Страница 15 из 75
— Значит это, правда?! О, нет!.. — однако, вновь потерять сознание ей не дали. Достаточно сильный, но аккуратный удар по обеим щекам заставил женщину не только отбросить желание терять сознание или притворяться спящей, а вскочить, не раздумывая, и дать хорошую сдачу. Ее оплеуха не была щадящей. Служительница громко вскрикнула и отлетела на некоторое расстояние, не удержавшись на старческих ногах. Она растянулась во весь рост, произведя при этом нежелательный грохот опрокинутых факелов. Пока старушка летела и пыталась уберечься, Иш-Чель успела добежать до дверного проема. Но сбежать ей не удалось — шкуры откинулись, и в комнату быстро вошел жрец бога Чаку в сопровождении свиты.
— Наконец-то, госпожа, Вы пришли в себя… — жрец говорил ласково. Старушка к тому моменту уже с кряхтением поднялась и покорно склонилась, ожидая дальнейших указаний. Свита заполнила помещение, они внесли огромную лохань с горячей водой, ткани, жаровни с горящими углями, от которых тут же пошло тепло. Пока прислуга раскладывала нарядную одежду с украшениями и косметику, Иш-Чель и жрец продолжали стоять друг против друга и смотреть в глаза. Взгляд жреца был довольным и снисходительным, он увещал Иш-Чель покориться. Иногда ей казалось, что это гипноз, потому что в душе поднималась волна спокойствия и равнодушия. Но, откуда-то из глубины вырастало сопротивление и тогда, испугавшись, что его заметят, Иш-Чель притупляла взор, слегка откидывала голову, позволяя себя баюкать. Вскоре она не могла себе сказать, чего ей хочется больше: чтобы ее успокоили, и ей было не страшно, или же бороться за жизнь… Почувствовав, что Иш-Чель покинул бунтарский дух, жрец тихо отдал команду прислуге и вышел из комнаты.
Женщины начали обряд с омовения, они раздели послушную Иш-Чель, заставили ее опуститься в теплую воду и запели. Нежное, почти жалостное пение послужило для жертвы сигналом — Иш-Чель разрыдалась и сбросила с себя чары гипноза, понимая, что ей не удастся вырваться. По мере того, как суть пения доходила до ее сознания, в Иш-Чель, зарождалось новое сопротивление.
А женщины пели ей, что она должна быть благодарна божественному выбору. Завтра она покинет этот грубый мир с его войнами, неурожаями, голодными годами…
"Что-то я не припомню, когда голодала!.." — внутреннее сопротивление нарастало. Иш-Чель, еще не освободившаяся окончательно от гипноза, попыталась закрыть уши, но терпеливые руки, омывшие не один десяток жертв, упорно разжимали их, и приходилось слушать наставления.
Поющие превозносили редкую красоту, которая непременно должна понравиться и удивить бога, благодарили отца и мать, которые подарили Коацаоку такую божественную женщину…
"Вот именно, вам меня подарили, а вы хотите меня убить!" — Иш-Чель уже пришла в себя, гипноз перестал действовать и вместо религиозного трепета или хотя бы жалости к себе, в ней креп бунт. Он ее пугал, потому что она должна была испытывать гордость, от божественного выбора, удостоенной чести. Но в душе не возникало послушание и покорность, на которую были рассчитаны песни, которые казались ей теперь страшно заунывными и печальными.
Перечислив все женские достоинства Иш-Чель, прислужницы перешли в наступление на ее сознательность. Избранница должна быть ласковой с всесильным. Услужливой во всем, покорной, тогда он пошлет городу дождь и богатый урожай, не даст голоду убить детей и матерей, придаст силы их мужчинам, отгонит ацтеков прочь…
"Да уж, так эти псы и уйдут!" — уже все существо Иш-Чель сопротивлялось происходящему, оно не хотело умирать.
О какой славе и почестях ей говорят!? Ее совершенно не интересует вечная
благодарность граждан, которые мирно спят в своих постелях, и только фанатики бодрствуют, чтобы на рассвете следовать за ритуальной процессией! Она молода, красива, богата, счастлива, любима! Она хочет жить здесь и сейчас! Ей ни от кого ничего не нужно! О, боги, как же она хочет жить, просто жить! Неужели они не могут этого понять?! Ведь это так просто!..
"Отпустите меня, — мысленно обращалась Иш-Чель к своим стражам, продолжающим петь. Она пыталась заглянуть им в глаза, найти сочувствие, но прислужницы опускали тяжелые веки и продолжали свое дело.
"Помогите же мне!" — взгляд ее, полный мольбы, перебегал с одного лица
на другое, но служанки смотрели поверх ее головы…
"Неужели среди вас нет никого, кто бы мне помог?! Я же не могу справиться со всеми вами! Где же помощь?" — тут Иш-Чель поняла, что
рассчитывать на слуг нечего, помощь может, прийти только извне, и только от Кинич-Ахава. Но где же он. Ведь он ее муж. Он ее любит, он ее защитит. Конечно, как же раньше она не додумалась! Именно он войдет сейчас и прекратит все это.
" Ну вот, вот его шаги!" — шаги действительно слышались отчетливо, но это шли рабы, которые должны были забрать грязную воду. Среди них Иш-Чель так и не увидела своего мужа. И снова паника охватила женщину. Почти отчаявшись, набравшись смелости и гордости, она попыталась достаточно твердо задать присутствующим вопрос:
— Где мой муж? — самая старшая прислужница, которая не сделала ни одного движения за все время, а только наблюдала и отдавала распоряжения, строго посмотрела на нее, недовольно чмокнула губами, поджала их, и с оскорбленным видом, сохраняя достоинство, удостоила бывшую госпожу Коацаока ответа:
— Халач-виник больше не твой муж, ты принадлежишь богу Дождя. Ты теперь его
невеста. Ты должна быть счастлива, что божественный выбор пал на тебя! Поэтому молчи и не задавай глупых вопросов!
— Гадкая старуха, как ты смеешь так со мною говорить! — разозлилась Иш-Чель и быстро выдернула руку, на которую надевали очередной браслет. Резкий взмах… К своему удовольствию, прислужница вовремя поняла, что за этим последует увесистая оплеуха, и вовремя увернулась от удара. Но кончики ногтей бывшей правительницы Коацаока все же оставили легкий след. Это было оскорблением. Сдерживая ярость, старуха прошипела:
— Усмири свою гордыню, иначе получишь напиток забвения! Я лично волью его в тебя, паршивая девчонка! И объявлю, что ты так хочешь побыстрее попасть к богу Чаку, что просто изнемогла от желания ему услужить!:
— Мерзкая старуха! Тебя бы отправить услуживать! Да видно ты сейчас красивее, чем была сто лет назад! — на шум вышел жрец, окинув взглядом ссорящихся, он все понял. Взмахом руки он приказал старой женщине удалиться. Ее место заняла молодая прислужница. Иш-Чель мрачно насупилась — придраться было не к чему — подготовительный ритуал подходил к концу. Ей оставалось только мысленно призывать мужа. Теперь спасение могло прийти только от него.
Кинич-Ахава метался в своих покоях. Происходящее было настолько неправдоподобным, что походило скорее на страшный сон. Но факт отсутствия рядом Иш-Чель говорил, что вечерние события были, и они вышли из-под его контроля. Теперь же он должен срочно что-то предпринять. Чем быстрее, тем лучше. Но что?
Ритуал избрания, жребий показались, ему странными. Поведение его народа говорило о враждебности. Демонстрация силы братом заставляла беспокоиться о сохранении за собою власти халач-виника. Весь клубок событий указывал на хорошо продуманную интригу, которую плели давно, а он только сейчас увидел ее маленький кончик…
Принеся в жертву Иш-Чель, интриганы наносили удар и лично ему, и его правлению, так как с завтрашнего дня он не мог рассчитывать на поддержку со стороны Майяпана. Фактически он становился врагом рода Кокомо. Это были внешние проблемы, по долгу своего положения, он обязан был постепенно разобраться. На главное место, естественно, он ставил Иш-Чель.
Она занимала его мысли, она заставляла его страдать и думать о совершенно невозможных планах освобождения. Он находился на грани нервного срыва. Отступиться от любимой женщины он не мог, но и не мог предложить взять кого-нибудь взамен. Две, пять, десять рабынь не могли удовлетворить кровожадность жрецов и фанатиков. Им нужна была такая жертва, которая бы показала всем, насколько он дорожит своей властью, своим правом на управление Коацаоком, верой своего народа.