Страница 13 из 15
Объясняется ситуация гносеологического бессилия, во-первых, разностью бытийного статуса природы и человека, во-вторых, утратой человеком, в результате его отпадения от природного мира и замыкания в социальной жизни, онтологического сознания, способности к трансценденции: «Чего-то особо обонятельного и осязательного недостает нам, чтобы читать щедро рассыпанные по всему Байкалу знаки, что-то тонкое, звериное, какое-то предельное чутье недополучили или потеряли мы…»[138] Оно заключается в восприятии с молитвенной установкой, отношении к природе как к храму, способности видеть и расшифровывать знаки потусторонней реальности.
Важное место в очерках занимает рассмотрение анимистических воззрений аборигенов на Байкал и Горный Алтай. Предположим, что целью обращения писателя к архаическим культурам Сибири служит, во-первых, стремление дать пример неразвитого в современном человеке онтологического сознания, во-вторых, продемонстрировать наиболее адекватное – символическое – видение сибирской природы. Исследуя топонимику Байкала сибирских народов («Лама», «Далая» и пр.), В. Распутин подчеркивает святость воды этого озера для всех издавна населявших его берега культур. В очерке «Горный Алтай» приводится поверье о Белухе как Владычице мира, запрещающее человеку даже смотреть на нее, ведь «это она насылает ветры и туманы, в ее власти, когда таять снегам и зеленеть травам, в какую сторону и каким числом идти зверю, урожайным ли быть лету»[139]. Повествователь сам оказывается носителем такого типа сознания, занимая позицию мистического, трансцендентального миросозерцания; архаические мифологемы плавно перетекают в собственные размышления. Так, поднимаясь на главную вершину байкальского острова Ольхон скалу Саган-Хушун, он ощущает себя на вершине мира, одновременно среди трех космических стихий – неба, воды и земли, – соединяющихся в пространстве вечного течения времени: «…стоит поддаться настроению и понять, что нет под этой бездной деления на дни и недели, на приходящие и уходящие жизни, на события и результаты, а есть только бесконечное всеохватное течение, устраивающее смотры, на которые одно и то же, окунаясь то в свет, то в тьму, является бессчетно»[140].
Опорой и фундаментом мироздания, сакральным источником жизни становится пик Белуха: именно здесь происходит рождение ветра, воды, земли и времени, находится «начало чистодува и чисторода, берущихся из вечности»[141]. Титаническая мощь байкальских ветров заставляет соглашаться с верой прибайкальских этносов, что ветры – это могучие духи озера. Размышляя о семантике названия реки Катуни, «хозяйки» на местном наречии, автор говорит о ней как об артерии, обогащающей жизнью береговой космос, опоре и носительнице всеобщего становления: «К ней сбегает водосбор, жмутся леса и травы, от рождения до смерти держат ее в памяти зверь и птица, а горы, которым ведет она неустанный счет, как по команде, то приникают к ней, то отступают, давая место плодородию»[142]. Таким же статусом обладает Лена: «С каждой низинки и с каждого распадка собирает дань Лена и несет ее людям как первый и бесценный дар – дар влаги. Рождается из вод и лесов, настаивается на мхах и травах, опевается птицей, вздымается скалами жизнетворный воздух, превращаясь в ветер, летит в низовья вслед за водой как дар дыхания; нагуливается здесь зверь, становится на крыло птица, мечет в малых речках икру рыба – это начало и развод, обитель и исход третьего среди равных даров жизни – дара природного семени»[143].
В. Распутин рассматривает природу как космос, неизмеримо превосходящую человека силу идеал гармонии, нерукотворного совершенства, эталон организации и мерило мудрости; эквивалент понятия «бытие». Биосфера Земли осмысляется как экологическая ниша человечества. В этом аспекте писатель связывает окружающую среду и деятельность человека в систему природа / общество, анализируя воздействие антропосферы на равновесие природных экосистем. В очерке «Сибирь без романтики» говорится о необходимости беспристрастного взгляда на Сибирь как страну, которую сотворила природа. Образ Сибири, таким образом, уравнивается с образом природы.
