Страница 8 из 25
Мол, киндеры нашли мешок на дороге в аэродром, ясно, что потеряли его пьяные лётчики, они сейчас гуляют вовсю, и только они получают такие пайки!
Когда сообразительный дежурный офицер перевязал мешок шпагатом, вызвал рассыльного и стал писать ему свой домашний адрес, Антон решил избавиться от рейхсмарок. Он сбивчиво, волнуясь, зашептал на ухо истопнику о том, что у него за спиной куча денег и надо срочно вывести его, Антона, в туалет, чтобы выбросить этот, смертельно опасный подарок Вальтера! Ванька Жуков, по прозвищу Жук-Щипач, бывший вор-карманник, был парень непромах. Он быстрым движением руки по антошкиной спине оценил правдивость признания мальца и прямо засиял от такой приятной новости.
В каких словах и выражениях он уговаривал дежурного офицера отпустить мальца с собой, Антон не понял, но, офицера, по-видимому, это вполне устраивало.
Ванька Жук быстренько и осторожно спустил Антошку в кочегарку, раздел его и ахнул! Ахнули и двое других истопников, находящихся при исполнении, у котлов. Огромный ворох рейхсмарок тут же поделили на три кучки. Жука послали за самогоном, а Антона накормили своим пайком и уложили спать.
За стаканом самогона истопники дали друг другу клятву о неразглашении тайны. Чтобы не повесили всех троих, решили держать Антошку при кочегарке, кормить его собственными пайками вплоть до окончания войны! Ибо припёр Антошка жалованье в рейхсмарках чуть ли не целой фронтовой эскадрильи…
Спасибо тебе, дорогой лётчик Вальтер! Благодаря тебе Антон выжил до прихода наших! Ты сделал то, что хотел: он запомнил тебя на всю жизнь!
Стервы
Абсолютнейшая быль!
Самка паука Latrodectus mactans (Чёрная вдова) съедает самца после спаривания… И снова готова к спариванию…
Не прелюбы сотвори4!
Сегодня у «врат чистилища» – кабинета парткома – было людно, как всегда, когда собирался «ареопаг» – бюро, «неприкасаемые» небожители…
Слева от входа, на стульях тихо шелестела толпа женщин. Они «накачивали» друг друга перед заходом в кабинет, с требованием жилья. У их ног тёрлись испуганные дети – им передалось напряжение судьбоносного момента: дрогнут ли сердца у железобетонных дядей или – как у Николая Некрасова: «и пошли они, солнцем палимы, повторяя «Суди его Бог!»…
Справа, на стульях, напротив, брезгливо отвернулись друг от друга две группы мужчин. Одна – это жаждущие получить «хлебную карточку» – партбилет. Стыдливо, не глядя на соседей, как будто совершают большую подлость, понурив голову, как перед закланием, они затравленно глядели в пол… Они пришли с заявлениями типа: «хочу быть в первых рядах строителя коммунизма»… Не социализма, нет, а сразу – коммунизма! Чтобы всё – по потребности, сколь хошь! Вторая группа – страждущие, ожидающие наказания по партийной линии – смотрелись более оптимистично и даже злорадно. Они смотрели на первых с мнимым укором: «Ну, что, голубчики, вляпались? Скоро и на наших креслах окажетесь, заворотят на вас рубаху!»
Отдельно от всех сидел смуглый, после тропического рейса, моложавый симпатяга в капитанской форме, при всех регалиях, и было непонятно, чего он ждёт: кнута или пряника? Ведь ясно, что он уже – член, ибо не быть бы ему тогда капитаном… Выходило, что ждёт он, как выражаются зэки, – «получку»…
Антон дважды пробежал мимо Эдуарда Ростоцкого, капитана РТМ «Цефей» и только в своём кабинете – Службе эксплуатации флота – спросил у начальника Ильи Гольдмана (члена бюро парткома!): «А что там ожидает капитан Ростоцкий от вашего „шалмана“? Небось, переспал с буфетницей, или повариха „залетела“ в рейсе и пришлось делать заход в инпорт?»
– А вот ни за что не догадаешься! Хуже! Капитан Эдуард Ростоцкий написал в партком жалобу на САМОГО СЕБЯ!! – не поднимая глаз от своей диссертации, без эмоций, пояснил, спешно глотая кофе, Илья Михайлович, и убежал на «бюро».
