Страница 14 из 15
Эстетическое по сути созерцание природы позволяет писателю приобщиться к мистическому опыту. Собственно, эстетический опыт в его сознании приобретает черты религиозного. Сам механизм мифотворчества, с точки зрения В. Распутина, имеет своим главным истоком то глубокое духовно-эстетическое воздействие, которое оказывает природа на человека. Именно этим объясняется обожествление Байкала всеми издавна населявшими его берега культурами: «Байкал разрисован легендами, как лед его – кружевной изморозью, а вода зыбью. При встрече с ним сама собой начинала звучать песня – и складывались слова, извлеченные из таинственных глубин происхождения и поведения "славного моря", под шум ветра, под плеск и взгляд округ они нанизывались и нанизывались, пока не слагались, как новый приток, в пронзительный выдох»[147].
Вселенная В. Распутина предстает абсолютно «прозрачной», в идеале полностью открытой человеку. Небо непосредственно открывает субъекту речи наличие вечности, как для представителя архаической культуры – наличие всевышнего бога. В образах отдельных природных объектов периодически проявляются рудименты архаического культа великой богини-матери, которая правит всеми природными процессами и олицетворяет женское начало мира (Белуха, Катунь). В большей степени архетип материнства свойственен образам рек (Катунь, Ангара, Лена и т. д.) и озер (Байкал, Телецкое озеро). Вода в картине мира В. Распутина – космогонический символ, животворящая и регенерирующая сила, первовещество, лоно всякого возможного существования[148].
Публицистической спецификой очерков можно объяснить тот факт, что в них ни разу не возникают аллюзии архаического культа дерева, а также культа духов природных объектов. Даже в своем обращении к этнографическим материалам писатель не рассматривает представлений аборигенов о дереве как о важном средстве организации пространства и не уделяет внимания Владыке острова Ольхон, центральному персонажу в мифологии Приольхонья, хотя эта символика присутствует в уже написанном к этому времени «Прощании с Матерой». В свою очередь, в повестях и рассказах В. Распутина нет образов гор и озер, представленных в очерках. Это позволяет говорить о том, что в публицистической прозе писатель расширяет и достраивает свою космологию; очерки открывают новые аспекты авторской картины мира.
Следующая архаическая черта мироощущения В. Распутина – это преодоление всех антиномий в системе онтологических представлений. Космос в очерках непротиворечив; писатель не находит противоречий в природе, априорно представляющейся ему идеальной. В свою очередь, природа сама входит в такую архаическую пару противоположностей, как «сакральное и профанное». Под «профанным» при этом следует понимать современный мир людей. Однако, в отличие от человека архаической культуры, В. Распутин воспринимает «мирское» не как иллюзорное, а как реально осуществляющее экспансию в мир истинных значений. Данная диада лежит в основе всех бинарных оппозиций В. Распутина-публициста и может быть истолкована как архетипическая формула его мышления, которая определяет точку зрения писателя на проблемы современности и характер их публицистической постановки.
Картина мира в очерковой прозе В. Распутина иерархична. Писатель выстраивает четкую иерархию бытия, каждый из уровней которой «совершеннее» предыдущего и восходит к метафизическому источнику. Иерархиями пронизано все сущее, реальный и умозрительный миры: «Всякая исследуемая область вытягивается в цепочку взаимосвязанных и последовательно подчиненных ступеней. Эта цепочка всегда конечна, ее «низ» интересен прежде всего тем, что он отражает и символизирует верх»[149]. Социальное подчинено природному, которое, в свою очередь, подчинено трансцендентному – некому центральному регулятивному началу мира.
В публицистике стабильно проявляются отдельные черты архаического восприятия времени, связанные с онтологическим и антропологическим уровнями картины мира. Время В. Распутина имеет два измерения, которые соответствуют отмеченной выше фундаментальной антиномической паре его мировоззрения. Первое относится к священному уровню бытия и может быть обозначено как «онтологическое» время, второе – к мирскому, обозначим это время как «социальное». Онтологическое время – это время природы, ее естественных циклов – времен суток и года. Это время вечности. Социальное время, напротив, имеет линейный отсчет; а сознание писателя, безусловно, является исторически обусловленным сознанием современника. Однако и здесь в рудиментарном виде можно наблюдать свойственные архаическому сознанию восприятие цикличности времени и отрицание его непрерывности, что проявляется прежде всего в эсхатологизме и связано с его историософской концепцией В. Распутина.
Публицистические тексты писателя последних двадцати лет характеризуются появлением в них устойчивых эсхатологических мотивов, наметившихся еще в очерке 1972 г. «Вниз и вверх по течению». Объяснение этому можно найти во влиянии трагической культурной атмосферы эпохи предстоящей смены веков и тысячелетий на мировосприятие В. Распутина, которое в общих чертах начинает соответствовать мировосприятию многих русских писателей и поэтов рубежа XIX—XX веков. Художник ощущает в ткани существования присутствие конца, с тревогой видит Сибирь и всю Землю перед лицом конечного момента. Периодически в размышлениях возникает образ нового первобытного человека, начинающего все сначала после вселенского экологического катаклизма.
В восприятии социального времени четко прослеживается архаическая идея о прогрессирующей деградации мира. Для архаического сознания, как пишет М. Элиаде, «протекание времени предполагает все большее удаление от «начала», а, следовательно, и утрату первоначального совершенства. Все, что происходит во времени, разрушается, распадается, вырождается и в конце концов погибает»[150]. В. Распутин отрицает идею линейного прогресса в историческом развитии цивилизации и интерпретирует его как упадок, неумолимо влекущий к катастрофическому завершению истории.
В публицистике обнаруживается принципиальная структура архаических мифов о Золотом веке и конце света, воспроизводимая через призму сознания автора-современника. Однако налицо и существенные различия. Для древних культур время периодически кончается, чтобы, возвратясь к истокам, почерпнуть в них силы и вновь начаться. Грядущая катастрофа в архаическом сознании, таким образом, воспринимается не как нечто окончательное, а как очередной всплеск мирового цикла; эсхатология оказывается лишь префигурацией космогонии будущего и не приводит к отчаянию: «…для того, чтобы началось нечто истинно новое, нужно полностью уничтожить остатки всего старого цикла»[151]. Эсхатологические предчувствия В. Распутина, напротив, характеризуются именно состоянием отчаяния, которое не свойственно архаическому сознанию. Если для носителя архаического сознания конец света был проявлением сверхъестественного, священного в этом мире, соответственно – закономерным, неминуемым и даже желаемым, регулярно воспроизводимым в ритуалах нового года событием, непременным условием достижения первоначального блаженства, то для В. Распутина это неестественный процесс, детерминированный не онтологическими закономерностями, не старением космоса, а исключительно «грехами людей», антропогенными факторами – экологический катаклизм. За ним, как полагает писатель, последует не новый «Золотой век» человечества, а первобытное состояние на изуродованной Земле. В этом свете проступает понимание особой мессианской функции художника – указать на трагическое существо современного момента и подсказать возможные пути спасения.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
147
Распутин В. Байкал // Распутин В. Сибирь, Сибирь… С. 95.
148
В свете этих представлений воспринимаются книги шведского мыслителя и деятеля экологического движения Р. Эдберга «Письма Колумбу», «Дух долины», «Трудный путь к воскрешению», содержащие размышления о воде как основе жизни на Земле. См.: Распутин В. Миллионолетия Рольфа Эдберга…
149
Ивин А.А. Введение в философию истории. С. 153.
150
Элиаде М. Аспекты мифа. С. 59.
151
Там же.