дыра» шириной до 80 километров.

— В этот прорыв, — продолжал он, — противник бросил 3-ю танковую группу, три моторизированные дивизии, усиленные армейским корпусом из двух дивизий, силы большие. Теперь уж очевидно, что немцы рвутся к Калинину, а потом, возможно, нанесут удар на Ярославль и Рыбинск.

— Или пойдут на Москву по Ленинградскому шоссе и вдоль Октябрьской железной дороги, — добавил командующий фронтом.

Он помолчал.

— Ставка приказала нам срочно создать оперативную группу, — продолжал Курочкин. — Командовать ею поручено Николаю Федоровичу.

Он опять замолчал на несколько секунд, раздумывая о чём-то.

— Ваша бригада, Павел Алексеевич, — П.А. Курочкин взглянул на полковника Ротмистрова, — будет «железным кулаком» в этой группе.

Н.Ф. Ватутин, не отрываясь от карты, уже в качестве командира оперативной группы, поставил полковнику боевую задачу:

— Вам надлежит не позже утра 15 октября выйти в район Вышнего Волочка и следовать далее, не допустить прорыва танков противника в Торжок.

— Чем мы можем помочь товарищу Ротмистрову? — спросил П.А. Курочкин у Павла Полубоярова.

— Танков у нас, к сожалению, нет, — вздохнул Павел Павлович. — Но в Валдай мы уже направили ремонтные средства. Вот всё, что я могу дать.

Полковник сидел, будто окаменевший. Он смотрел на карту, где кружком был обведен райцентр Селижарово, а от него стрелка шла на родную деревню Сковорово. «Неужели, — с горечью подумал Павел Алексеевич, — и в мой родительский дом придут фашисты? И ничего невозможно сделать!»

Курочкин, похоже, уловил состояние полковника, подошёл к нему.

— Вы, Павел Алексеевич, кажется, уроженец этих мест? — Курочкин положил руку на плечо Ротмистрову.

— Так точно, товарищ командующий фронтом, вот моя деревня! — Павел Алексеевич показал на черную точку на карте.

Курочкин понимающе кивнул головой.

— Мы надеемся, что это как-то облегчит выполнение поставленной вам задачи, — добавил он.

И посмотрел на начальника штаба фронта.

— Только надо торопиться, — вставил реплику Н.Ф. Ватутин, — промедление приведёт к непоправимым последствиям.

— Понятно, товарищ генерал, — ответил Ротмистров.

Полковник вышел от генерала. А там оставшиеся офицеры ещё уточняли детали предстоящей операции.

— Вам, Николай Федорович, необходимо самому выехать в район Торжка, на месте принимать решения. Так лучше. Докладывайте обстановку. Времени в обрез, приступайте к выполнению, — сказал Курочкин.

— Есть, товарищ командующий! — отдал честь Ватутин.

— Да, попрошу, — добавил Курочкин, — внимательным будьте, берегите себя, вы нам нужны здесь.

— Не беспокойтесь, Павел Алексеевич, — заверил Ватутин.

Большие ясные глаза Ватутина излучали тепло.

Он быстро собрал вещи, захватил любимую тетрадь, куда заносил заметки о военном искусстве, а также читанный-перечитанный томик Михаила Фрунзе, и вскоре выехал на южную окраину озера Ильмень.

В деревню Яжелбицы Павел Алексеевич Ротмистров прибыл, когда уже густели сумерки. Сиротливо темнели избы, покинутые хозяевами, ни в одном из окон не горел свет, пустынная улица лежала меж домов, как бы никому не нужная. Лишь около помещения, где квартировал штаб, отмечалось оживление, слышались голоса. Он пригласил начальника штаба Михаила Любецкого, командира танкового полка Александра Егорова, ещё несколько офицеров; быстро разработали приказ на марш для подразделений бригады и приданных ей частей.

На отдых осталось краткое время.

