Страница 8 из 10
Эти сложные – по крайней мере, для автора – рассуждения требуют некоторого лирического отступления, связанного, безусловно, с рассматриваемой проблемой. В связи с этим нам показалось возможным привести в качестве примера рассказ А. Аверченко «Телеграфист Надькин», который, на наш взгляд, является изящным художественным отражением одной из сторон проблемы понимания сущности концепта.
– Хоррро-шо! Верно?
– Да.
– А я, брат, так вот лежу и думаю: что будет, если я помру?
– Что будет? – хладнокровно усмехнулся Неизвестный человек, – Землетрясение будет!.. Потоп! Скандал!.. Ничего не будет!!
– Я тоже думаю, что ничего, – подтвердил Надькин. – Все тоже сейчас же должно исчезнуть: солнце, земной шар, пароходы разные – ничего не останется!
Неизвестный человек поднялся на одном локте и тревожно спросил:
– То есть… Как же это?
– Да так. Пока я жив, все это для меня и нужно, а раз помру, на кой оно тогда черт!
– Постой, брат, постой… Что это ты за такая важная птица, что раз помрешь, так ничего и не нужно?
Со всем простодушием настоящего эгоиста Надькин повернул голову к другу и спросил:
– А на что же оно тогда?
– Да ведь другие‑то останутся?!
– Кто другие?
– Ну, люди разные… Там, скажем, чиновники, женщины, министры, лошади… Ведь им жить надо?
– А на что?
– «На что, на что»! Плевать им на тебя, что ты умер. Будут себе жить, да и все.
– Чудак! – усмехнулся телеграфист Надькин, нисколько не обидясь. – Да на что же им жить, раз меня уже нет?
– Да что ж они, для тебя только и живут, что ли? – с горечью и обидой в голосе вскричал продавец ленкоранских лесов.
– А то как же? Вот чудак – больше им жить для чего же?
– Ты это… серьезно?
Злоба, досада на наглость и развязность Надькина закипели в душе Неизвестного. Он даже не мог подобрать слов, чтобы выразить свое возмущение, кроме короткой мрачной фразы:
– Вот сволочь!
Надькин молчал.
Сознание своей правоты ясно виднелось на лице его.
– Вот нахал! Да что ж ты, значит, скажешь; что вот сейчас там, в Петербурге или в Москве, генералы разные, сенаторы, писатели, театры – все это для тебя?
– Для меня. Только их там сейчас никого нет. Ни генералов, ни театров. Не требуется.
– А где же они? Где?!
– Где? Нигде.
– ?!!?!!
– А вот если я, скажем, собрался, в Петербург приехал, – все бы они сразу и появились на своих местах. Приехал, значит, Надькин, и все сразу оживилось: дома выскочили из земли, извозчики забегали, дамочки, генералы, театры заиграли… А как уеду – опять ничего не будет. Все исчезнет.
– Ах, подлец!!! Ну, и подлец же!.. Бить тебя за такие слова – и мало. Станут ради тебя генералов, министров затруднять! Что ты за цаца такая?
Тень задумчивости легла на лицо Надькина.
– Я уже с детства об этом думаю: что ни до меня ничего не было, ни после меня ничего не будет… Зачем? Жил Надькин – все было для Надькина. Нет Надькина – ничего не надо…
Тысяча мыслей терзала немного охмелевшую голову Неизвестного человека.
– Что ж, по-твоему, – сказал он срывающимся от гнева голосом, – сейчас и города нашего нет, если ты из него вышел?
– Конечно, нет.
– А посмотри, вон колокольня… Откуда она взялась?
– Ну, раз я на нее смотрю, она, конечно, и появляется. А раз отвернусь – зачем ей быть? Для чего?
– Вот свинья! А вот ты отвернись, а я буду смотреть – посмотрим, исчезнет она или нет?
– Незачем это, – холодно отвечал Надькин. – Разве мне не все равно, будет тебе казаться эта колокольня или нет?
Оба замолчали.
– Постой, постой! – вдруг горячо замахал руками Неизвестный человек. – А я, что ж, по-твоему, если умру… Если раньше тебя, тоже все тогда исчезнет?
– Зачем же ему исчезать, – удивился Надькин, – раз я останусь жить? Если ты помрешь, – значит, помер просто, чтобы я это чувствовал и чтоб я поплакал над тобой.
И, встав с земли и стоя на коленях, спросил ленкоранский лесоторговец сурово:
– Значит, выходит, что и я только для тебя существую, значит, и меня нет, ежели ты на меня не смотришь?
