Кинто

Ни врачи, ни родственники не могли дознаться, что такое он там увидел. Но, когда он, наконец, появился на костылях, приятели затащили его в духан, и тут, припертый бокалом к стене, бедняга признался:

— Голые кошки, кацо, бросились от меня — эта сумасшедшая их побрила.

Духан взорвался хохотом. Старик не улыбнулся:

— Смеяться не надо — это надо видеть!

— Бывает, — сказал бы седовласый Тэофил, окажись он тогда в духане, — на свете все бывает.

— Жалко, нельзя бедную кошку спросить, что лучше — терпеть нашу жару или сгорать от стыда, — заметил кто-то за соседним столиком.

VIII

В школе не учителя, а ребята заметили перемены в Ламаре. От одной прогулки отказалась, от другой, а если и сбежит с последних уроков со всеми, то не на гору, не в Муштаид, а домой. Никому и в голову не могло прийти, что это из-за того паршивого котенка, которого они нашли в траве.

Сама Ламара помалкивала. Не хотелось ей заработать кличку «кошачья мама»!

А котенок, о котором было столько разговоров, времени не терял и рос.

На случай, если это не всем известно, заметим: кошкины дети ходить не учатся, они сразу начинают бегать.

Еще вчера постоянно спавшее создание вдруг забегало и сразу заполнило собою дом, куда ни глянешь — оно! Или прибегает, или убегает, или играет непременно там, где люди, — голова могла закружиться от него.

Был у Кинто тогда не только укромный уголок с опилками, которым он очень охотно пользовался, но и своя постоянная столовая — в другом укромном углу кухни: кусочек клеенки на полу, а на клеенке — блюдце. Кот давно научился лакать, но по совету бабушки серебряную ложечку пока не убирали. Она лежала подле блюдца, и получалось, что у кота стол всегда накрыт.

Однажды под вечер, когда вся семья собралась за чайным столом, послышался капризный котячий плач. Смотрят — сидит Кинто в своей столовой, пустое блюдце в стороне, а он, свесив морду над крохотной ложечкой, отчаянно орет. Женщины рассмеялись. Они давно заметили, что котенок просит есть только у своей серебряной «мамы». Ламара даже спящему совала под нос ложечку. Сначала он шевелил ноздрями, потом таращил глаза, а разглядев, что это такое, начинал пищать.

Когда все это рассказали папе, он вышел из-за стола, постоял над котенком, посмотрел на жену, потом на бабушку и сказал:

— Она права, оставьте в покое несчастного сироту, где хочет, там пускай и прячется. Кормите как следует и больше не мешайте ему расти.

Так дом обрел мир и покой, а папа лишний раз доказал широту своей натуры — согласился с мнением тещи.

Рос котенок нормально, но для людей, ничего подобного не наблюдавших, все казалось необыкновенным. Были они поражены, когда такое маленькое создание стало проявлять характер, вкусы, даже настроения. То шел Кинто через гостиную походкой усталого, но знающего себе цену вола; то проносился как испуганная лань; то крался, переполненный какими-то гневными чувствами, — мрачно двигал ушами, глаза метали зеленые искры по сторонам, мягкий хвост превращался в бич!

Выяснилось, что он любит спать на белом. Согнанный с покрывала, мог улечься на полотенце, которое обронили на пол; мог уснуть и на фамильном альбоме, потому что он обтянут светлым бархатом.

Еще решительнее он давал знать, чего не любит. Не любит, даже не терпит рук! Если кто-либо не мог совладать с собой и хватал его, тщедушный котишка превращался в пружину и выстреливал в ладонь всеми своими конечностями. А вырвавшись, мчался неведомо куда — без оглядки, но целеустремленно.

Происшествием было первое его основательное умывание. Час назад накормленный, сидел он на ковре какой-то задумчивый и вдруг поднес к мордочке правую лапу, как нечто драгоценное, и скользнул по ней языком от кисти к когтям, немного подумал и только потом приступил к планомерному прочесыванию каждой шерстинки.

Датико издали любовался и вел счет — шестнадцать раз охватывало пламечко языка белую варежку, и только потом кот повернул свою лапу, и тут оказалось, что снизу она в черной перчатке.

Растопырив пальцы, Кинто что-то выгрызал между ними, наконец собрал лапу в горсть и облизал ее со всех сторон, особенно тщательно края, там, где прячутся коготки.

Датико удивленно поцокал языком, в конце концов не выдержал и крикнул:

— Эй, ты что, мусульманин, что ли? После еды руки моешь?!

В этом замечании сказывалось хорошее знание истории родного города, где восточная кухня с ее традицией все есть руками жива до сих пор. Не каждый, между прочим, сумеет есть плов с помощью пальцев.

Когда кот занялся боками, доставая языком до самых лопаток, присутствующие притихли, как в театре, отдавая дань уже не просто уменью, а мастерству.

Еще большее изумление вызывала эта модель будущего кота способностью разбираться в людях.

Есть просит у всех. Прикасаться к себе позволяет только Ламаре. Сам в гости приходит пока к одному человеку — единственному мужчине в доме.

Как-то утром, когда глава дома просматривал у себя за письменным столом газету, Кинто влез к нему со стороны мраморного письменного прибора.

Несколько секунд мужчины смотрели друг на друга, затем кот отважно пошел на хозяина, навстречу большому его лицу.

То, что сейчас произойдет, совершенно необъяснимо без знания простейших вещей: самая паршивая бродячая кошка и самая изнеженная домашняя некоторыми учеными считаются животным, до конца не прирученным. Принадлежа к тому же семейству, что ягуары, львы, пантеры, тигры, домашний кот сочетает в себе, так сказать, в миниатюре, черты всех своих великих сородичей.

Кинто, в чем вы сейчас убедитесь сами, досталось сердце льва!

Владея всеми приемами охоты, а это значит, прежде всего, мастерством расслабляться, он шел на человека этаким жуть наводящим небрежным косолапым ходом. Он отрывал по очереди лапы от стола, как пианист от клавиатуры руку! Шел, все убыстряя темп, еще секунда, врежется в лицо, и тут, в последний миг — корпус вбок, лапой — бац! Бац по щеке, дорогие друзья! Изящно и смело.

Человек, получивший, извините, по морде, успел еще увидеть отступление: два-три прыжка, а дальше хладнокровный шаг и на всякий случай спина дугой, хвост «ершом», из-за плеча ехидный взгляд: «Ну как, мол, хватит или дать еще?»

Умный зверь рассчитал все — и тактику, и бой, и даже собственное обаяние.

IX

Слух про Кинто в конце концов добрался и до школы… естественно, не в виде имени котенка — докатилось слово «кинто».

Сначала оно проникло в учительскую, затем на чердак — в тайную от учителей шептальню. Ну а отсюда уже пошло по коридорам и по старшим группам.

Пока слушок болтается по улицам, он, в общем-то, безвреден. Но вот однажды в школьной канцелярии резко меняется тема разговора. Некоторые учительницы вдруг начинают вздыхать, как это, мол, хлопотно, когда в доме подрастает красивая девочка. Имя не произносится, но все почему-то выражают соболезнование родителям Ламары. Заканчиваются эти сетования одинаково. Кто-либо наиболее солидный изрекает во все времена современное:

— А что вы хотите — теперешние дети!..

Ни с того ни с сего Ламару чаще стали вызывать к доске, а она, кстати, больше бывая теперь дома, невольно подтянулась и с «удов» перешла на «удовлетворительно с плюсом». Но ее ответы вызывали не столько похвалу, сколько далеко не академический интерес.

Вечно тлеющий огонек любопытства перекинулся и на группу. Девочки зачастили к Ламаре. Ничего подозрительного не обнаружили, но это не помешало принести на школьный чердак свои предположения:

— Ламара, наверно, скоро бросит школу.

— Почему?

— Поступает в цирк!

— Кто сказал?

— Никто не говорил, но это ясно и так. Она будет выступать со своим диким животным.

— Не болтайте глупостей — у них никого нет.

— А вот и есть.

— Сами видели?