Новеллы о Шекспире

ВТОРАЯ ПО КАЧЕСТВУ КРОВАТЬ

Глава 1

Маленький пастор копался в саду и беседовал со своими яблонями; в это время к нему подошла служанка и сказала, что пришла миссис Анна; потом постояла, подождала и, видя, что пастор молчит, прибавила:

- Сидит с госпожой и плачет.

- Ага! - Пастор вынул из кармана фартука кривой садовый нож и ловким ударом смахнул с молодой яблоньки всю сломанную ветвь. - Вот так-то наверно, будет правильнее, - сказал он громко, - а то подвязывать да приращивать... Так отчего она плачет, а?

- Да будто муж там что-то... - ответила служанка, улыбаясь пастору.

- Так, так!

Пастор обошел яблоньку и посмотрел с другой стороны - деревцо повалил было ветер, но он привязал к стволу палку, и сейчас оно стояло прямо.

- А смотри-ка, - сказал он вдруг радостно и схватил служанку за руку, перелома-то и не видно, а?

- И ни капли не видно, никакого там перелома, - горячо подхватила служанка, тихонько отбирая руку, - вот я стою и смотрю - где тут перелом? Нет его!

Пастор все смотрел на яблоньку, и его маленькое, хрупкое личико - его дразнили хорьком было задумчиво и светло.

- Да! Ну, увидим, - решил он наконец, отворачиваясь, - увидим, примется она или нет! - Он тихонько вздохнул, спрятал нож в карман фартука и обтер руки прямо о его подол. - Так, говоришь, сидит и плачет? - Он сорвал фартук и комком кинул служанке - все это очень быстро и ловко. - Скажи ей, что иду! - крикнул он, направляясь к себе.

Он хорошо знал, зачем к нему пришла Анна Шекспир, и помнил, что ему надо сказать ей, но это-то и раздражало его. Ведь вот он будет вертеться и подыскивать выражения, а разве так говорили апостолы благословенные слова, которые он повторяет в каждой проповеди? Они рубили сплеча - и все! А он что?" - Я, дорогие мои землячки, человек простой и грубый, не лорд и не пэр, - говорил он о себе, - мой отец торговал солодом, моя мать была простая набожная женщина, и она не научила меня ни по-французски, ни по-итальянски, а сам я уже - извините! научиться не мог..."

И жители крошечного городка Стратфорда, люди тоже простые, грубые, ясные до самого донышка (их и всех-то в городе было две тысячи), сапожники, кожевники, ремесленники, служащие городской скотобойни, - кивали головами и хмыкали: что ж, это не плохо, что достопочтенный Кросс не лорд и не пэр, такого пастора - простого и свойского - им и надо! А те из стратфордцев, кто был постарше и прожил в этом городишке уж не одно десятилетие, вспоминали другое: лет сорок тому назад у них, например, куда какой был ученый пастор! Он и детей учил латыни, и пел, по-французски говорил, и, бывало, такие проповеди запускал, что все женщины плакали навзрыд, и такой уж он был вежливый да обходительный, что лучше, кажется, и не придумаешь, - а толку что? Вдруг сбежал в Рим и оказался тайным католиком. Ну, так чему хорошему мог научить детей этот тайный папист? Пропади пропадом такая наука! В нашем йоркширском графстве говорят только по-английски, но если вы попросите у лавочника хлеба, то будьте спокойны, что он вам не свешает гвоздей и не нальет дегтя. Да и судья, сидя на своем кресле, тоже говорит с нами на добром английском языке, и как будто выходит правильно. Так к чему нам еще французский язык? - так отвечали достопочтенному пастору прихожане.

"А говорить с ними все-таки приходится по-французски: со всякими церемониями, - подумал пастор, заходя в зало, - по-простому-то ничего не скажешь, чуть что не так - и сейчас же обида до гроба. Вот и с этой дурехой..."

Анна Шекспир - рослая, сырая женщина - сидела рядом с женой пастора и что-то негромко ей рассказывала. И, по смыслу ее рассказа, у его молодой жены тоже было печальное, задумчивое и благочестивое лицо, но когда пастор вошел, она с такой быстротой вскинула на него живые, черные, как у жаворонка, глаза, что Кросс невольно улыбнулся. "Ну что ж, подумал он, - у Мэри хороший муж - разве ей понять эту несчастную?"

- Вот так и живем! - громко, со скорбной иронией окончила Анна Шекспир, уже прямо глядя на пастора. - Здравствуйте, достопочтенный мистер Кросс, а я вот вашей жене свои старушечьи... - и она сделала движение встать.

