Страница 9 из 11
Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось.
– Да, да, – тихо сказал он.
– Ну вот и славно! – по своему обыкновению заключил беседу Стравинский и поднялся. – До свидания! – он пожал руку Ивану и, уже выходя, повернулся к тому, что был с бородкой, и сказал: – Да, а кислород попробуйте… и ванны.
Через несколько мгновений перед Иваном не было ни Стравинского, ни свиты. За сеткой в окне, в полуденном солнце, красовался радостный и весенний бор на другом берегу, а поближе сверкала река.
В данном примере мы пытались показать, как в ходе общения те его элементы, которые сначала выступают фигурами действительности, на следующих этапах уже могут служить для дискурса интровертивной составляющей общения – текстом; то, что первоначально возникло как экстравертивная фигура – дискурс, в дальнейшем может служить текстом – основой для реализации нового дискурса, и т. д.
Таким образом, по нашему мнению, структура коммуникации содержит три взаимосвязанных составляющих, находящихся в постоянном взаимодействии и взаимовлиянии: интровертивную фигуру – текст, экстравертивную фигуру – дискурс, реальную фигуру – действительность ситуации общения[20].
Глава II
Текст vs дискурс. Дискурс vs текст. Текст и дискурс vs действительность. Et cetera
Оставшись один, я решился заняться делами государственными. Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государства. Я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай.
Мы говорим пе дИскурс, а дискУрс!
И фраера, пе знающие фени,
Трепещут и тушуются мгновенно,
И глохнет самый наглый балагур!
И словно фипка, острый галльский смысл
Попишет враз того, кто залупнется!
И хватит перьев, чтобы всех покоцать!
Фильтруй базар, фильтруй базар, малыш.
Если текст, дискурс и фигура действительности составляют и структуру, и содержание коммуникации, то между ними должны быть определенные динамические связи, в каждый конкретный момент общения обеспечивающие ее корректность и эффективность. Каковы же варианты этих связей, как тесно должны быть соотнесены, например, текст и дискурс, или как далеко они могут расходиться, не нарушая при этом собственно коммуникацию? Попробуем рассмотреть эту ситуацию на примерах[21].
1. В повести И. Грековой «Кафедра» представлен разговор преподавателя и студентки в связи с пересдачей экзамена, а на заседании кафедры только что говорили о культуре речи:
«Увидев выходивших с кафедры людей, она робко выдвинулась вперед… – Матлогика… – сказала она еле слышно. – Какой предмет? – спросил Маркин. – Матлогика… – Да-да, я и забыл. По поводу этой матлогики у нас на кафедре была дискуссия. Большинство считает, что надо говорить «математическая логика». – Математическая логика, – покорно повторила девушка. На полголовы выше Маркина, она глядела на него, как кролик на льва. – Кстати, на дворе крещение, – сказал Маркин. – Я хочу задать Вам классический вопрос. Как Ваше имя? – Люда… – Этого мало. Фамилия?! – Величко. – Отлично. Люда Величко. – Он вынул записную книжку. – Буду иметь честь. Вторник, в два часа пополудни. Устраивает это Вас? – Устраивает. Спасибо. До свидания, – поспешно сказала Люда»…
«Потом вышел Маркин и стал над Людой по-своему издеваться: «Как Ваше имя?». Из «Евгения Онегина». Люда шла домой, утирая слезы варежкой. Чувствовала себя без вины оскорбленной, оплеванной. Ну поставь двойку, если уж очень нужно тебе, но зачем издеваться?»…
2. В другой повести этого автора, «Дамский мастер», молодой парикмахер беседует с клиентом, пожилой женщиной – профессором математики:
«…Он сурово отсекал мокрые пряди, приподнимал их, подкалывал, расчесывал, снова резал. Прошло с полчаса. Он заговорил:
– Если не ошибаюсь, вы сказали, что Виталик говорить нельзя. А как, например, Эдик? Есть такое имя – Эдик? У меня, между прочим, товарищ Эдик.
– Вероятно, он Эдуард.
– Эдуард – это же не русское имя?
– Нет, не русское.
– Откуда же у нас, русских, такое имя?
– Была такая мода одно время, по-моему, глупая.
– А у вас дети есть?
– Два сына.
– Какого возраста?
– Старшему двадцать два, младшему двадцать.
– Как и мне. Мне тоже двадцать, двадцать первый. А как ваших детей зовут?
– Коля и Костя. Простые русские имена. Самые хорошие.
