Страница 9 из 70
Исповедовал святой Иоанн тоже на свой лад, поэтому вскоре даже глухие и немые за версту обходили исповедальню. Он кричал во весь голос, так что разносилось по всей церкви:
— Лжешь! Если в исповедальне лжешь, то как же ты ведешь себя, когда из нее выходишь?
И налагал такие покаяния, что даже самые крепкие трепетали от ужаса.
Но наиболее жестоким образом осрамил священник своих прихожан во время пасхальной службы. Он медленно прошел по рядам, подходя к каждому, и всем отказал в святом причастии.
— Хотя бы раз в году, одну-единственную ночь, вы не ввергались в грех! После исповеди возвращаетесь как нехристи, едва-едва очищенные, и немедленно снова в скверну!
Он протянул было причастие недужной старухе, но тут же отдернул руку:
— Не грешила ты только из-за недугов, зато в мыслях грешила!
Благочестивые бильчане не в силах были вынести такого ужасного посрамления.
— Плюет нам в лицо! — сказали они. — Святой угодник был притворщиком, насмехался над нами, но все-таки помалкивал, отец Матевж был грешником, зато, по крайней мере, нас грехами не попрекал, а этот открыто и безбоязненно оплевал наше прославленное благочестие!
Мужчины решили:
— Пойдем к епископу и пожалуемся.
Как порешили, так и сделали.
Пришли к епископу разобиженные и сердитые пуще прежнего.
— Что же вы делаете, как обходитесь с самым благочестивым селом на свете? Раньше вы топтали нас ногами, а теперь напустили на нас истинного скорпиона! Притворщика вы нам уже посылали, нечестивца тоже, а на этот раз дали откровенного безбожника, который отрицает наше славное благочестие! Пришлите нам пастыря, достойного билькского прихода!
Епископ поник головой и заплакал:
— Дорогие мои благочестивые бильчане, ведь на этот раз я дал вам самого святого Иоанна!
Но бильчане возразили:
— Будь то святой Иоанн или святой Петр, — ни один человек на земле и ни один святой на небесах не смеет оспаривать наше благочестие или даже потихоньку морщиться на наш счет. Пошлите нам такого священника, который пришелся бы нам по нраву!
Так они заявили и ушли.
Епископ был страшно удручен и пожаловался Господу Богу.
На этот раз Бог ужасно разгневался.
— Если так, ступай чуда ты, сатана, да принимайся задело!
Бильчане были вне себя от радости, узнав, что просьба их исполнена. Счастлив был и святой Иоанн, что Бог избавил его от тяжкого наказания. Поскольку ему когда-то довелось обращать в христианство чернокожих язычников, он был достаточно искушен в апостольских делах, а потому решил покинуть набожное село, не простившись с прихожанами. В воскресенье ночью, пока село спало, он велел тайком запрячь лошадей. Когда он проезжал по мощеной улице, его не видел и не слышал никто, кроме звезд да Господа Бога.
Бильчане очень жалели, что не простились с отцом Иоанном.
— Чего же он не подождал нашего представления? Уж мы бы ему устроили такое, какого он не видывал!
С большими почестями встречали они нового священника. Никогда еще шесты с флагами не вздымались так высоко, никогда еще не было на улицах столько украшений, а колокола названивали с утренней зари так, что слышно было в соседних селах.
Долго ждали собравшиеся у церкви прихожане, долго ждали в ризнице соседние священники и капелланы. Наконец показалась богатая карета, и, прежде чем кучер успел ее остановить, оттуда выпрыгнул черномазый священник, с распростертыми объятьями бросившийся к своим прихожанам. Он всем по очереди пожимал руки и был так растроган, что из глаз его капали слезы, а слова застревали в горле.
— Любимые мои!.. Овечки мои!..
Прихожане совсем растаяли, мужчины всхлипывали, а женщины рыдали во весь голос. Затем процессия двинулась к церкви. Служба была не слишком длинной и не слишком короткой — как раз такая, как полагается: человек мог спокойно помолиться, не утомившись от долгих молений. Сосед-священник произнес обстоятельную проповедь о многочисленных достоинствах и заслугах нового пастыря, но бильчане эту проповедь не слушали — они к таким речам уже привыкли. Тем прилежнее они навострили слух, когда вышел на кафедру новый священник. Проповедь его была удивительно трогательной — плакали даже глухие.
— Благодарение Господу Богу, направившему меня в этот прекрасный, благочестивый приход! В дальних краях я слышал о нем много лестного, и сердце мое молило Бога: Господи, дай узреть это славное село, прежде чем придет моя смерть! Едва я увидел вас издали, мои дорогие прихожане, я сразу понял, что попал к родным братьям. Почувствовал, будто мы давно уже знакомы, — мне хорошо известны ваши лица и ваши сердца. Давайте посмотрим друг другу в глаза, подадим друг другу руки и будем крепко держаться друг за друга, никогда не расстанемся!
Он говорил сладостно и проникновенно, прихожане готовы были слушать его до самой ночи.
— Вот этот — что надо! — сказали они, направляясь в трактир. — Теперь мы попали в самую точку.
И не только в день приезда — каждое воскресенье, каждый праздник священник читал такие же прекрасные проповеди, церковь ломилась от народа, из дальних краев приходили послушать нового проповедника — людям казалось, будто каждое слово нежно гладит их по лицу и наполняет медом уста.
Но еще обворожительнее, чем за кафедрой, был священник в исповедальне. Девицы и замужние женщины исповедовались ему дважды и трижды в неделю, покаяния, которые он налагал, были очень приятными, и христиане принимали их с радостью. Случалось, священника приглашали причащать умирающих лишь для того, чтобы он зашел в дом и был гостем.
Так наконец билькский приход обрел своего истинного пастыря.
— Вот бы имя только было у него другое, — говорили некоторые.
— Что там имя! Добродетель и благочестие — это главное, — возражали другие.
А имя священника было Адаптаций…
Но несмотря на такое имя, он прижился в билькском приходе и благоденствует там до сих пор. Прихожане довольны им, а он ими…
Бог весть почему приходит все это на память, только всякий раз, когда сквозь оконце грез мне привидится дальная родина, предо мной предстает село Бильки…
Дети и старики
У детей было обыкновение разговаривать перед сном. Они усаживались на широкой печи и рассказывали друг другу все, что приходило им в голову. В потускневшие окна мечтательно заглядывал вечерний сумрак, из каждого угла плавно вздымались тихие тени и приносили с собой чудесные сказки.
Говорили дети обо всем, что приходило им в голову, а в голову им приходили только прекрасные истории, сотканные из тепла и солнца, из любви и надежды. Будущее вставало перед ними как сплошной светлый праздник, между Рождеством и Пасхой не было Страстной недели. Там, где-то вдали, за радужной завесой мерцала и переливалась бессчетными огнями огромная, изумительная жизнь. Слова произносились шепотом, еле слышно, ни один рассказ не имел ни начала, ни отчетливых контуров, ни одна сказка — своего завершения, иногда говорили все четверо сразу, и никто не мешал друг другу: как зачарованные, они видели перед собой яркий небесный свет, каждое слово в его озарении было звучным и правдивым, каждый рассказ имел свой живой, выразительный облик, каждая сказка — счастливый конец.
Дети были так похожи друг на друга, что в полутьме трудно было отличить самого младшего, четырехлетнего Тончека, от десятилетней Лойзки, самой старшей. Все были худенькие и узколицые, у всех — большие, широко открытые глаза, задумчиво устремленные вдаль.
Но однажды вечером в их ясный и светлый мир насильно вторглось из неведомой жизни что-то страшное и чужое, безжалостной рукой разметав все праздники, разговоры и прекрасные сказки. По почте пришло извещение, что отец их пал на поле боя в Италии. «Пал». Что-то незнакомое, новое, совершенно непонятное вдруг предстало перед ними — огромное, безликое, слепое и немое. Оно ни к чему не имело отношения — ни к шумной жизни на улицах и площади перед церковью, ни к теплому сумраку на печи, ни к сказкам. В этом «что-то» не чувствовалось ни капли веселья, но и печали было не так уж много, потому что оно было мертвым, ведь оно не имело ни глаз, чтобы взглядом сказать, отчего и зачем оно здесь, ни языка, чтобы все объяснить словами. Их мысль испуганно и беспомощно остановилась перед этим огромным призраком, как перед черной, глухой стеной: подошла к ней вплотную, уставилась на нее и оцепенела.