Газетчик

Разговор происходил в кабинете этого редактора, под портретом Ленина, висевшим над столом.

– Это что, взятка? – спросил редактор.

– Нет, почему, – сказал Андрей, – просто деньги.

– Не бывает «просто денег». Если вы принесли мне конверт с деньгами, значит, я должен сделать что-то взамен.

– Нам бы хотелось, чтобы вы ставили наши материалы, которые мы вам присылаем.

– Когда материалы интересные – мы ставим. Когда нет – мы не ставим.

– Это деньги за те материалы, которые вы поставили.

– То есть, взятка, – уточнил редактор.

– Называйте как хотите, – Андрей начал злиться. Ему нужно было зайти до вечера еще в три редакции.

– Если вы хотите купить у нас рекламу, почему просто не обратиться в рекламный отдел?

Андрей вздохнул. Неужели он должен объяснять очевидные вещи?

– Мы не можем проводить эти деньги официально. И мы не можем допустить, чтобы наши тексты появились в официальной пометкой «реклама».

– Молодой человек, а вы совсем ничего не боитесь?

– А чего я должен бояться? Пусть боятся те, кто не с нами.

Редактор внимательно посмотрел на него.

– Хорошо, я их возьму.

Давно бы так.

Редактор взял лежащий на столе конверт и положил его в стол.

– Но я их отдам в бухгалтерию, пусть они их оприходуют.

– Это ваше дело.

Андрей вышел в коридор, достал из кармана желтую пачку «Мальборо лайт» и закурил. Год назад он курил «Приму».

Деньги брали все. Ни один не отказался. Журналисты купались в деньгах. Ребята, которые еще весной каждый стреляли пару сотен до получки, теперь ездили каждое утро на работу на такси. Некоторым казалось, что теперь так будет вечно. Осенью должны были пойти выборы губернатора и мэра, а в феврале – в законодательное собрание. И все это обещало очень неплохие заработки журналистам. Некоторые друзья Андрея даже увольнялись из своих газет, чтобы освободить руки для приема денег кандидатов.

А Андрей почти сразу понял две вещи. Первое – предвыборные деньги – как вода, которая протекла на верхнем этаже. Жители каждого этажа стараются, чтобы вниз протекло как можно меньше. Если развить эту метафору, журналисты живут в подвале этого дома и те капельки, брызги, что до них долетают – это ничто по сравнению с теми деньгами, что пилят «наверху».

И второе – денежный дождь не будет идти вечно. Те, кто наверху, обязательно найдут способ сделать так, чтобы даже капельки не просочились вниз.

И поэтому он постарался те сорок миллионов рублей, которые были переведены на его счет в июне, не тратить на ерунду, а купить машину – эту самую белую «Ниву», на которой он сейчас ехал. Андрей понимал, что, возможно, больше у него такого шанса не будет, а машина нужна, если он собирался и дальше работать журналистом в «Русском севере» и мотаться по районам, собирая материал для статей. А он собирался. Он понимал также, что предвыборные заработки – это временно, а газета – это надолго, за нее нужно держаться.

После выборов в газете произошли некоторые перестановки. Ушел заместитель главного редактора Раков, который, собственно, и привел Андрея в предвыборный штаб и несколько его ближайших друзей. Они вместе ушли делать независимую радиостанцию. Откуда у них взялись деньги на оборудование, было понятно – по время денежного дождя Раков находился этажом выше Андрея и, если Андрей смог позволить себе после выборов купить машину, Раков смог позволить себе открыть радиостанцию.

То, что Андрей отказался переходить на радио вместе с Раковым, которые в свое время взял его на работу и научил его всему, некоторые его коллеги восприняли как предательство. Но сам Раков, его, кажется, одобрил:

– Делай, как тебе лучше, – сказал он.

Редактор предложил Андрею занять место Ракова, но он отказался. Редакторская карьера его не прельщала. Ему хотелось не сидеть ночами на верстке, а работать «в поле». Однако он не ожидал, что эта работа окажется такой тяжелой. То, что он увидел, приезжая на своей «Ниве» в северные районы, выдержать было не просто. После второй командировки Андрей, никогда особо не прикладывавшийся к спиртному, напился вдребезги.

Но редактору и читателям нравились его репортажи, полные живых деталей и мрачного юмора. И Розанову приходилось снова садиться в свою «Ниву» и ехать в очередной район. На это раз в Шиченгский.

Белая «Нива» остановилась на обочине. Андрей вышел из машины. Сделал несколько шагов в сторону леса и посмотрел на небо. Листья на деревьях давно опали. Небо висело над головой низкое, тяжелое. Андрей почувствовал резкий приступ головной боли. Как будто его виски зажали в тиски и медленно, со скрипом, начали сжимать. Он тихонько заскулил и опустился на одно колено. Ему показалось, что сейчас его вырвет. Если бы вырвало, возможно, это принесло бы облегчение. Но нет. Этого не произошло. В глазах Андрея потемнело. Он подумал, что может умереть прямо сейчас.

Андрей, не глядя, оперся рукой на что-то, черневшее рядом, и поднялся. Головная боль ослабла, но никуда не ушла – она спряталась под черепной коробкой. По лицу Андрея градом катился пот. Андрей смотрел на остов сгоревшей машины. У машины был разворочен капот и боковая дверца, но все стекла сохранились, хотя и были закопчены. Это было странно.

Андрей понял, что эта та самая «Волга», в которой было найдено тело сержанта ГАИ Малышева. Эта машина была угнана у помощника депутата Госдумы, стояла на стоянке обладминистрации в центре Волокоцва. У нее были пуленепробиваемые стекла. Андрей читал об этом случае в сводках и даже хотел съездить, написать об этом репортаж, но редактор вместо этого отправил его в Белозерск, писать репортаж о колонии для смертников, которым заменили расстрел на пожизненное заключение после введенного Россией моратория на смертную казнь.

В этой истории была какая загадка. Никто не знал, как украденная машина оказалась на трассе в ста километрах от Волоковца и никто не знал, как в этой машине оказался Малышев. Ясности не добавляло то, что, после того, как останки Малышева извлекли из сгоревшей машины, в его груди обнаружилась монтировка. Также осталось неясным, куда делась машина самого Малышева – милицейская желто-голубая «копейка», довольно приметная машина.

Андрей провел рукой по лицу, стирая пот. Он забыл про копоть, которой он испачкал руку, когда опирался на капот, и вся эта копоть оказалась у него на лице, превратив его в черную маску.

Глава 7

– Мать-то у нее умерла, а отец неизвестно где. Ее хотели в детский дом отдавать, да я предложила – пусть у меня поживет, что ей в детском доме делать, она уже не ребенок. Двенадцать лет ей было. Вот с тех пор так и живем. Ничего, она девочка послушная, трудолюбивая. Учится хорошо, по дому все делает.

– Давайте ближе к делу. Опишите вчерашний день.

– Утром позавтракала, как обычно, ушла в школу. Обед – ее нет, вечер – ее нет. Я звонить Зуевым – она с их мальчиком английским занимается – они говорят, не приходила. Я Мокину домой, он говорит – в школе ее не было.

Пшеницын слушал сухой и будто надтреснутый голос Шаровой и в сотый раз осматривал комнату Нины. Стол, кровать, шкаф с одеждой. Одежды немного – два платья и спортивная форма. Над столом – книжная полка, на которой несколько книг – «Мастер и Маргарита», учебники, пара дамских романов. Ни записки, ни…

– Она вела дневник?

– Дневник в смысле где оценки?

– Дневник в смысле где люди записывают свои мысли и события дня.

– Нет, кажется, не вела.

– Вы с нею вообще часто разговаривали?

– Часто. Мы всегда разговаривали.

– О чем?

– Обо всем. О погоде. О школе. О политике. Она телевизор почти не смотрела, некогда, так я ей рассказывала.

– А она вам что-нибудь рассказывала?

Тетушка задумалась.

– Говорила, что в школе много нагружают.

– А не говорила, что ей кто-нибудь угрожал?

– Нет, окстись, милой, кто ей может угрожать! Выдумаешь тоже.

– А дружила она с кем?