В. Распутин сакрализирует, одухотворяет природу Сибири, рассматривает ее пантеистически. В своей натурфилософии он воспринимает, во-первых, антропоморфические представления архаических культур, поклонение космосу племенами аборигенов Сибири, во-вторых, наследие русской религиозной и космистской философии (в частности, Л.Н. Толстого, Н.К. Рериха). Очерки отличаются высоким уровнем словесной изобразительности и свободным использованием средств художественной типизации, что обеспечивает исключительную глубину проникновения в субстанциальные, очень сложные и скрытые основы бытия и человеческого существования в нем.
Картина мира писателя в публицистике конца 1970– 2000-х годов позволяет реконструировать рудименты архаических моделей культуры, глубинные семантические коды, дорефлективные схемы и символы, которые могут и не осознаваться самим автором, но способны пролить свет на многие грани его мышления: «Психоанализ научил нас тому, что символ передает свой смысл и выполняет свою функцию даже тогда, когда его значение не зафиксировано сознательным мышлением»[144].
В картине мира В. Распутина, сложившейся в очерках этого периода, можно обнаружить целый ряд соответствий мировоззренческим комплексам человека архаической культуры, в жизни которого доминирующим началом и идеальной парадигмой существования выступал космос. Как и для носителя архаического сознания, природа для В. Распутина – стабильная и внутренне упорядоченная в своих ритмах и феноменах система, в самой структуре которой присутствуют сверхъестественные начала. Мышлению писателя свойственен глубокий символизм. При этом природный мир не только изображается символически, но и воспринимается как система символов. Налицо религиозное «удвоение» мира, когда наряду с чувственно данной реальностью в картину сущего вводится трансцендентное, транслируемое эмпирическим измерением бытия, реальность умозрительного порядка (однако сама по себе не прописанная).
С точки зрения В. Распутина, приобретение человеком в процессе своего развития, состоящего в вычленении из природного мира, ограниченного знания не позволяет ему постигать бытие во всей его полноте и разнообразии связей. В свою очередь, природа познаваема только посредством символов. Онтофания и иерофания, таким образом, соединяются и выступают полностью тождественными в картине мира писателя, в чем, безусловно, видны следы архаических религиозных представлений. В. Распутин стремится охватить мир в целом, воспринимает его как абсолютно законченное единство – проявляет универсализм собственного мышления.
Органически вписанными в онтологию оказываются отдельные представления аборигенов Сибири о Байкале и Горном Алтае. Используемый писателем в очерках конкретный этнографический материал служит для собственно авторской интерпретации окружающего мира, устройства и структуры вселенной вообще, и особенностей местной, сибирской, природы в частности, а также места в ней человека. В. Распутина интересует вера коренных сибирских этносов не в отдельных духов, а во всеобщую одушевленность природы, – т. е. в то, что априорно тождественно оригинальной картине мира писателя. В. Распутину важно прежде всего продемонстрировать наличие у аборигенов мифологического сознания, такой стадии развития мироощущения, когда человек не противопоставлял и даже не выделял себя из мира природы, когда «от человека требовалось самое почтительное отношение <…> ко всей окружающей среде»[145]. Лишь такой тип мироощущения единственно адекватен полноте и совершенству бытия. При этом носителем онтологического сознания является и сам субъект речи очерков: «В подобном мире человек не чувствует себя замкнутым в рамках своего существования. Он тоже открыт, он общается с миром, поскольку использует тот же язык – язык символов. <…> Если для человека архаического общества мир постигаем и проницаем, то и человек этот чувствует, что мир «смотрит» на него и понимает»[146].
138
Распутин В. Байкал передо мною… С. 7.
139
Распутин В. Горный Алтай… С. 168.
140
Распутин В. Байкал // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 89.
141
Распутин В. Горный Алтай… С. 165.
142
Там же. С. 161.
143
Распутин В. Вниз по Лене-реке… С. 98.
144
Элиаде М. Мефистофель и Андрогин // Элиаде М. Азиатская алхимия: сб. эссе. М., 1998. С. 477.
145
Кыпчакова Л.В. К вопросу о культе деревьев у алтайцев // Вопросы археологии и этнографии Горного Алтая. Горно-Алтайск, 1983. С. 147.
146
Элиаде М. Аспекты мифа. Ульяновск, 1995. С. 145—146.