– Он, что, с ума сошёл? – крикнул ему вослед Антон.
– Вернусь, расскажу. Он – правильно сделал! Сработал «на упреждение», – уже в дверях пояснил Гольдман.
***
Эдик Ростоцкий родился и вырос в глухом селе Полесья, почти у польской границы, где среди болот и лесной чащи никогда не слышали гудка паровоза, радио, не знали электричества. Школа-семилетка, сельсовет и лавка были за семь километров, по бурелому и болотным тропам. Только там, в райцентре, можно было приобрести керосин, соль, спички, порох, гвозди, сахар и муку – один раз в месяц, на радость и малым и старым, приезжала туда из центра полуторка. А в школе было всего два класса: один – с первого по четвёртый – сидели все вместе, и «училка», разделив учеников на группки, давала им разные задания. Другой класс – с пятого по седьмой, тоже все вместе, в одной комнате избы – вели по очереди два учителя: «русачка» и математичка…
О том, что началась война, узнали только от нагрянувших в райцентр военных. Они реквизировали у сельчан всех лошадей на нужды армии, а взамен выдали справки с печатью сельсовета: «Война через месяц-другой закончится и лошадок вернём хозяевам!». А пока, всвязи с временным отступлением Красной Армии, сельчанам порекомендовали отсидеться в лесной чащобе.
Многие так и поступили. Погрузили на подводы харчи и детишек, впрягли вместо лошадок коров и быков и отправились в лес строить землянки.
А всего через неделю вокруг загрохотало и в райцентре появились немцы. Они отобрали у недоверчивых, оставшихся на месте сельчан, всю живность, а взамен выдали оккупационные марки. (Вроде как – не даром отобрали.. Позже партизаны тоже налетали и отбирали всё, что годилось на пропитание, а рыдающим старикам тоже выдавали справки-расписки с неразборчивыми подписями-каракулями очередного «Батьки»).
На диковинные марки покупать в глухом селе было негде и нечего, а своя лавка в райцентре была давно пуста и – на замке.
Эдику было только шесть лет и всё происходящее для него сомкнулось в одно желание: «хочется кушать!»
Поскольку обещанные военными два месяца ожидания окончания войны давно истекли, а зимушка-зима ждать не стала и в лесу стало жить невмоготу, голодно и холодно, то Эдика с сестрёнкой Ядвигой отправили к бабушке, назад, в село. А через пару месяцев, еле живые, и сами родители возвратились в заброшенные хаты.
Корову съели ещё там, в лесу, кормиться было нечем.
Так и жили: то – в лесу, то в родной хате, но учиться Эдику не пришлось до самого освобождения в 1944 году. Как «переростка» его посадили сразу в третий класс и до седьмого он тянулся на тоненьких тройках, выставляемых ему из жалости.
А накануне экзаменов из Таганрога приехала по направлению новая учительница, выпускница таганрогского педучилища. Она рассказывала пацанам о прекрасном и тёплом Азовском море и о том, что в городе Таганроге открыта мореходная штурманская школа, в которую берут преимущественно безотцовщину. И что там пацанов одевают в морскую форму и бесплатно кормят аж три раза в день!
После её развращающих душу рассказов все пацаны от третьего до седьмого класса, не дожидаясь свидетельства об окончании семилетки, рванули в бега, в этот сказочный город у моря – в Таганрог, в «моряки».
Они, как Михайло Ломоносов, шли пешком в самделишных лаптях до ближайшей станции, где их хватали дяди в синих фуражках и, после мытарств по клоповникам в КПЗ, – водворяли на любимую родину.
Одному из беглецов – Эдику Ростоцкому повезло дважды: он проскочил все «легавские» кордоны, имея за пазухой «Свидоцтво» об окончании семилетки. На крышах вагонов (там располагалась половина пассажиров от общего числа) и на товарняках, с головокружением от голода, он добрался до Таганрога и был принят в мореходку с «колом» по математике. Начальник мореходки Леонид Ошанин, капитан дальнего плавания, дважды тонувший в Северных конвоях, относился к пацанам – детям войны с пониманием: принимал кандидатами лишних полтора десятка пацанов, не прошедших конкурс (четыре человека на одно место!) с одним условием: «Моряку нужна математика. Пересдашь через месяц – будешь учиться. Нет, – извини, отчислим!»
4
Не угождай плоти!