Страница 61 из 79
Я дружил через брата – с Ромкой. Так дружат государства – через соседа. Мать говорила, что после рождения первенца отец «заказал» ей девочку. Но обрадовался и двойне. «Ого, нашего полку еще прибыло! – хохотал он. – Каких два однополчанина! Так их и назовем: Ярополк и Святополк». Мать, посоветовавшись с подругами, восстала лишь против «Святополка». Это имя, как ей сказали, в истории было скомпрометировано. Поэтому меня назвали Ярославом. «Ярополк и Ярослав» – родителям показалось, что это тоже звучит.
Родителей я, конечно, помнил. Мать унаследовала от бабушки сильную цыганскую кровь и замечательно пела классические романсы. «Чарушка ты моя!» – отец ее обожал. И было за что. Мать отучилась два курса в консерватории, когда встретила пограничника, новоиспеченного лейтенанта, и тот в шутку предложил ей поехать с ним на заставу. В шутку мать согласилась, в шутку они прожили в Забайкалье целых пять лет.
Заканчивал ли потом отец разведшколу – этого я не знаю. После заставы он якобы учился на журналиста, а потом работал в институте Азии и Африки. Китайский он знал и раньше, а тут переключился на бурский, африкаанс, и вскоре ушел в международную журналистику, встал ездить в командировки. «Ангола», «Унита», «Мобуту», «режим Претории...» – раскрывая газету, я первым делом исследовал заголовки на предмет этих слов и очень гордился, если в конце статьи или комментария находил знакомое – «Герман Мартынов».
Правда, чем больше отец становился «Герман», тем меньше он оставался «папа». Внешне это почти не проявлялось. Когда он бывал в Москве, он по-прежнему возил нас в бассейн, а каждое воскресенье играл в Царицынском парке в футбол – чуть ли не с друзьями своего детства. Мы с Ромкой и Яриком сидели на боковой скамеечке и орали до судорог, когда отец забивал голы. Наш «Герман» всегда забивал голы!
Вскоре он собрал всех нас на семейный совет и сказал, что уезжает в Анголу на целый год и берет с собой маму, а мы должны будем жить в интернате. В специнтернате – заведении для детей, чьи родители выполняют ответственные задания за границей. Потом интернат стал для нас и детдомом тоже. Не сразу, но в конечном итоге.
Родители перестали писать, а потом и не приехали в отпуск, когда Роману было тринадцать, а нам с Яриком – по одиннадцати. То были трудные дни. Вокруг нас вился жестокий детский слушок, что предки этих слиняли на Запад. Мы же пребывали в недоумении, как может наш «система» позволить кому-то кануть бесследно.
Когда нам с Яриком исполнилось восемнадцать, всех нас, всех троих братьев, пригласили в один большой кабинет и показали орден отца и медаль матери. К тому времени мы уже умели не спрашивать. Каждый из нас получил от государства сберкнижку и немного жилплощади. Свою комнату в коммуналке-малосемейке я называл исключительно «явкой», старался бывать там как можно реже и никогда никого туда не водил. Даже братьев. У них была своя собственная жизнь и собственные проблемы. Моя же проблема всегда состояла в том, что я с детства мечтал поехать искать родителей, и в детстве же во мне исподволь развилась довольно редкая фобия – страх перед заграницей. Однажды наш класс повезли в Болгарию. В Шереметьево у меня внезапно отнялись ноги, и я не смог пересечь государственную границу. Меня могли бы только связать, заткнуть кляпом рот и протащить через нее как мешок. Был небольшой скандал, после которого, как я понял впоследствии, «система» утратила ко мне всякий интерес. И, видимо, к моим братьям тоже.
Правда, в отличие от меня, братья не имели никаких комплексов. Особенно этим отличался мой старший, истинно старший брат – Роман. Он играл в футбол. Начал еще с отцом на стадионе в Филях, но это было только начало карьеры. Середина – серебряная медаль чемпионата страны и финал кубка. А свой последний, финальный матч он сыграл легионером в Испании. Там он попал в автокатастрофу, лечился в Швейцарии, потом вернулся в Россию и начал работать тренером. Переломы он знал не хуже любого хирурга.
– Ну, и как тебя угораздило? – поинтересовался Роман, приехав ко мне в больницу и сразу внеся в травматологическое отделение какой-то особый, только его сопровождающий шум. Похожий на гул стадиона.
– Шел-споткнулся, упал-очнулся, – я захотел быть оригинальным.
– Не будь эпигоном, – он впился рентгеновским взглядом в гипсовый оковалок моей ноги.
– Надумал, – честно признался я.
– То есть?
– Как надумывают болезнь. Думал про перелом. Думал, думал и вот надумал.
– Надумать, наверное, что-то можно. Нельзя надумать только беременность и перелом бедра.
– Про беременность я не думал.
– Слава богу. Ладно, я уже имел разговор с вашим завотделением. Так что пока тебе надо полежать. Лежи, думай дальше. Потом я приеду и тебя заберу...
– Да я вот лежу и думаю. Слушай, а в детстве я часто терял сознание?
– Бывало.
– Лежал в больнице?..
– Бывало.
– А ты помнишь... когда я лежал там голым... какое у меня тогда было тело?
– Было нормальное, чего нельзя сейчас сказать о твоей голове.