Страница 59 из 70
Ей показалось, будто сквозь шелест ветра и шум воды доносятся отдаленные крики. Она затаила дыхание и прислушалась. Опять! Сквозь шум воды она расслышала голос. Казалось, кричит отчаявшийся ребенок: «Ма! Ма!»
Гривариха вскочила с постели и потянула за ноги Петерча.
— Петерч, послушай! Да проснись ты!
Петерч повернулся на другой бок и продолжал спать.
— Петерч! Вставай же наконец!
Мальчик сел, протер глаза и посмотрел в сторону окна.
— Чего вы меня будите? — сказал он сердито. — Еще не рассвело.
— Прислушайся, ты лучше слышишь! Будто кто-то кричит?
У Петерча сразу прошел сон. Почесывая голову, он напряженно глядел в окно. От услышанного крика холодок пробежал у него по спине.
— Что это? — робко оглянулся он на мать.
— Не знаю, — ответила Гривариха, одеваясь в темноте. — Может, Нежка, — забеспокоилась она. — Собирайся скорей! Пойдем посмотрим.
Петерч уже был готов, оставалось накинуть куртку. Мать зажгла лампу.
Они вышли на тропинку. Гривариха светила себе под ноги и бежала вперед. Ежевика цеплялась за одежду, с веток осыпались капли дождя. Время от времени мать останавливалась на миг и напряженно вслушивалась в темноту. Ничего не слышно. Только шумит река.
Они остановились у мосточка. Прислушались, но не различили никаких посторонних звуков. Может, им все почудилось?
Тогда снова донеслось с другой стороны реки:
— Мама! О мама!
Это была Нежка. Мать узнала ее по голосу. И Петерч тоже ее узнал.
— Нежка! — окликнула ее Гривариха, у которой на глазах выступили слезы. — Нежка, где ты?
— Мама!
— Сейчас я приду. Петерч, дай мне руку, а то еще поскользнешься.
Мать шла по склизкому, висящему над водой мостику, освещая путь лампой и волоча за собой Петерча. Она остановилась на дорожке.
— Где ты? — Гривариха поворачивала лампу во все стороны. — Отзовись!
Она нашла Нежку, притаившуюся под кустом, с куклой в объятиях. Девочка была насквозь мокрая, оцепеневшая от усталости и ужаса, глаза лихорадочно блестели — мать с трудом ее узнала.
— Ради Бога, деточка, что ты тут делаешь?
— Мне было страшно, — заплакала Нежка. — Так стра-ашно!
Мать вручила лампу Петерчу и взяла Нежку на руки.
— Бог мой, до чего ты промокла! — воскликнула она. — И как дрожишь! Что случилось?
— Мама… Мне было так страшно! — всхлипывала девочка, уткнувшись ей в плечо.
— Больше не надо бояться, — утешала ее мать. — Теперь ты со мной. Сейчас будем дома. Посвети, Петерч! Дай мне руку, чтобы не свалиться в воду! А ты, Нежка, обними меня за шею.
Гривариха торопилась изо всех сил. Что произошло? Что все это значит? Она ничего не могла понять.
Дома она посадила Нежку на постель и сорвала с нее мокрую одежду.
— Не посылай меня больше к Меячевым! — говорила Нежка умоляюще. — Не посылай к Меячевым!
— Нет, больше ты к ним не пойдешь! Останешься со мной. А что случилось? Что они тебе сделали?
— Меня били.
— Боже мой! — заохала мать. — Кто тебя бил?
— Ме-яаа-чиха!
— Да за что же?
— Из-за куклы.
— Вот как? Бог мой небесный! Больше никто не будет тебя бить. Нет, нет! Больше не пойдешь к Меячихе… А сейчас ложись, согрейся. Я заварю тебе чай…
У Гриварихи по щекам текли слезы. Всю ночь до утра просидела она у постели дочери. Та все время просыпалась словно от каких-то припадков. Лоб ее пылал.
Нежка была тяжело больна. Она лежала в жару и просила пить. Мать многие часы просидела у ее постели. Она приходила и уходила со вздохами и со слезами на глазах. Все эти дни Петерч, пасший на склоне за домом козу, ни разу не издал веселого крика. Молчал и Тинче на противоположной горе. Приходили братья и сестры, отрывавшиеся на несколько часов от своей работы. Они стояли у Нежкиной кровати и молча на нее смотрели.