– Ты? – нерешительно промямлил Надькин.
В душе его боролись два чувства: нежелание обидеть друга и стремление продолжить до конца, сохранить всю стройность своей философской системы.
Философская сторона победила.
– Да! – твердо сказал Надькин. – Ты тоже. Может, ты и появился на свет для того, чтобы для меня достать кулич, курицу и водку и составить мне компанию.
Вскочил на ноги ленкоранский продавец… Глаза его метали молнии. Хрипло вскричал:
– Подлец ты, подлец, Надькин! Знать я тебя больше не хочу!! Извольте видеть, мать меня на что рожала, мучилась, грудью кормила, а потом беспокоилась и страдала за меня?! Зачем? Для чего? С какой радости?.. Да для того, видите ли, чтобы я компанию составил безработному телеграфистишке Надькину? А?!.. Для тебя? Провались ты: не товарищ я тебе больше, чтоб тебе лопнуть!
Нахлобучив шапку на самые брови и цепляясь полуоторванной подметкой о кочки, стал спускаться Неизвестный человек с пригорка, направляясь к городу.
А Надькин печально глядел ему вслед и, сдвинув упрямо брови, думал по-прежнему, как всегда он думал: «Спустится с пригорка, зайдет за перелесок и исчезнет… Потому, раз он от меня ушел, зачем ему существовать? Какая цель? Хо!»
И сатанинская гордость расширила болезненное, хилое сердце Надькина и освещала лицо его адским светом.
С одной стороны, в этом рассказе представлена и философская позиция эгоцентризма, и безусловный агностицизм героя, и его метафизический взгляд на действительность. А с другой – идя от собственно представленного дискурса – можно отметить, что в рассказе как раз и показан разрыв неразрывной триады «смысл – текст – язык» как подтверждение уже цитированного нами тезиса В. В. Налимова: «Язык свободен от закона исключенного третьего, соответственно, свободен от жесткого разграничения истинности и ложности…» (там же, с. 111–112). В случае, когда язык (дискурс) принципиально (и утрировано, как в рассказе) отрывается от текста и смысла – а он это может! – то истинность и ложность, с одной стороны, становятся одинаково недоказуемыми. А с другой, выясняется, что при отсутствии критерия истинности и ложности сам смысл, соотносимый с реальным миром, также обращается в свою противоположность – в бессмысленность, так как язык (дискурс) ведет не к упорядочению «хаос-космос», а продолжает эту линию: предхаос / еще не порядок – космос / порядок – пост-хаос / уже не порядок.
Но что есть изначальное? На сегодняшний день науки о логике развития восприятия и понимания мира – это миф. О мифе писали все. Есть классики понимания мифа (от античности до К. Леви-Стросса, потом – от К. Леви-Стросса до наших дней). Всех цитировать невозможно, да и не надо. В конце концов, автор не пишет историю учений и взглядов: он только опирается на других в надежде, во-первых, их понять, во-вторых, вывести из понятого что‑то свое. Поэтому ограничимся лишь мнением А. Ф. Лосева:
«… это не выдумка, а наиболее яркая и самая подлинная действительность. Это совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола» [Лосев, 1991; 24]; «Миф всегда чрезвычайно практичен, насущен, всегда эмоционален, аффективен жизнен» (тамже, с. 28); «Но
что такое та наука, которая воистину не мифологична? Это – совершенно отвлеченная наука как система логических и числовых закономерностей. Это – наука-в-себе, наука сама по себе, чистая наука. Как таковая, она никогда не существует. Существующая реальная наука всегда так или иначе мифологична» (там же, с. 32). «Миф не есть ни схема, ни аллегория, но символ. Что получает теперь это утверждение от нашего анализа понятия чуда? Символ есть такая вещь, которая означает то самое, что она есть по существу. Теперь мы должны сказать, что подлинный мифический символ есть, по крайней мере, четвертый символ, символ четвертой степени. Во-первых, он есть символ в меру того, что он есть просто вещь или существо. Ведь всякий реальный предмет, поскольку он мыслится и воспринимается нами как непосредственно и самостоятельно сущий, есть, сказали мы, символ… Мифический символ есть символ в меру того, что он есть история, так как мы имеем тут дело не просто с личностью, но с ее эмпирическим становлением; и надо, чтобы это становление личности было проявлением ее, чтобы везде она узнавалась как таковая, чтобы везде происходило отождествление этой становящейся личности с ее нестановящимся ядром» (там же, с. 162; курсив везде автора. – Ю. П.).