Страница 14 из 75
В надежде на новый урожай майя поднимали головы и, щурясь, пытались рассмотреть на безоблачном небе хоть какую-нибудь маленькую тучку, которая смогла бы подарить долгожданный дождь и спасти посевы. Жрецы молились, но дождя не было. Это ожесточало людей, неумолимо подталкивая к бунту. И тогда город всколыхнуло известие. Бог Чаку требует большой жертвы от знатных граждан.
Для этой цели собрались все граждане Коацаока на центральной площади. Кинич-Ахава наблюдал за всем высокого помоста. Он видел, как приходящие на площадь воины, торговцы, ремесленники со своими семьями проталкивались, чтобы занять места. Только на сей раз не в поиске удобных или лучших мест, а с четко определенной целью. Более бедные горожане уверенно протискивались к помосту, где сидел халач-виник, а богатые граждане занимали места напротив. В этом просматривалась определенная закономерность — город делился на два лагеря.
Жители близлежащих к площади домов высыпали на плоские крыши и потеснились, чтобы дать место родственникам из удаленных городских районов. Площадь заполнилась и напоминала пестрый муравейник. Шум толпы, вызванный задержкой, становился угрожающим. Временами вспыхивали ссоры, мужчины с оружием и не скрывали своего отношения к противоположному лагерю. Наконец появился Халаке-Ахава, его люди заняли место напротив халач-виника, что выглядело вызывающим неповиновением. Гнев и неприязнь противников потушил жрец бога Чаку, который внезапно вышел из храма.
Черный длинный плащ развивал тихий ветерок. Огромный головной убор из длинных зеленых перьев на макушке и красными в окружении головы, символизировал яркий расцвет растений под лучами солнца. С большой золотой бляшкой на груди, изображающей бога Чаку, широким поясом из шкуры ягуара, опускающимся до колен поверх набедренной повязки, жрец бога Чаку был великолепен. Он внушал трепет и уважение. Он вышел с поднятыми к небу руками, его губы шевелились, произнося молитву, глаза окружали черные нарисованные круги — символ бессонных ночей и темного грозового неба.
Глаза присутствующих устремились на эти поднятые руки. От этого человека зависело благополучие собравшихся граждан. Теперь только он мог командовать толпой и требовать у нее полного повиновения. А толпа подхватила молитву, которую запели младшие жрецы, и постепенно весь город обратился к богу Чаку. Толпа начала впадать в транс, загипнотизированная мрачной силой, исходящей от служителей этого бога. Молитва продолжилась несколько часов. От усталости люди начали раскачиваться, глаза становились пустыми. Только ощутив полную
власть над толпой, главный жрец оборвал свое песнопение, замер и стал вещать низким голосом повеление бога Дождя:
— Мой народ слишком любит себя, он отдает мне только крохи со своего стола. Пусть каждый пожертвует тем, что ему дороже всего… Выберите молодую женщину, стоящую выше всех ко мне, любимую и лелеянную вами, пусть она и ее подруги согреют меня. Я поверю только им, и вы снова станете моими любимыми детьми. Я прощу вас.
После слов жреца повисла мертвая тишина. Еще не выйдя из транса, люди начали оглядывать себя и своих соседей…
Иш-Чель казалось, что ее сердце остановилось — жрец требовал человеческую жертву от правящего дома, а женщин было две: она и ее свекровь, но им была нужна молодая…
"Нет! Это какое-то безумие!.. Такого не может быть!.. Они не могут, не смеют принести меня в жертву! Я же жена халач-виника! О, бог Чаку!" — в панике она готова была броситься бежать, но ноги ей отказали, да и куда бежать? Ее окружала толпа фанатично настроенных жителей, которым нужен дождь. Им все равно, что от них требуют, лишь бы пошел этот проклятый дождь! Тошнота подкатила к горлу и не давала дышать, она отняла речь…
А народ уже требовал объявить, кто будет посланницами к Чаку, кому окажут эту честь. Иш-Чель огляделась, она попыталась поймать взгляд мужа, но тот с жалостью смотрел на мать. Плотная стена из прислуги окружила ее кольцом, а кое-кто поддерживал женщину под руки. На губах Уичаа играла загадочная улыбка, которая могла означать что угодно.
Из храма вынесли небольшой горшочек, его передали главному жрецу, и он направился к семье халач-виника уверенной поступью. Кинич-Ахава пытался поймать его взгляд, но жрец устремил его в небо и только изредка опускал на правителя, словно, удостаивая милости.