Приехал отец. Ему послали письмо. Он показался в дверях — небольшого роста, широкоплечий, с рыжеватой бородкой. И сразу же снял шапку, словно вошел в чужой дом. Постояв минуту, он швырнул шапку на скамью и тяжелым шагом подошел к кровати.
Раньше, когда он приезжал домой, Нежка с криком бросалась ему на шею. Она видела его так редко! Сейчас она в беспамятстве лежала под одеялом и тяжело дышала. Только ворочала головой, словно хотела положить ее поудобнее. Лицо ее было красным, тело пылало от жара. На отца она не обратила никакого внимания. Глаза ее были открыты, но казалось, она ничего не видит.
Отец склонился над ней.
— Нежка! — позвал он.
Но девочка не слышала. В горячечном бреду она блуждала где-то далеко.
— Нежка, ты не узнаешь меня? Это я, твой отец!
Молчание.
Гривар вышел в сени.
— Она меня не узнает, — сказал он жене.
Гривариха уткнулась мужу в плечо и заплакала. У Гривара тоже текли по лицу слезы и капали на бороду.
Нежка бредила. В головке ее собрались все страхи, все горести и обиды, которые ей довелось пережить. Они проносились перед ее глазами пестрой вереницей… Она ссорилась с Тинче, утащившим куклу… Убегала от Пеструхи, которая гналась за ней и вонзала ей в спину свой изогнутый рог… Ее пугала Меячиха, подымавшая розги, чтобы ударить ее по голому телу… Она бежала мимо деревьев, превратившихся в лохматых леших, которые мчались за ней по пятам: топ, топ, топ!.. Утопленник манил ее огромной косматой рукой…
— Мама! Мама! — кричала она, пытаясь подняться с постели.
— Я тут, с тобой, — повторяла мать, снова укрывая ее одеялом. — Ради Бога, Нежка, деточка моя!
Иногда кошмары отступали. Вместо них появлялись более светлые видения… Вот она играет с куклой, нянчит ее и укладывает в колыбельку. Но кукла вечно не слушается. Иногда Нежка ее теряет и не может найти… Вдруг она видит ангелочков — белых, алых и золотых. Они порхают над ней, как мотыльки. Ей чудится, будто она протягивает руки, но никак не может их поймать… Нежка говорит о них вслух…
— Она умрет! — заохала мать.
— Молчи! — сказал не терявший надежду Гривар. — Ты же видишь, она только бредит.
Неожиданно Нежка успокоилась и на короткое время уснула. Затем глаза ее открылись. Казалось, она с удивлением выглянула прямо из мира своих видений. Взгляд ее был ясным. Уставившись на отца, она словно постепенно узнавала его, но сразу не могла поверить, что это и вправду он.
— Отец, — прошептала она.
Потом у нее снова сами собой стали закрываться глаза. Видно было, что ей очень хочется спать.
— Спи, Нежка, — сказал отец. — Поспи еще!
Жесткая, шершавая рука отца гладила ее по волосам. Он вспомнил песенку, которую пел ей, баюкая, когда она была совсем маленькая:
Нежка чуть приметно улыбнулась. Она пыталась широко открыть глаза, но веки были слишком тяжелыми.
Услышав пение мужа, мать удивилась и поспешила в комнату.
— Тише! — сказал Гривар и поднялся со своего места. — Она уснула. Все обойдется, если только ей вдруг не станет хуже, — голос его дрожал.
Мать с радостной надеждой всплеснула руками.
Наступили дождливые дни. Когда небо снова прояснилось и засияло солнце, Нежке стало лучше. Больше она не бредила, по ночам спала. И начала улыбаться. Иногда она уже сидела на постели и играла с куклой.
Отец снова уехал. Мать, не отходившая от Нежки все время ее болезни, теперь иногда ненадолго отлучалась по делам.
Однажды Нежка лежала дома одна. Она смотрела на проникавшие в комнату снопы солнечного света.
В них плясали серебряные пылинки.
Она услышала шаги перед домом — кто-то шел, весело притоптывая. В одном из узких окошек показалась лохматая голова.
Это был Тинче.
Минуту спустя он вошел в горницу и остановился у дверей, держа в руках корзиночку с земляникой. Большие глаза его смотрели на Нежку с удивлением.
Может быть, он думал, что застанет ее такой, какой привык видеть у Меячевых. На большой кровати, укутанная одеялом, она казалась совсем маленькой, словно превратилась в воробья. Бледное лицо осунулось, а заострившийся нос торчал, будто шило. Глаза глубоко запали, но взгляд был живым.