Новеллы о Шекспире

- Потрясающий почерк! - сказал он. - Королевские бы указы писать таким. Вот что я обожаю! почерк! Это в театре у вас такие переписчики?

Бербедж улыбнулся. Доктор был настолько потрясен, что даже страшное слово "театр" произнес почтительно.

- Это написано лет пятнадцать тому назад, - объяснил он. - У мистера Виллиама тогда был какой-то свой переписчик.

- Обожаю такие почерка! - повторил Холл, любовно поглаживая страницу. Это для меня лучше всяких виньеток и картин - четко, просто, величественно, державно! Нет, очень, очень хорошо. Прекрасно, - повторил он еще раз и положил рукопись обратно.

Достопочтенный Кросс тоже взял со стола какую-то папку, раскрыл ее, полистал, почитал и отложил.

- Миссис Анна, вы все-таки, может быть, посмотрели бы, - снова сказал Холл. - Ведь это все уходит из дома!

- Что я в этом понимаю? - поморщилась старуха. - Вы грамотные - вы и смотрите!

Спросили о том же и жену доктора, такую же высокую и плотную, как мать, но она только махнула рукой и отвернулась. Перелистали еще несколько рукописей, пересмотрели еще с десяток папок, и скоро всем это надоело и стало скучно, но тут Холл вытащил из-под груды альбом в белом кожаном переплете. Как паутиной, он был обвит тончайшим золотым тиснением и заперт на серебряную застежку.

- Итальянская работа, - сказал Холл почтительно и передал альбом Кроссу.

Тот долго листал его, читал и потом положил.

- У мистера Виллиама очень звучный слог, - сказал он уныло.

- Ну что ж! - Холл решительно поднялся с кресла. - Ну что ж, - повторил он. - Если мистер Виллиам желает, чтоб эти бумаги перешли к его друзьям, я думаю, мы возражать не будем? - И вопросительно поглядел на женщин.

Но Сюзанна только повела плечом, а миссис Анна сказала:

- Это все его, и как он хочет, так пусть и будет!

- Так! - сказал доктор и повернулся к Бербеджу: - Берите все это, мистер Ричард, и...

- Одну минуточку, - вдруг ласково сказал достопочтенный Кросс. - Мистер Ричард, вы говорите, что хотите все это издать?

Бербедж кивнул головой.

- Так вот, мне бы, как близкому другу мистера Виллиама, хотелось знать, не бросят ли эти сочинения какую-нибудь тень на репутацию нашего возлюбленного друга, мужа, отца и зятя? Стойте, я поясню свою мысль! Вот вы сказали, что некоторые из этих рукописей написаны пятнадцать и двадцать лет тому назад. Так вот, как по-вашему, справедливо ли будет, чтобы почтенный джентльмен, отец семейства и землевладелец, предстал перед миром в облике двадцатилетнего повесы?

- Да, и об этом надо подумать, - сказал Холл и оглянулся на жену. Вам, мистер Ричард, известно все, что находится тут?

- Господи! - Бербедж растерянно поглядел на обоих мужчин. - Я знаю мистера Виллиама без малого четверть века и могу поклясться, что он никогда не написал ни одной строчки, к которой могла бы придраться самая строгая королевская цензура.

- Ну да, ну да, - закивал головой достопочтенный Кросс, - все знают, что мистер Виллиам добрый христианин и достойный подданный, и не об этом идет речь. Но нет ли в этих его бумагах, понимаете, чего-нибудь личного? Такого, что могло бы при желании быть истолковано как намек на его семейные дела? И не поступит ли человек, отдавший эти рукописи в печать, как Хам, обнаживший наготу своего отца перед людьми? Этого мы, друзья, никак не можем допустить.

- Берите бумаги, - вдруг сказала Сюзанна, и Гроу в первый раз услышал ее голос, звучный и жесткий, - и пусть со всем этим будет покончено! Сегодня же! О чем тут еще говорить? Пусть берет все и... Мама?!

- Пусть берет, - подтвердила старуха. - Пусть берет, раз он приказал! Это все его, не наше! Нам ничего этого не нужно!

Наступила тревожная тишина. Старуха вдруг громко всхлипнула и вышла из комнаты.

- Берите, - коротко и тихо приказал Холл Бербеджу, - берите и уезжайте. Ведь тут сегодня одно, а завтра - другое. Скорее уезжайте отсюда. - И он покосился на жену, но та стояла у окна и ничего не слушала. Всего этого ей действительно было не нужно. ... Когда на рассвете Гроу шел в свою комнату (его сменила Мария), около лестницы, у слабо синеющего окна, он увидел сухую четкую фигуру. Кто-то сидел на подоконнике. Он остановился.