Жрец, только соблюдая этикет, слегка поклонился правителю и застыл, ожидая от него указаний. Кинич-Ахава понял, что он не может, не имеет права на глазах своего народа помешать своей жене и матери исполнить долг. Это была почетная миссия. Пауза затягивалась. Правитель лихорадочно искал выход, а народ ждал. Оставалось уповать на милость бога Чаку, и Кинич-Ахава обречено махнул рукой, разрешая начать церемонию.
" Я не хочу тянуть этот жребий! Они не имеют права заставить меня это делать! Я просто не буду его тянуть!" — Иш-Чель застыла, с ужасом глядя на приближающийся горшочек. Для нее он таил только зло, она не могла даже подумать, что ее может обойти выбор. Сначала от страха у нее отнялись ноги, потом руки плетьми повисли вдоль тела, отказавшись исполнять волю. Она не смогла заставить себя протянуть руку и вытянуть свой жребий.
Но на то и прислужницы… Одна из них заботливо подхватила безвольную руку госпожи под локоток и положила на протянутый горшочек. Тонкие пальцы Иш-Чель ухватились за его край мертвой хваткой. Та же заботливая рука служанки осторожно, по пальчику разжала их по одному и опустила их вовнутрь. Там лежали пластинки. Иш-Чель показалось, что они ударили ее могильным холодом. Но она не успела даже определить свои ощущения. Ее руку, существующую без нее, подтолкнули и сжали, заставляя пальцы слабо раздвинуться и сомкнуться на самой верхней, которая несла в себе неизвестность…
Внимательно рассмотрев жребий, жрец поднял его над головой и издал торжествующий вопль, который тут же подхватила толпа — слова бога Чаку подтвердились — добровольная жертва из правящей семьи найдена. Толпа ликовала — теперь женщине предстояла счастливая и безмятежная жизнь в чертогах бога Чаку. А сама будущая жертва уже не слышала воплей радости ликующих горожан, она потеряла сознание. Ее подхватили и уложили на носилки, которые были отправлены в комнаты под теокалли.
Кинич-Ахава просто застыл, он прекратил наблюдать за жрецами, и не мог оторвать взгляд от носилок, на которых уносили жену. Неужели боги требуют от него такую плату?! Как можно? Кровь бросилась в голову, он сжал нож на поясе, но не сдвинулся с места. Значит вот она — жертва, необходимая богам за благоденствие города…
Жрецы продолжали выбирать в сопровождение еще трех девушек — сан супруги халач-виника требовал достойной свиты. Младшие жрецы медленно обходили знатные семьи, а их упорно преследовали тысячи зорких глаз, наблюдавших за правильным соблюдением ритуала. Каждый выбор сопровождался шумным ликованием горожан. Служители Чаку были довольны — еще три знатные девушки, известные своей порядочностью и красотой изъявили о своем добровольном желании сопровождать Иш-Чель в небесные чертоги бога, стать его прислужницами, молить о милости к родным и близким, оставшимся на земле. Девушек сразу же усадили в носилки и унесли вслед за Иш-Чель.
Тяжелый день подходил к концу. Все испытывали радостное удовлетворение и надежду. Завтра, под усиленной охраной, церемониальная процессия отправиться к ритуальной скале у реки, и свершиться воля бога Чаку, придет его благословение измучившимся детям, вновь настанет благополучие на землях города Коацаока.
Иш-Чель пришла в себя уже глубокой, ночью. Обморок длился долго и перешел в крепкий сон. Сначала женщина почувствовала холод, который проник ей под одеяло, потом сладковатый привкус на губах. Еще с затуманенными мыслями, она поняла, что крепкий сон был благодаря напитку, который она в бессознательном состоянии выпила. Тут же было дано себе слово, что ни есть, ни пить она больше ничего не будет, иначе превратиться в слабовольную и послушную жертву в руках жрецов. Ей осталось тихонько приоткрыть глаза и осмотреться из-под длинных ресниц, но легкий шорох заставил ее снова застыть, притворяясь спящей. Итак, в комнате она была не одна. Кто это? Стража? Прислуга? То, что это не ее постель и не ее комната она не сомневалась: запах в помещении был пропитан определенными благовониями, а холод… Иш-Чель любила тепло, и в комнате всегда стояло несколько жаровен. Выходит, жребий, жрец, добровольный выбор — не сон?! Очевидно, паника и смятение отразились на ее лице, и наблюдатель это заметил, потому что, когда Иш-Чель не выдержала и попыталась приоткрыть глаза, ее жест был замечен. Над собою она увидела голову старухи. Ее беззубый рот довольно улыбался. Едва их глаза встретились, как будущая жертва, получив подтверждение, что это явь, все вспомнила и в ужасе прошептала: