Страница 16 из 36
- Ну что ж, - сказал Волк, подумав, - пусть будет так. Вы правы, "отцветают первыми те цветы, которые зацветают первыми". Вы достаточно поработали - у вас два дома...
Шекспир сердито засмеялся.
- Вот в этом-то и все дело! Дома-то и тянут меня на дно. Юдифь говорит: "Ну, когда у тебя не было за душой ни гроша и мы жили на матушкино приданое..." Вы слышите, "на матушкино приданое"! Это все тетки Хатвей им вбивают в голову. Так вот, им понятно, зачем тогда я сунулся в клоуны. Ну что удерживает меня теперь, когда у меня есть деньги? Ведь мы для них все клоуны - что я, что Бербедж, что король джиги Кемп, - разницы-то нет! Они всех бы нас засунули под один колпак. - Он протянул Волку стакан и сердито приказал: - Налейте! Вы еще будете, Джемс, дурить!
Волк налил, и они выпили еще по стакану.
- В прошлом году было такое, - продолжал Шекспир, - приходит к моей супруге некое очень уважаемое лицо. Ольдермен или пастор, уж не знаю, для меня же все тайна. Так вот, приходит это очень уважаемое лицо и говорит моей старухе: "Вы мать почтенного и богобоязненного семейства, ваши дочери лучшее украшение нашей апостольской церкви, а ваш супруг за пенни представляет дьявола возле кабачка рыжего Джона". Вот видите, какое дело! И моя старуха плачет и говорит соседям: "Я знаю, что господня десница на мне и на моих детях".
- Вы ей и ее детям заработали дворянство, возмутился Волк, - про это-то она, по крайней мере, помнит?
- И теперь насчет дворянства, - продолжал Шекспир. - Моя старуха, конечно, ему это сейчас же и выпалила, - так знаете, что он ей ответил?" Милорды своим шутам и не то дают, но Бог в судный день отворотится от такого дворянина". Эти старые надутые дурни, оказывается, знают, кого Бог спасет, кого осудит! - Он швырнул в сердцах по столу стакан и продолжал: - На достопочтенного сэра можно было бы, конечно, и плюнуть, как он этого и заслуживает, но тут другое: Юдифь-то все не замужем. Когда Сюзанна выходила за доктора Холла, у Юдифи целую неделю обмирало сердце, болела голова, и она ходила с опухшими глазами. Я в то время этому не придал значения: ладно, мол, еще время-то будет, успеет выскочить. Но вот прошло пять лет, а она все в девках. И говорит: "Это все твой чертов театр, чтоб он сгорел!" Ну вот, он наконец сгорел, и я приехал, чтоб ее выдать замуж.
Волк сидел молчаливый и хмурый. Он хорошо знал Юдифь. Это была рослая, белобрысая, перезрелая девка, такая тяжелая и злая, что когда она шла, то на столе и полках дребезжала посуда. Она, конечно, и не такое еще могла выпалить.
- "Чтоб он сгорел"! - угрюмо повторил Волк. - И ведь не знает ни одной вашей строчки.
- Одну 'знает, - ответил угрюмо Шекспир. - В прошлом году, как я только приехал, она мне ее и преподнесла. Вот: "Я должна танцевать босиком на свадьбе моей сестры и из-за вашей глупости водить обезьян в ад".
Волк покачал головой, - видно, кто-то из стратфордцев подобрал этой ведьме подходящую цитату: "Водить обезьян в ад" - это и значило сидеть в девках.
- Это, наверное, ее доктор подучивает, - сказал он.
- Возможно, - сейчас же равнодушно согласился Шекспир. - Возможно и доктор, я его плохо знаю. Так вот, для того чтобы она не "водила обезьян в ад", я и возвращаюсь. Раз уж нажил два дома и народил дочек, ничего не поделаешь, тогда возвращайся и уж сиди смирно на месте. Оказывается, что за все нажитое приходится отвечать перед людьми и Господом.
- Да, перед людьми и Господом, - задумчиво согласился хозяин, упорно думая о своем, - и такова, наверно, природа вещей. Как говорит один ваш герой: "Простите нам наши добродетели, ибо в наши жирные времена добродетели приходится просить прощения у порока".
Глава 3
На другой день он сидел и брился, как вдруг вошла давешняя девка и спросила, готов ли он и может ли к нему прийти госпожа.
Он вскочил, как был, весь в мыле и с бритвой в руке.
- Скажи ей, что сейчас я сам...
Но девка, не торопясь, подошла к постели и стала ее убирать.
