Страница 6 из 20
– Мне нужно было ухлопать Цимера, а не стрелять по девушкам! Я сволочь и трус.
– Вот что, парень. Ложись-ка и поспи, - сказал Пёттер. - Войну не мы с тобой затеяли, наше дело смотреть в оба, чтоб не сдохнуть. И все. - Он оттащил пулемет в запасное гнездо и закутал парня в плащ-палатки. В лунном свете дымовая завеса над рекой казалась белой.
Этой ночью обер-лейтенант Вилле благополучно завершил новую главу своей книги. Называлась она «Боль как категория духа». Еще во власти творческого порыва Вилле зачитал ее вслух батальонному лекарю Хуберу, на редкость крупному детине, астматику, охочему до крепкого пива. Читал Вилле хотя пискляво, но лающим, командирским голосом, как бы приказывая слушателю задуматься.
– Боль есть средоточие личности. Лишь глубокое страдание облагораживает и дифференцирует, уводя наши помыслы к существу боли и к богу.
– Так оно и есть, - пробурчал Хубер. - Отчего, спрашивается, я пью как не от боли, снедающей измученную, взыскующую бога душу. Ваше здоровье.
– Боль, и только боль, способна на своих крылах вознести нас к богу. Что же заставляет нас бежать боли, обращаясь к таблеткам и анестезии, больницам и страхованию?
– Совершенно справедливо. Все это ерунда, - икнул лекарь. - Вздор.
– Война озаряет солдат-фронтовиков провидением грядущей великой боли. Число страждущих значения не имеет. Всемирно-историческая миссия нашей нации - на века уготовить боль для новой суровой личности.
– Замечательно, дорогой Бодо! - заплетающимся языком изрек Хубер. - Почему бы мне не пить, раз другие этого не выносят?
Он осушил восемнадцатую бутылку гамбургского «Сенатора» и повалился на пол спать, не внимая дальнейшим рассуждениям обер-лейтенанта.
– Где человек? - вопрошал Бодо Вилле, прервав чтение. - Где человек в этой духовной пустыне? - Снимая элегантные бриджи, он завидовал Сократу: у того не было недостатка в любознательных учениках.
«У старшего рядового Рудата симпатичное лицо, рыжие кудри и умные зеленые глаза», - думал он. Свежие простыни слегка пахли можжевельником, и Вилле погрузился в сновидения.
Поисковая акция унтер-офицера Цимера прошла безрезультатно. Удалось обнаружить только плохо затемненную комнатушку, где какая-то старуха в нарушение всех предписаний гнала самогон из картофельных очистков и перебродившего свекольного жома. Даже полевая жандармерия наотрез отказалась принять рапорт. Тамошний обер-ефрейтор отозвался о донесении Цимера неуважительно и крайне бестактно. Фельдфебель, к которому Цимер, напирая на возможный [61] шпионаж и партизанские вылаазки, обратился с жалобой, глупо ухмыльнулся:
– Ну, ты, видать, не иначе как из тыла явился.
И показал Цимеру карту области, где красной штриховкой были отмечены районы действий партизанских отрядов. В том числе район Рыльска. Потом достал из ящика листок бумаги - тетрадную страничку, исписанную по-русски, - и спросил:
– Чем господин военнослужащий вермахта считает эту вот записку?
Цимер пожал плечами.
– Это приказ о призыве, подписанный верховным командованием украинских партизан. Вчера изъяли у одного докторишки. Сам-то он приказал долго жить… Ну, мне пора! У нас тут кое-что еще запланировано нынче ночью.
Цимер вышел от фельдфебеля под впечатлением. Солдаты, не дожидаясь приказа, вернулись в роту.
Две машины, битком набитые жандармами, проехали мимо него на операцию: выгонять из домов и отправлять в эшелон молодых русских женщин. Пока Цимер шагал по враждебно затаившейся улице, в голове его снова шевельнулись малодушные мыслишки. Вдалеке послышался шум. «Мы слишком гуманны, - думал Цимер. -Застарелые германские нюни насчет гуманизма - вот что подрывает боевой дух!» Он хотел было устроить разнос солдатам, которые разбежались без приказа, но не рискнул сунуться в блиндаж к Пёттеру. У себя на квартире он аккуратно уложил под соломенный тюфяк свои суконные брюки и отбелил подворотничок. «Ничего, я вам еще покажу, где раки зимуют».
