Страница 5 из 7
Для образца их разницы можно взять любую типичную процедуру познающей мысли, хотя бы такую распространенную, как индукция и дедукция. С помощью индукции, как известно, осуществляется перенос знания об отдельных предметах на целый их класс, происходит восхождение мысли от единичных или менее обоих к более обоим положениям. Принято делить индукцию на популярную /через простое перечисление случайных наблюдений при отсутствии противоречащих случаев/ в научную /где вывод строится на возможно большем числе отобранных по некоему существу в разнообразию фактов, находящихся в причинной связи друг с другом/. Средствами обеспечения возможно большей достоверности в принципе-то всегда проблематичного вывода индуктивным путам в учебниках логики признаны наблюдение и эксперимент, производимые учеными. Получается, что неученые вынуждены якобы во всех случаях жизни довольствоваться индукцией популярной, слипом неполной и явно ненадежной.
На подозрении у философов состоят и практические возможности дедуктивных умозаключений, когда мысль следует от общих посылок к частным следствиям по логическим законам. Социолог Л.Г.Ионин, например, в одной из своих статей сравнивает возможности понимания, присущие повседневной деятельности, с особенностями познания экспертного, специализированного. Призыв и оригинальный почин сопоставлять познавательные возможности обыденной практики и науки выгодно отличают данную публикацию от груды философских работ, посвященных либо тому, либо другому типу знания. Тем не менее и для этого автора «первое /обыденное познание – С.Щ./ приблизительно, несистематично, основано на целом ряде неосознаваемых допущений. Второе /экспертиза – С.Щ./– точное и систематическое знание, основанное на эмпирическом изучении»2.
Допуская наличие у эксперта «богатого жизненного опыта», Л.Г.Ионин все же сводит его деятельность к применению научных знаний. Самостоятельное бытие развитого практического знания, его гносеологическая автономия, таким образом, в который раз если не отрицаются прямо, то замалчиваются. Уделом свойственного самим практикам понимания полагается им логический аргумент, который Ч. – С.Пирс назвал абдукцией – вывороченный наизнанку силлогизм, заключающий от следствия к посылке без достаточного основания /Как в перевранном гимназическом примере: «Все люди смертны. Сократ смертен. Следовательно, он человек»/. В итоге получается, будто бы лишь «экспертное знание методологично, т. е. оно строится в согласии как с принципами логики, так и с принципам специальной методологии той или иной области знания…»3 А знание практическое?
Едва ли не единственной работой, прямо посвященной обсуждаемой сейчас теме, в доступной нам философской литературе является статья В.П.Фофанова «О методе практического познания». В ней методология практики рассматривается на материале экономического сознания, непосредственно обслуживающего хозяйственную деятельность. Статью отличает новаторская для своего времени постановка вопроса, и ряд метких наблюдений над спецификой внетеоретических форм мысли. Однако конечные выводы автора вызывают возражения. Им, как и Л.Г.Иониным, утверждается, что, мол, практическое познание совершенно избавлено от рефлексии, не фиксирует своих условий, якобы «оно объективно лишено критерия определения истинности знаний, которыми располагает. В этом смысле возникновение иллюзий становится неизбежностью… По своей сущности оно является односторонним»4 и, договаривая сие размышление до конца, поверхностно-феноменологическим отражением действительности. Исключение делается В.П.Фофановым для «сознательной практики по развитию, революционному преобразованию общественных отношений» – в соответствии с известным марксистским тезисом о «внедрении научно-теоретических знаний в массовое сознание» практиков. «Единственно верная» теория при этом полагается непогрешимой, а практическое сознание субъектов реальной экономики само по себе – путаным и недалеким.
Между тем совершенно ясно, что постулат о стихийно развивающемся, отчуждающем груд капитализме, с одной стороны, и сознательно управляемом революционном движении да социалистическом строительстве, с другой, не выдержал проверки настоящей практикой новейшей истории. Давно пора бы признать – при любом общественном строе в жизнедеятельности людей сочетаются элементы стихийности и сознательности, истины и иллюзии, методизма и анархии. А социальное планирование способно лишь отчасти охватить объективные тенденции экономической и всякой иной практики. Архитекторы модернизированного капиталам, не претендуя на непогрешимость и не суля земного рая избирателям, преодолевая серьезные издержки и кризисы, все-таки сумели обеспечить, аккумулировать в развитых странах Запада общечеловеческие достижения культуры в широком ее смысле – товарно-денежное, рыночное хозяйство; юридические гарантии прав человека; политическую демократию. Социалисты же в их утопически-коммунистических ипостасях слишком долго и упорно стремились учить жизнь, вместо того, что самим у нее учиться.
Научные знания, в том числе методологические, безусловно используются на практике. Однако наука, ее теории и тем более ее методы сами по себе не в состоянии учесть, охватить всего разнообразия и динамизма действительных обстоятельств и ситуаций большой жизни. Адаптация научного по происхождению и по самой природе знания к жизни составляет важную сторону метода именно практики /в частности, таких его разновидностей, каковы методика, технология материального производства, общая культура предметной деятельности, о чем далее пойдет речь во второй части книги/.
При всей возможной практичности прикладных разработок ученых, нельзя отводить практикам роль методологических статистов или, пуще того, «гносеологических фетишистов», как это получается у В.П.Фофанова и многих других наших писателей на социолого-методологические темы. Блестящий анализ К.Марксом товарного фетишизма в сознании товаропроизводителей и обменивателей продуктов труда относился ко вполне определенной, давно минувшей исторической эпохе. А самое главное, этому анализу подвергнут, был всего один, не самый высокий уровень организации субъекта практики. Распространять присущую данному субъекту и тому времени иллюзорность сознания /к тому же частичную /на остальные «этажи», состояния, этапы практика, отказывать им в реалистичности л методичности, значит, создавать еще одну иллюзию.
Здесь, впрочем, у коллег Ионина и Фофанова проявляется общая для советской философии тенденция отождествлять часть /обыденное сознание масс, да еще худшего разбора пласты этого сознания/ с целым /практическое сознание, а познание/. Упреки в привычной бессистемности и необоснованности, /т. е. в отсутствии метода /можно адресовать лишь неспециализированному знанию практиков. К тому же главным образом в тех случаях, когда обыденно-практическое знание претендует выйти за пределы быта, отразить отвлеченные или удаленные от житейских реалий сюжеты. Тогда в ход идет и сугубо популярная индукция, и абсурдная абдукция, и многие другие ошибконосные приемы мышления. Но ведь практика, начинаясь с быта, им далеко не ограничивается. Более сложные, профессионализированные участки материальной и социально-политической деятельности отличаются тем самым полноценным практическим методом, общее определение которого я стремлюсь дать.
Распространенное выражение «метод той или иной науки» не равнозначно более широкому понятию научного метода. Встречающееся определение – «метод некоторой практики» /допустим, врачевания или ведения военных действий/ отличается от обсуждаемой категории практического метода как собирательного, родового выражения. Методологический арсенал наука и практики достаточно богат. Тем не менее, на каждую из огромного и все растущего числа отраслей духовного и материального производства отдельных методов не напасешься. Метод любой деятельности – это совокупное обозначение той системы физических средств, орудий и мыслительных приемов, операций, которыми она пользуется.