- Сидите, сидите! - учтиво испугался пастор. - А я вот тут, - и, пододвинув третье кресло, он сел с ними рядом.

Матушке Анне Шекспир только недавно исполнилось пятьдесят пять, у нее было плоское лицо, большие, крестьянские руки с узловатыми, тупыми пальцами и черты резкие и прямые, как у старой деревянной Мадонны, завалявшейся на чердаке еще со времен Марии Католички. И голос у матушки Анны был тоже по-крестьянски грубый и звучный, но когда она горячилась или смеялась, то все ее неподвижное лицо озарялось изнутри блеском крупных, круглых зубов. Посмотришь на такую бабищу и подумаешь: "Такая, если что не по ней, сразу сгрызет".

И, судя по рассказам, Анна в девках и верно была такой, но прошли года, народились крикливые дети, незаметно подошла старость, и вот произошло "укрощение строптивой": теперь Анна робела и перед голосистыми дочерями, когда они начинали орать друг на друга и начинали требовать то того, то другого (их у старухи было две - Сюзанна и Юдифь), то перед мужем Сюзанны противным, самоуверенным человеком с наглой и вежливой улыбочкой шарлатана (он и в самом деле был доктор), то перед своим блудным мужем - молодящимся лондонским хлыщом в плаще и с дворянской шпагой на боку. Его-то пастор просто ненавидел. В три года раз он вдруг вспоминал, что в родном захолустье у него осталась семья, дом, - два дома даже, старый и новый, - старуха жена, которая старше его на семь лет, и две взрослые дочери, и на все это надлежало бы взглянуть хозяйским оком. И тогда он с легкостью театрального предпринимателя, для которого все на свете одинаково важно и на все равно наплевать, доставал где-то лошадь и верхом прискакивал в Стратфорд. Пастор видел его несколько раз (в последнее время он что-то зачастил). Шарлатан был тогда одет джентльменом, кутался в тонкий зеленый плащ и звенел шпорами. Стоя в церкви, он расточал улыбочки и с величайшей готовностью раскланивался на все стороны. Уж по одной улыбочке можно было понять, из какого гнезда вылетела эта птица и много ли ей дела до старухи жены, двух дочерей, скромной апостольской церкви в Стратфорде и всего Стратфорда вообще. А старая Анна, эта голосистая и здоровая, как медведица, дурища, ходила перед ним на цыпочках и млела от одного его голоса. А от чего тут млеть, скажите пожалуйста, на что тут смотреть?!

И, откашлявшись, пастор сказал:

- Живете-то вы неплохо, матушка! Я недавно проходил мимо вас и любовался домом. Такой дом тысячу лет простоит. Мэри, - обратился он к жене, а ты бы...

И его понятливая жена сейчас же плавно встала со стула и сказала:

- Миссис Анна, так, значит, вы потом пройдете на кухню, я вам кое-что покажу.

Когда она ушла, Анна подняла на пастора большие желтые, как у умной собаки, глаза и посмотрела прямо, скорбно и просто.

- Ну, значит, приезжает? - бодро спросил Кросс, подвигаясь к Анне.

Та кивнула головой.

- Да, я уже слышал, у них там театр сгорел, что ли?.. Что, письма от него не получали?.. Ах, получили все-таки! А ну, покажите-ка!..

Анна протянула пастору сложенный лист бумаги. Тот развернул его, пробежал глазами и положил ей на колени.

- Ну, а что говорят дочери? - спросил он, и по тому, как старуха замедлила с ответом, понял: говорят они неладно.

- Ну, да-да, - понятливо кивнул он головой, разговоры-то, конечно, идут у вас всякие, и я представляю...

- Юдифь говорит, - тяжело выговорила старуха, - пришло время, так он и о доме вспомнил, кутилка!

Юдифь была младшая, незамужняя дочь. Она отца терпеть не могла, а мать свою ела поедом.

- Так? А Сюзанна? - спросил пастор.

Анна только рукой махнула.

- Но она, кажется, вообще недолюбливала отца, вскользь вспомнил пастор. - Я помню, когда вы еще покупали дом... там что-то такое было...

- Ну, тогда-то она, положим, долюбливала! - с горечью воскликнула старуха. - И все "они его тогда любили! Ну как же! Бывало, покоя не дают: "А когда папа приедет?", "А когда папа приедет, подарки нам привезет?" Вот как было тогда! А как стали-то повзрослее...