Ни свет ни заря Муле разбудил обер-лейтенанта Вилле:
– Повышенная боевая готовность, господин обер-лейтенант! На хуторе Плеское партизаны перебили отряд полевой жандармерии. Ну чисто зверюги… Это в четырех километрах отсюда. Никто и слыхом ничего не слыхал. Каждой роте приказано выделить один взвод на борьбу с партизанами.
Вилле мрачно слушал. Во сне его посетила великая мысль: отрешенная от боли красота кристаллов или что-то в этом роде. Как структура современной души или вроде того. И теперь он сердился. Возмущался, что его обременяют мелочами. Ничтожества. Вспомнить хотя бы, каким завтраком потчует его Муле. Топленым салом. И вообще, как он терпит этого Муле? Толстая морда проныры и соглядатая, ни намека на утонченность. Почему он не взял в денщики Рудата? Солдат молодой, иконы коллекционирует. Приятная внешность, неглуп.
– Тут воняет! - брезгливо сказал Вилле. И, заметив на полу в луже блевотины капитана медслужбы Хубера, плаксиво потребовал: - Уберите эту свинью!
– Слушаюсь, господин обер-лейтенант! - козырнул Муле. Только пусть господин обер-лейтенант сперва все-таки изволят приказать, какой взвод.
– Второй. Взвод этого псевдо-Гинденбурга, который постоянно действует мне на нервы своим усердием… Цимера…
– Кстати, о Цимере. Господин обер-лейтенант знают, что русские оказались бабами?
– Какие русские?
– Ну, те, которых Рудат нынче ночью скосил пулеметом. В карауле. Цимер их увидел. Хотели переплыть реку. Бабы, молодые голые бабы. Их прибило к берегу в расположении четвертой роты.
– Почему не доложили? - взвизгнул Вилле, усаживаясь в постели.
– Я думал, господин обер-лейтенант приказали не мешать. Как говорится, ввиду умственной работы.
Муле взвалил на плечо мертвецки пьяного лекаря и ухмыльнулся. [62]
«Пора освежить тут воздух, - решил Вилле. - Ишь скалятся, пивные душонки. Подмазываются. Как это недостойно! Мне необходима чистая интеллектуальная атмосфера».
Обер-лейтенант тщательно умылся и натянул свежее, слегка пахнувшее духами белье. Он был очень чувствителен к запахам. С детства. Потом вызвал командира ротной группы управления, чтобы отдать необходимые распоряжения. Поинтересовался, какого он мнения о Рудате. Как возможном ординарце. Или кандидате в группу управления.
– Второй взвод, готовьсь! - гаркнул ротный посыльный, распахнув дверь Пёттерова блиндажа. - В семь тридцать вашего шефа вызывают на батальонный КП. Операция против партизан.
– А почему опять мы? - с набитым ртом спросил Малер. У него была язва, поэтому, едва продрав глаза, он начинал жевать, чтобы желудочный сок не бередил больное место.
– Потому как ваш новый взводный охоч до развлечений, я так думаю. Верно, Пёттер?
– Тоже мне открыл Америку, - пробурчал Пёттер, вылезал из-под одеяла. Рудата в блиндаже не было. - Где Рудат?
– В четвертой роте, - сообщил Малер. - Там, говорят, те две бабенки, с которыми вы разделались нынче ночью.
– Я пошел, - бросил Пёттер.
На пороге вырос унтер-офицер Цимер, чисто выбритый, портупея и сапоги сверкают, подворотничок белоснежный. Уставился на Пёттера в ожидании рапорта. Но тот застегнул ремень и шагнул мимо него к выходу.
– Вы куда? - осведомился Цимер.
– В нужник, если тебе так хочется знать, - огрызнулся Пёттер, обстоятельно раскурил чинарик и вышел.
– У него, видать, очень уж чувствительный кишечник, - заметил Малер.
Цимер лучезарно улыбнулся и достал блокнот:
– А у вас, надеюсь, не менее чувствительная память. Почему вы не побриты?
Малер снял с печки поджаренный хлеб.
– Почему вы не побриты, скотина? Встать! Смирно! - Малер вытянулся в струнку, и Цимер удовлетворенно отметил, что кое-кто из солдат тоже встал, хотя и с ухмылкой. - Хочу обратить ваше внимание на то, что через полчаса взвод должен быть умыт, побрит и одет по всей форме. Мы выступаем. Кстати, где наш друг Рудат?