Кинто

— А что, если она выбросила кольцо с гишером, я у нее такое видел.

— Глупости не говори, Зураб.

— Если женщину довести, она и не то еще выкинет!

Эти слова почему-то вызвали оживление, и вдруг Бэсо шепотом сказал:

— Я знаю что!.. Ключ она выкинула!

— Молодец, Бэсо, светлая у тебя голова. Выиграл наш уважаемый Датико большие деньги, и… не такой он человек, чтобы сразу в сберкассу бежать.

Тут неожиданно воображение у всех заклинило. То ли не захотели углублять этой деликатной темы, то ли попросту устали.

Чертыхаясь и кляня — не виновников ночного переполоха, боже упаси, а свою судьбу, белые призраки начали разбредаться. Но это еще не означает, что они вообще освобождают Датико от своего горячего внимания, не всегда, увы, безобидного!

Утром их жены, подметая балконы или выбегая на крик уличных разносчиков, глядят в оба и подмечают: старуха за хлебом не идет. Девчонка в школу не бежит, и только Датико, как всегда, в отличном настроении, не спеша отправляется на работу. Теперь тихо у них, и добрые соседи совершенно теряют покой — они криков ждут!

Не нужно думать меж тем, что одними ожиданиями криков заняты женщины на Гунибской. Их дневная жизнь нисколько не беднее переживаниями, чем душные тифлисские ночи их мужей.

В те времена бытовое обслуживание населения в Тифлисе стояло на недосягаемой высоте. Все необходимое доставлялось прямо на дом. Ненужное уносилось.

Мацони в нарядных переметных сумках доставлял ишачок, зелень катил перед собой на тачке сам продавец, фрукты тоже ехали на человеке. Шел по улице стройный молодец — у тонкой талии безмен, на голове громадная плоская деревянная чаша с товаром и при всем том, разумеется, — голос!.. Типичный, кстати, кинто!

Сочные эти голоса открывали в городе утро.

Раз в неделю, где-то в середине дня, целый район на несколько часов терял спокойствие. Нечто подобное происходит только при землетрясении, когда женщина в одну руку хватает ребенка, в другую узел, предварительно сунув драгоценности за пояс — и скорее под открытое небо. А тут женщины хватают пустые бидоны и по гулким деревянным балконам, по гудящим деревянным лестницам взапуски несутся на улицу:

— Кэ-ра-син! — очень дразнящее и зажигательное слово.

— Почему?

Да потому что все, кроме шашлыков, в те времена готовили на керосинках или примусах. А кому, спрашивается, охота по жаре тащить керосин из лавки, когда он приехал сам?!

Лошадь, железная бочка, пожилой армянин с колоколом в руке еще где-то на подходе, а чье-то чуткое ухо уже уловило звон, значит, лети поскорее, пока улица в неведении дремлет. Вот женщины и бегут, стреляя бидонами и клича любимых соседок.

Гремят они и кричат и на улице, плотно обступив керосинщика, потому что керосин пенится не хуже пива, да и жаждущих влезть без очереди хватало во все времена!

Тут же происходят и красивые мошенничества — седая женщина в черном величественно движется к этому бурлящему сборищу. В ее старческой руке громадный бидон. Очередь перед старой расступается, а разгоряченные лица обращены не к ней, а во двор — ждут, когда там возникнет великовозрастный внучек, который и потащит домой бидон.

Какими словами встречают его и провожают — произносить не будем, хотя это и соблазнительно, ведь в ярких и емких эпитетах обнажается подчас вся подноготная заботливого внука.

Догадаться нетрудно, как много успевает женщина в хлопотах на благо семьи. Добавим — при таком обслуживании населения.

Не забыты были и дети. И к ним приходил поставщик. На Гунибской это был симпатичный и ласковый старичок с очень вкусной песенкой:

— Бады-буды на бутылки…

И тогда по тем же гулким балконам и лестницам сыплется детвора.

Старичок приходит с полной корзиной воздушной кукурузы. Ребята тащат ему пустые винные бутылки, старичок всыпает в бумажные кульки легкие пресные зерна — и детям и взрослым неплохо.

Не были обойдены и старики, что из дому уже не выходят. К ним раз в месяц приходили старьевщики. Немолодые, но вполне подвижные, они ходили от двора к двору и, как ашуги, были всегда желанны. Ведь старьевщик имеет дело с нуждой, а нужда — сколь относительной ни будь, сюжетами богата. Вот и расцветали на закате старушки, заслыша глуховатый и солидный голос:

— Кар адож пак-па-им, кар адож! — по-русски пели они, но перевод все же нужен: старую одежду покупаем.

И начинается у старух оживление:

— Наш Карадож пришел!

Заметьте — «наш» — на одной улице не встречалось никогда двух мацонщиков, двух зеленщиков, двух старьевщиков — большой порядок в сфере обслуживания был.

Для завершения картины — два слова о сезонных бродячих торговцах. В середине июня в городе появлялись голосистые деревенские парни. Хорошие хозяйки с нетерпением ждут, когда наконец раздастся под окнами:

— Ахали какали, ахали какали!

Воздержитесь от смеха. «Ахали» — по-грузински — свежие, новые, «какали» — всего-навсего орехи. Из молодых зеленых грецких орехов варят душистое нежное варенье.

Стоят внимания и мальчишки — продавцы песка для чистки самоваров, и мойщики ковров, и верзилы, торгующие примусными иголками, — всех не перечтешь.

VII

Званый обед удался на славу.

Настоящий шашлык во все времена был событием. Ни для кого не секрет, что из целого барана шашлычного мяса набирается только на четыре шампура, остальное идет на другие блюда.

Датико не только много пел, но и тостами как-то особенно блистал. Правда, один из последних его тостов смутил гостей тем, что был слишком туманен. Что он хотел сказать, поднимая бокал за какую-то симпатичную и очень умную муху, которая совершенно случайно залетела в его дом и, по некоторым предположениям, должна принести этому дому счастье? Гости ничего не поняли, но, поскольку тамаде вопросов не задают, послушно выпили, по опыту зная, что повод для тоста может быть еще мельче. Стал же классикой тост в честь кахетинской божьей коровки, которая села на виноградную лозу и своими ножками прошлась по ее цветам, а потом прошла вброд по золотым перезрелым виноградинам и… продолжать можно — кто сколько хочет и может.

Подозрительно было то, что эта симпатичная муха умная! Не намекал ли уважаемый Датико на кого-нибудь из них?

Бросалась в глаза еще одна деталь — выражение лица хозяйки, когда произносился этот тост. Оно было такое напряженное, как будто ее муж собирался выдать семейную тайну.

Если б собравшиеся знали правду, не обошлось бы без смеха, чего, как уже было сказано, допустить нельзя. Эти люди, так высоко ценящие шутку, больше всего на свете боятся осмеяния. Было также сказано, что культом домашних животных здесь не страдают и подпускать их к такому священному месту, как накрытый стол, совершенно невозможно. Это знает каждая собака и держится на изрядном расстоянии от людей, когда те пируют под открытым небом.

А тут кошка!

Некоторые люди (обойдемся без эпитетов) доблестью своей считают не любить кошек. Когда им абсолютно нечем блеснуть перед ближним, а страсть как хочется, — они находят повод сказать: «Терпеть не могу кошек! Собака еще туда-сюда, а кошка — нет!»

Вот почему даже такой весельчак и жизнепоклонник, как Датико Гопадзе, мог себе позволить лишь упоминание о Кинтошке и то весьма туманное.

Это вовсе не означает, что Грузия такая счастливая республика, граждане которой совершенно не страдают никакими маниями! Представьте себе, именно в Тифлисе и не чем-нибудь, а котоманией страдала одна бывшая княжна. По словам старьевщика, охотно ее посещавшего, немолодая дама эта держала двадцать восемь кошек. Жили кошки вместе с нею в мансарде. Пусть бы себе, как говорится, и жили — никто бы о них ничего никогда не узнал, если бы не безумная любовь княжны к этим кошкам, стоившая почтенному Карадожу перелома ноги.

Шел к ней как-то старик жарким летом, тянул свою зазывную песенку, добрел до половины лестницы, вскрикнул и сорвался вниз.