– А я думал, интереснее Толик или Эдик. Или еще Славик.
– Это вам только кажется. Когда у вас будут дети, я вам советую назвать их самыми простыми именами: Ваня, Маша…
Это его позабавило. Не знаю, простые ли имена, или идея, что у него будут дети.
Он все еще стриг. Сколько времени, оказывается, нужно, чтобы оболванить одну женскую голову…
– Скоро? – спросила я.
– Ниже голову. Нет, еще не скоро. Операция сложная. Извините, если я вас спрошу. Вот вы упомянули в своем разговоре несколько имен и фамилий: Николай, кажется, Ростовский, Андрей Болконский и еще Пьер… Как будто Пьер. Какая его фамилия?
– Пьер Безухов.
– Так вот, я хотел вас спросить: Пьер – это разве русское имя?
– Нет, французское. По-русски Петр.
– Так вот вы, кажется, упомянули выражение, что Виталик или, скажем, Эдик не в духе русского языка. А сами употребили такое французское имя, как Пьер.
Ай да парень! Поймал-таки меня. Думал-думал и поймал.
– Да, вы правы. Мой пример не совсем оказался удачен.
– И какие это люди, о которых вы говорите? Андрей, и Николай, и Пьер? Они русские?
– Русские. Но, знаете, в те времена в высшем обществе было принято говорить по-французски..
– А в какие это времена?
– Во времена «Войны и мира».
– Какой войны? Первой империалистической?
Я чуть не засмеялась, но он был очень серьезен, Я видела в зеркале его строгое озабоченное лицо.
– Виталий, разве вы никогда не читали «Войны и мира»?
– А чье это произведение?
– Льва Толстого.
– Постойте. – Он снова вынул записную книжку и стал ее листать. – Ага. Вот оно, записано: Лев Толстой, «Война и мир». Это произведение у меня в плане проставлено. Я над своим общим развитием работаю по плану.
– А разве вы в школе «Войну и мир» не проходили?
– Мне школу не удалось закончить. Жизнь предъявляла свои требования. Отец у меня сильно пьющий и мачеха слишком религиозная. Чтобы не сидеть у них на шее, мне не удалось закончить свое образование, и я, в сущности, имею неполных семь классов, но окончание образования входит в мой план. Пока не удается заняться этим вплотную из-за квартирного вопроса, но все же я повышаю свой уровень, читаю разные произведения согласно плана».
3. В романе Т. Толстой «Кысь» беседуют так называемые «прежние» – люди, оставшиеся в живых после некоего взрыва, изменившего мир и образ жизни в нем, и герой, родившийся уже в этом новом мире.
…Никита Иваныч и с ним другой Прежний, Лев Львович, из диссидентов, сидели за столом и пили ржавь. Видать, давно пили и набрались хорошо: личики красные, бормочут чепуху.
Бенедикт снял шапку – Доброго здоровьичка.
– Беня?! Беня! Да ты ли это?! – Обрадовался, засуетился. – Сколько лет, сколько зим! Нет, правда? Год, два?.. С ума сойти… Знакомы? Бенедикт Карпов, наш скульптор, народный Опекушин.
Лев Львович посмотрел с сомнением, будто и не узнал, будто сам когда-то Пушкина нести не помогал; личико покривил:
– Кудеяровых зять?
– Ага.
– Слышал, слышал про ваш мезальянс.
– Спасибо, – поблагодарил Бенедикт. Даже растрогался. Слышали, значит.
Сел. Прежние подвинулись. Теснота, конечно. Вроде избушка с прошлого раза меньше стала. Свечка чадит, натекает, тени пляшут. Стены закопченные. На столе тоже нищета: жбан, да кружки, да горошку тарелка. Налили Бенедикту.
– Ну, что же ты?.. Как?.. Ну ты подумай… А мы сидим вот, выпиваем… О жизни беседуем… О прошлом… То есть, конечно, и о будущем тоже… Вот о Пушкине нашем… Как мы его ваяли, а? Как воздвигали! Какое событие! Эпохальное! Восстановление святынь! Историческая веха! Теперь он снова с нами. А ведь Пушкин, Беня, Пушкин – это наше все! Все! Вот ты об этом подумай, запомни и усвой… Но – представляешь, жалость какая. Он уже требует реставрации…
– Чего он требует?!.. – привстал Бенедикт.