- Госпожа придет сюда. Хозяин уехал ночью за сеном, - голос девки был очень спокойный, она даже ни разу не посмотрела на Шекспира, - госпожа приказала, чтоб вы скорее вставали и ждали ее.
"Сумасшедшая! - подумал Шекспир о Джен. - Ну не сумасшедшая ли? Что еще за спешка?!"
Пришла она, однако, только через полчаса. На ней было простенькое черное платье, которое очень ей шло, потому что оттеняло чуть желтоватую, сливочную белизну ее лица и шеи. Ведь она и вся была полная, спокойная, неторопливая, с мягким шагом, осторожными руками и округлыми, плавными движениями.
- Подумать только, - сказала она, бесшумно заходя в комнату и притворяя дверь, - он как будто выбрал специально такое время, когда меня не было. Год ждала его, уехала на два дня - и он тут как тут! Ты что же, не хотел меня видеть? А я вот все равно услышала и приехала!
- Боже мой, Джен! - как будто даже подавленно сказал Шекспир, подходя к ней и целуя ее то в одну, то в другую щеку. - Джен, да я с ума сошел, когда узнал, что тебя нет! Я бы и сам поскакал к тебе, но Джемс был так снисходителен...
Она не то поморщилась, не то улыбнулась.
- Снисходителен? - спросила она певуче и вздохнула. - Ну, хорошо! - Она подошла к окну, спустила штору и села в кресло. - Так почему ты так запоздал?
Он посмотрел на нее.
- А разве тебе твой муж ничего...
- Я его видела только одну минуту, - ответила она, серьезно и прямо глядя на него. - Он вызвал меня, а сам уехал.
Она говорила очень спокойно, но он вдруг почувствовал, что с ней что-то случилось и она совсем не такая, как всегда, - не то встревоженная и затаившаяся, не то совершенно спокойная, - но какая же именно, он ухватить не мог.
- Так рассказывай, - нетерпеливо сказала она. - Ты рассчитался с театром, да?
Это "ты рассчитался" прозвучало так по-обидному легко и жестоко, что он внутренне вздрогнул.
- Значит, кое-что он все-таки успел тебе рассказать? - спросил он.
- Но я же сказала: он мне ничего не говорил, суховато отрезала она, так говори, я слушаю.
Он смотрел на нее настороженно и неуверенно, потому что совсем не этого ждал от их встречи и никак не понимал ее тона.
- Ну так что ж рассказывать? - пожал он плечами. - Рассчитался, вынул свою долю и вот еду домой.
- Домой? - спросила она протяжно, что-то очень многое вкладывая в это слово, но сейчас же и осеклась. - Ладно, о доме потом, но почему ты ушел? Он открыл было рот. - Ты болен? Давно?
"Рассказал о припадке, скотина", - быстро подумал Шекспир и ответил, принимая вызов Волка, в лоб:
- Так болезнь-то, собственно говоря, одна - мои пятьдесят лет. Для театра я стар - вот и все.
- А те моложе? - спросила она спокойно.
- Те делают сборы, - резко сказал Шекспир, а я не делаю сборов, значит, я выдохся и стар. Что бы я ни написал, все теперь не имеет успеха. Ну кому теперь нужна "Буря" или "Зимняя сказка"? - Он улыбнулся и развел руками. Никому! Только мне.
Так же резко и спокойно она спросила:
- А "Гамлета" ты больше не напишешь?
- А "Гамлета" я, пожалуй, больше не напишу, ответил он задумчиво и просто, - нет, определенно даже не напишу. Да он и не нужен. И потом я просто устал. Джен, ну может человек устать?
Она ничего не ответила, он хотел сказать что-то еще, но вдруг, наколовшись на ее взгляд, резко махнул рукой и замолчал.
Он знал: что бы он ей ни сказал, она поймет его, но говорить дальше было уже просто невыносимо, кто же имеющий голову станет жаловаться любимой женщине на свою несчастную судьбу или на интриги товарищей!
Но она больше ничем и не интересовалась, а только спросила:
- А дома тебя ждут?
- Ну конечно, - ответил он невесело.
- Жена и дочери? - спросила она, легко произнося те слова, которых они до сих пор оба тщательно и пугливо избегали.
- И зять еще, - ответил он, усмехаясь.
- И все они будут рады?
Он пожал плечами. Ему вдруг подумалось, что вот он рассчитался с театром - и все вокруг сразу переменилось: и Волк не так его встречает, и старый Питер глядит как-то странно, и даже Джен иная. Или, может быть, это он переменился, а люди-то остались прежними?!