Полковник прилёг на походную кровать, но не спал. Напоминание Курочкина об отчей деревне растревожило душу Павлу Алексеевичу. «Вот, Сковорово не так уж и далеко отсюда, — размышлял он, — махнул бы на вездеходе, да никак не заехать, не получается, не с руки, а жаль, жаль. Ох, как хочется побывать там!».

Хоть бы одним глазком, мечтал Ротмистров, взглянуть на родительский дом, пройти по отчей деревне. Ему так захотелось открыть дверь в горницу, где жил крестьянский дух, впитанный с младых ногтей, хранимый в сердце.

Будто увидел богатырскую фигуру отца Алексея Матвеевича, лучшего кузнеца в Сковорове. Вот отец прошёл в красный угол, где стояли иконы, а чуть пониже висели два Георгиевских креста и две медали «За храбрость». Это были награды деда Матвея, который погиб в бою под Плевной в Болгарии в 1877 году.

— Батяня мой сложил голову за Царя и Отечество, — промолвил отец. — А наш Вася какому царю и Отечеству поклонялся? Неведомо сиё!

— Его величеству Трудовому Народу и нашей Советской Республике, — гордо выпалил Павел, желая просветить родного отца.

Он тогда был курсантом Самарских военно-инженерных курсов и приехал к родителям на побывку из-за болезни — подхватил малярию в степях под Мелекесом, когда участвовал в подавлении кулацкого мятежа.

Той весной 1919 года на Южном фронте убили красноармейца Василия Ротмистрова, страшего брата Павла. Мать Мария Андреевна, она очень любила сына, сильно переживала. Спустя несколько дней после похоронки, мать слегла и умерла.

Мария была второй женой у Алексея Матвеевича. Она заботилась о четверых детях, оставшихся от первой жены, рано скончавшейся, и о пятерых своих, нажитых с Алексеем. Нежной любви Марьи Андреевны хватало на всех, и дети отвечали ей взаимной любовью, лаской, добрым послушанием, несмотря на то, что приходилось испытывать нужду.

Без любимой хозяйки дом осиротел, а сам дородный кузнец от неожиданного двойного горя как-то сразу сник, осунулся, постарел.

Павел ушёл из родного гнезда ещё раньше, в 17 лет, в поисках пропитания и лучшей доли. Где только ни побывал, кем только ни поработал, пока не впрягся в армейскую лямку. Удивительно, но судьба выносила его в центр самых значимых военных событий в Советской России, начиная от мятежа в Кронштадте и кончая сражениями с белофиннами, боями на линии Маннергейма. Это закаляло, укрепляло одни черты, отсеивало другие.

В тверском говоре живёт словечко, которое точно подходит для выражения характера Павла Алексеевича Ротмистрова — настырный.

Уж если он что задумал, а задуманное считал правильным, то никогда не отступал. Даже если перед ним было грозное начальство.

Так получилось после того, как выйдя из двухмесячного окружения, сохранив танковые экипажи, полковник попал в Москве к генералу Я.Н. Федоренко, начальнику Главного управления бронетанковых войск, с которым был прежде знаком. Тот сходу предложил П.А. Ротмистрову должность начальника штаба бронетанковых войск Красной армии, конечно, предварительно согласовав его кандидатуру с Генштабом.

— Благодарю за доверие, — вскочил с места взволнованный полковник, — только лучше пошлите на фронт, я должен воевать, а не бумаги писать.

Поведение П.А. Ротмистрова возмутило начальника.

Яков Николаевич пришёл в ярость.

— Герой нашёлся! — бросил он ему в лицо. — А я, по-твоему, что здесь бумагу мараю? А я что не хочу на фронт?

— Не знаю, — выдавил перепуганный полковник.

Выйдя от генерала, Павел Алексеевич, не особо раздумывая, накатал письмо Иосифу Виссарионовичу Сталину, и тут же через знакомых передал в Кремль.