– Чинить, чинить его надо! Дожди, снег, птицы… Вот если б он был каменный! О бронзе я уж молчу, до бронзы еще дожить надо… И потом, народ – народ совершенно дичайший: привязали веревку, вешают на певца свободы белье! Исподнее, наволочки, – дикость!
– Да вы ж сами хотели, чтоб народная тропа не зарастала, Никита Иваныч! А теперь жалуетесь.
– Ах, Боже мой, Беня… Но это же в переносном смысле.
– Пожалуйста, перенесем куда скажете. Холопов пригоню. На санях тоже можно.
– О Боже мой, Господи, царица небесная…
– Нужен ксерокс. – Это Лев Львович, мрачный.
– Не далее как сто лет назад вы говорили, что нужен факс. Что Запад нам поможет. – Это Никита Иваныч.
– Правильно, но ирония в том…
– Ирония в том, что Запада нету.
– Что значит нету! – рассердился Лев Львович. – Запад всегда есть.
– Но мы про это знать не можем.
– Нет уж, позвольте! Мы-то знаем. Это они про нас ничего не знают.
– Для вас это новость?
Лев Львович еще больше помрачнел и ковырял стол.
– Сейчас главное – ксерокс.
– Да почему же, почему?!
– Потому что сказано: плодитесь и размножайтесь! – Лев Львович поднял длинный палец. – Размножайтесь!
– Ну как вы мыслите, – Никита Иваныч спрашивает, – ну будь у вас и факс и ксерокс. В теперешиних условиях. Предположим.
Хотя и невероятно. Что бы вы с ними делали. Как вы собираетесь бороться за свободу факсом? Ну?
– Помилуйте. Да очень просто. Беру альбом Дюрера… Это к примеру. Черно-белый, но это не важно. Беру ксерокс, делаю копию. Размножаю. Беру факс, посылаю копию на Запад. Там смотрят: что такое! Их национальное сокровище. Они мне факс: верните национальное сокровище сию минуту! А я им: придите и возьмите. Володейте. Вот вам и международные контакты, и дипломатические переговоры, да все что угодно! Кофе, мощеные дороги. Вспомните, Никита Иваныч… Рубашки с запонками. Конференции…
– Конфронтации…
– Гуманитарный рис шлифованный…
– Порновидео…
– Джинсы…
– Террористы…
– Обязательно. Жалобы в ООН. Политические голодовки. Международный суд в Гааге.
– Гааги нету.
Лев Львович сильно помотал головой, даже свечное пламя заметалось:
– Не расстраивайте меня, Никита Иваныч. Не говорите таких ужасных вещей. Это Домострой.
– Нет Гааги, голубчик. И не было.
Лев Львович заплакал пьяными слезами, стукнул кулаком по столу – горошек подскочил на тарелке.
– Неправда! Не верю! Запад нам поможет!
– Сами должны, собственными силами!
– Не первый раз замечаю за вами националистические настроения! Вы славянофил!
– Я, знаете…
– Славянофил, славянофил! Не спорьте!
– Чаю духовного возрождения!
– Самиздат нужен.
– Но Лев Львович! Но самиздат у нас и так цветет пышным цветом. Вы же сами в свое время настаивали, не правда ли, что это основное. И вот, пожалуйста, – духовной жизни никакой. Значит, не в том дело.
– У меня жизнь духовная, – кашлянул Бенедикт.
– В каком смысле?
– Мышей не ем.
– Ну и?..
– В рот не беру. Только птицу. Мясо. Пирожок иногда. Блины. Грибыши, конечно. Соловей марешаль в кляре, хвощи по-савойски. Форшмак из снегирей. Парфэ из огнецов а ля лионнэз. Опосля – сыр и фрукты. Все.
Прежние молчали и смотрели на него в четыре глаза.
20
Традиционно в работах используются сокращения наиболее частотных многословных терминов, однако автор очень не любит этого: когда таких терминов несколько, он уверен, что только сам их автор может бегло, без запинки каждый раз их проговаривать. Поэтому в данной работе все термины будут писаться полностью.
21
Во многих работах, посвященных тексту и дискурсу, авторы, определив свое понимание «текста», вынужденно сбиваются в дальнейших рассуждениях на обиходное понимание термина – «рассмотрим данный текст», «в этом тексте» и т. п. Попробуем удержаться от этого смешения и будем в дальнейшем называть все используемые примеры «произведениями», сохранив по крайней мере в этой работе – так как для нашего рассуждения это существенно – «чистоту терминологии».