- Что, заснул? - спросила фигура, и Гроу узнал хозяйку.

- Спит, - сказал Гроу, подходя. - Крепко спит, миссис Анна.

- Слава тебе Господи, - перекрестилась старуха, - а то с ночи все бредил и просыпался два раза. Такой беспокойный был сегодня. Все о своих бумагах...

- А откуда вы... - удивился Гроу. Ему показалось, что старуха усмехнулась.

- Да что ж, я задаром здесь живу? У меня за три года такой слух появился, что этих стен как будто и вовсе нет. Чуть он шевельнется, я уж слышу. Подхожу к двери, стою - вдруг что ему потребуется... - Она хотела что-то прибавить, но вдруг смутилась и сердито окончила: - Идите спать, молодой человек. Скоро и доктор придет.

- А вы? - спросил Гроу.

- Да и я тоже скоро уйду. Вы на меня не смотрите. Я привычная. Ведь три года он болеет - три года!

- А что ж Мария... - заикнулся Гроу.

- Ну! - опять усмехнулась старуха. - Разве я на Марию могу положиться? Да она всего-то навсего и моложе меня на два года. Раз он сильно застонал, а в комнате темно - свечка свалилась и потухла, - он мечется по кровати, разбросал все подушки и бредит: будто его в печь заталкивают. А Мария привалилась к стене и храпит.

- Что ж вы ее не разбудили? - спросил Гроу.

- А что мне ее будить? - огрызнулась старуха. - Я ему жена, она посторонняя. Я госпожа, она служанка. Мне ее будить незачем. - И вдруг опять рассердилась: - Идите, молодой человек. Спокойного вам сна.

И он ушел.

С той ночи прошло больше пятидесяти лет, но сэр Саймонс Гроу, старый, заслуженный врач, участник двух войн и более двадцати сражений, помнил ее так, будто этот разговор у лестницы произошел только вчера. Так его потрясла эта старая женщина, ее безмолвный подвиг и колючая, сварливая любовь.

Сейчас он сидел на лавочке и думал, думал. Дважды его жена посылала внучку, затем сама пришла и сердито набросила ему плед на спину, - что он, забыл, что ли, про свой ревматизм? А он все сидел и вспоминал. Потом встал и пошел к себе.

В доме уже спали. Он осторожно подошел к столу, выдвинул ящик, вытащил тетрадь в кожаном переплете и открыл ее. Она была вся исписана Красивым, ровным почерком - таким ровным и таким красивым, что буквы казались печатными. Это был ученый труд доктора Холла, переписанный им собственноручно. Сэр Гроу задумчиво листал его и думал. Когда доктор Холл умер, его жена свалила рукописи покойного в корзину и снесла их под лестницу. Там они и пролежали лет десять и были проданы за бесценок, как бумага. Их приобрел полковой врач, приятель сэра Гроу. Так эта тетрадь и попала к нему.

- Да, - сказал или подумал сэр Гроу, - да, вот так, дорогой учитель греческого и латинского. Вот так! Вот вам и семейные бумаги! Вот вам и королевский рескрипт! Вот вам все.

Потом спрятал тетрадь, сел за стол и написал вот это:

"Что касается бумаг и рукописей, то о них я ничего достоверного сообщить не могу. Кажется, актеры, друзья покойного, что-то подобное нашли и увезли с собой. Помнится, какой-то разговор при мне был, но ничего более точного я сказать не могу. Что же касается королевского письма..."

".. Жене своей он завещал вторую по качеству кровать".

ЭПИЛОГ

"И еще я хочу и завещаю, чтоб моей жене Анне Шекспир досталась вторая по качеству кровать со всеми ее принадлежностями, как-то: подушками, матрацами, простынями и т. д."

Завещание

"Как Шекспир относился к жене, видно уже из того, что он, распределив по завещанию до мелочи все свое имущество, оставил ей только вторую по качеству кровать".

Брандес

Удивляются, что Шекспир оставил Анне только вторую по качеству кровать, и забывают, что по английским законам жене и так полагается половина всего имущества умершего мужа, - вторая же по качеству кровать (на первой спали гости) была, видимо, дорогим сувениром, интимной памятью, которую умирающий муж оставил своей верной подруге".