Страница 3 из 7
Рыбы было так много, что часть ее, несколько ящиков, выставили на корму для тех, кто захочет иметь свои собственные запасы. Соленый омуль развешивали по каютам вялиться. Старпом Евгений Лапшов, увидев это, сильно разгневался и чуть было не выкинул ящики с рыбой за борт. Конечно же, для истинного моряка чистота и порядок на судне - первое дело.
... И вот мы опять в море. Только сменились с вахты, бухнулись в койки с одним желанием - заснуть, забыться, хотя бы во сне забыть об эхолоте, не дающем ни минуты передышки. Но тут стук в дверь, она ударилась о косяк с громом ружейного выстрела. И тут же мы слышим твердое начальственное приказание боцмана:
- Подъем! Веху будем сбрасывать!
- Есть матросы, которые по штату должны этим заниматься, - пробовал возразить Скоблов.
- Давно ли ты стал разбираться, кому что на судне делать? Лебедка сломалась, вручную нужно из трюма поднимать якоря! Пришлось вставать. Да и не имели мы права обижаться; если б не крайняя необходимость, боцман и не подумал бы просить помощи у членов экспедиции.
Двое матросов спустились в трюм. Якоря, бетонные конусы килограммов по полтораста, были завалены досками, бухтами тросов, ящиками с корабельным имуществом. Вдвоем ворочать все это им оказалось не под силу. Спустились и мы с Тарасевичем.
Канат закрепили за гак, скобу якоря. Конец подали наверх, на палубу. Там его перекинули через блок.
- Вира! - рявкнул, запрокинув голову, Тарасевич. - Вира помалу!
Слова эти он произнес с видимым наслаждением. Должно быть, чувствовал себя в эту минуту насквозь просоленным моряком.
За конец взялись Филин и Необученков. Тянули, пока бетонная чушка не уперлась в нижнюю кромку люка.
- Майна! Майна помалу! - опять заорал Тарасевич.
Они "смайнали", но удержать конец не смогли. Якорь ухнул о палубу трюма, как бомба. Никого, слава богу, не задело: успели отскочить, вжались в переборки трюма. Но Филин в кровь ободрал о канат руки. Сергея заменили.
В конце концов якорь наверх подняли. Теперь оставалось привязать к нему длинную, выкрашенную в красное жердь, веху, и выбросить за борт. Здесь уж боцману наша помощь не требовалась.
- Давай! - крикнул ему с мостика штурман. Боцман огромным ножом обрезал шкертик, которым привязал якорь к крюку лебедки. Веха встала, как свечка, прямо и неподвижно. Если же не рассчитать длину троса, привязывая к якорю веху, она или будет ходить кругами, или скроется под водой.
Вся эта работа заняла немного времени. Но спать расхотелось. Лежали молча.
Первым не выдержал Леша Лабаскин:
- Желаю музыки!
Вскочил, повернул рычажок репродуктора, но, кроме хрипения и треска, мы ничего не услышали. В Тикси удавалось поймать Москву, австралийские станции, американские: надеялись, что с выходом в море репертуар будет богаче, но радист не очень-то баловал музыкой.
- Капитан не велит,- отвечал он на все просьбы.
Капитан, конечно, был прав. Кубрик - то же общежитие: одному грустно, он вспоминает о доме, другому хочется спать, третий читает... Так что чем меньше причин для недоразумений, ссор, тем лучше.
Петя Томсон сел писать очередное письмо жене. Надеется отправить его с оказией, со встречным судном. Тарасевич открепил прикнопленный к переборке самодельный календарь, чертит новый, большой. А мне что же делать? Хорошо Филину, не надо думать, куда девать время, работает за двоих: за техника-гидрографа и за матроса, по шестнадцати часов в сутки.
Тут вошел Чудаков, начальник отряда.
- Сейчас будем брать пробу грунта. Ты мне поможешь.
Дело это нехитрое. Бросили грунтовую трубку, лебедкой вытащили на палубу, отвернули наконечник - и вот он, донный грунт, тот, что исправно отражает ультразвуковые волны наших эхолотов.
На камбузе после чая осталось немного кипятку. Помылся. Нашел боцмана, поменял сапоги - давно собирался это сделать. С полчаса почитал. За этим занятием меня застала Роза Пименовна, повар. Вежливо попросила покрутить мясорубку. Крутил, пока не наготовили фарша на всю гвардию. Взглянул на часы до вахты двадцать минут.
... Когда сменялся с вахты, проходили мимо острова, на скалах которого гомонил птичий базар. Но смотреть не хотелось - устал. Лег, но никак не мог отогнать однообразных, монотонных мыслей, картин. Перед глазами нескончаемо, медленно ползла эхограмма. Лежал и думал о том, что через восемь часов опять подниматься в рубку. И завтра будет то же, и послезавтра, каждый день, без выходных...
Но старые моряки возмущаются: избаловались, давай им отгулы за сверхурочную работу, каждый год отпуска... Мы-де в свое время не видели и десятой доли того, что нынешним представляется само собой разумеющимся...
Их можно понять. Старый "марсофлотец", моряк-парусник Дмитрий Афанасьевич Лухманов рассказывает, какие были порядки у хозяев судоходных компаний. Сменившись с "собаки", самой тяжелой вахты, от полуночи до четырех утра, матрос спал до половины восьмого. После побудки, завтрака заступал на вахту. Если не стоял на руле или вперёдсмотрящим, заставляли чинить такелаж, что-нибудь скоблить, красить. С полудня до шестнадцати часов распоряжался сам своим временем. Затем до восемнадцати стоял полувахту и в двадцать заступал на "детскую" вахту, более или менее спокойную, неутомительную: спать пока не хочется, большая часть судовых работ сделана за день. После полуночи - сон до четырех без четверти. С последним ударом восьмой склянки - снова на палубу: приготовление к утренней уборке, работа на камбузе, мытье палубы, чистка меди. С восьми до половины двенадцатого - сон, потом - вахта, отдых, полувахта, сон до полуночи, и все сначала.
Удивительно ли, что, дорвавшись до берега, моряки старались погулять как следует, взять свое за долгие месяцы. А сколько матросов срывалось в шторм с реи, погибали от цинги, тропических болезней!
Так было когда-то. Сегодня на судне спортзалы, плавательные бассейны, библиотеки, читальни... Но все же море есть море.
... Вначале было приятно: покачивало плавно, равномерно, будто лежал не в кубрике, на койке, а в колыбели. Но повернули-и бортовая качка (врачи утверждают, что бортовая переносится легче) сменилась килевой. Тошнота все усиливалась.
Надо встать, пока не поздно. Полежишь еще десять-пятнадцать минут - и не найдешь сил подняться. Это - недуг, болезнь. Но вахты сменяются своим чередом, лишних людей на судне нет, замены не предусмотрены. Отшвартовались лихо, без запинки. Швартовку Соломсин выполнил элегантно, эффектно.
- В машине! От реверсов не отходить! - крикнул он в переговорную трубу. И вслед за этим - три звонка машинного телеграфа: "стоп", "полный назад" и "стоп". "Фарватер" плавно привалился к черному округлому боку ледокола "Георгий Седов".
В таких случаях нужно как можно больше, через силу есть. И терпеть. Ни в коем случае не поддаваться слабости...
На мостике качка была еще сильнее. Старпом Лапшов обеими руками держался за поручень. Рулевой Филин лежал на штурвале, раскинув руки, ворочал его всем телом.
- На румбе? - спросил Лапшов.
Филин обернулся. Лицо его было, как снятое молоко, прозрачное, голубое.
- Восемьдесят три, - сказал он прерывисто, с дрожью в голосе. И вдруг поспешно сдернул шапку и ткнулся в нее лицом. С минуту плечи его судорожно вздрагивали. Наконец, выпрямившись, вздохнул. Выбрав момент, когда палуба выровнялась, прыгнул в сторону, толкнул дверь - и шапка полетела за борт, в мутную, серую, пенистую круговерть воздуха и воды.
...Все бы ничего - вытерпеть, вынести это можно. Но ведь не знаешь, как долго терпеть, когда это кончится: сегодня, завтра, через неделю...
Позднее, когда навигация подходила к концу, когда "Фарватер" забирал с островов зимовщиков, я видел, как плакал в кают-компании здоровенный детина баскетбольного роста. А было всего шесть баллов волнения.
Спустившись в салон, рассказал Тарасевичу про Филина, предложил:
- Может, заменить его? Тарасевич махнул рукой: