Школа

Крюк хохочет больше всех, я улыбаюсь, а Батон смотрит на нас и моргает: до него доходит, как до утки, на седьмые сутки.

Допиваем второй пузырь. Мне вообще хорошо. Жалко только, что самогонки больше нет. Я смотрю на Батона и давлю лыбу, он тоже лыбится.

— Классно бухнули, да? — спрашивает Крюк.

— Ага.

— Пацаны, вы… это… Может, домой пойдете, а? — говорит Батон. — А то мамаша скоро придет, будет пиздеть.

Мы с Крюком выходим. Он идет к себе на Горки, а я — к продовольственному. Домой не спешу — надо протрезветь, а то родоки будут ныть, что пьяный.

Около продовольственного — колонка. Я жму на рычаг, сую башку под кран.

Коля-алкаш смотрит на меня и лахает:

— Что, пацан, протрезветь хочешь? Пустое дело, ни хера ты не протрезвеешь.

Можно дать ему по рылу, чтоб много не брал на себя, но я сегодня добрый, — пусть живет.

На остановке под навесом сидят Куля с Зеней — старые пацаны. Они лахают, что я бухой, машут мне руками. Я машу в ответ.

Подхожу к подъезду. На скамейке у качелей — старухи-сплетницы. Эти сейчас растрындят всему дому, что пацан Буровых шел пьяный. Но мне это — до жопы.

На лестнице — крики: мои родоки ругаются. И хорошо — меньше будет вони на меня. Открываю дверь ключом, захожу.

Батька с мамашей грызутся на кухне.

— Ну сколько можно пить? Ты что, в командировку ездишь только для того, чтобы набраться? — орет мамаша.

— А что? Выпить на обратном пути — святое дело. Домой все-таки едем.

На столе — палка мокрой колбасы в целлофане и пакет шоколадных конфет: «Красная шапочка», «Мишка на севере» и «Грильяж». Батька каждый раз привозит из Минска такие конфеты и колбасу.

— Посмотри на сына. По твоим стопам пошел, — мамаша показывает на меня. Я дебильно улыбаюсь. — А ты не уходи, послушай. Что ты себе думаешь? Последний год в школе остался, потом поступать куда-то надо. А куда ты с такими оценками поступишь? Учился же хорошо до девятого класса, в восьмом все экзамены сдал на пятерки, а в девятом — одни трояки. Ты хоть сам задумываешься когда-нибудь, что дальше, куда идти после школы?

— Никуда.

Батька молча лыбится.

Я захожу в туалет посцать, потом раздеваюсь и ложусь. Мамаша с батькой все еще ругаются. Я вырубаюсь.

Классная грозилась не взять меня в Ленинград за поведение, но как пришлось — взяла. Куда она денется?

Автобус нам дал ремзавод — типа, шефы. Батька Коноплевой — водила на этом автобусе, он и добазарился. Еще едет второй водила — пузатый Гриша, потом — Лариска, учиха по географии и подруга классной, и мамаша Колосовой — эта в родительском комитете, и вообще деловая.

Отъезжаем от школы в пять вечера — ночь потрясемся, а утром будем на месте.

Я сажусь с Антоновым. На сиденье перед нами Сухие — Шевелевич и Саенко — трындят про свои микросхемы и радиодетали. Они на этом барахле помешаны — видно, и в Ленинград только для того поехали, чтоб накупить радиодеталей. Сухие — говно пацаны: трусы и предатели. До девятого класса их дубасили, как щенков. Они отдавали все копейки, чтоб только их не трогали, но все равно не помогало. Зато если давал кто по голове, сразу закладывали и классной, и своим мамашам. Антонова особо не трогали — отличник, помогал пацанам на контрольных и домашку давал списывать.

Я ни с Антоновым, ни с Сухими почти не общаюсь — зачем мне эти лохи? А списывать в девятом классе уже не надо — никто ничего не проверяет.

Учатся, можно сказать, только Антонов и Князева. С этими все ясно: медалисты. Ну, еще Сухие и несколько баб. А остальные — только гуляют. Я тоже, само собой. Все знают, что меньше тройки не поставят, если пришел в девятый, то аттестат дадут.

Автобус выезжает за город. Я лезу в сумку за пивом — взял пару бутылок из батькиного загашника. Для вида спрашиваю у Антонова:

— Пиво будешь?

— Пиво? Вообще, можно…

Ничего себе. Я думал — он не пьет: примерный все-таки, отличник. Теперь придется делиться.

Открываю бутылки ключом, одну — Антонову, одну — себе. Говорю ему:

— Только осторожно, чтоб классная не засекла.

Он отрывает бумажку «Жигулевское», сует в карман.

— Не бойся, ничего она не заметит, подумает — лимонад. А даже если и заметит — что тут такого? Пиво же, не водка. Нормальный напиток, многие его пьют.

Классная сидит спереди с Лариской, через проход от них — мамаша Колосовой. Они про что-то базарят.

Отпиваю пива — хоть и теплое, но идет хорошо. Говорю Антонову:

— Я и не знал, что ты пиво пьешь, думал, вообще, типа, не это самое…

— Ну, я не большой любитель этого дела, но против пива ничего не имею.

— Значит, водку не пьешь?

— Нет. Вина еще могу, а водку — нет.

— А курить ты, правда, не куришь или только в школе не хочешь, чтоб классная не засекла?

Он кривит губы.

— Классную я не боюсь. Просто не курю — и все. Не понимаю, зачем это вообще надо — здоровью только вредить. Экологическая обстановка плохая, Чернобыль один чего стоит, а тут еще этот никотин.

— Ну, все пацаны курят…

Молчим. Пиво немного дало. Я говорю:

— Ну у нас и бабы в классе — одни уродины.

— Точно. Но мне на них наплевать.

— А у тебя что, есть баба?

— Ну, вообще есть. — Антонов лыбится. — Только не на нашем районе, а на Пионерах.

— А как ты ее снял?

— У меня там сестра двоюродная живет, а она — ее подруга.

— И давно вы?

— Полгода.

— На Пионеры не сцышь ездить? Все-таки враги.

— Не-а. Ко мне там ни разу никто не приставал.

— И часто ты у нее?

— Когда она одна дома. Я обычно прихожу, если родители в ночную, и остаюсь до утра.

Вот тебе и отличник. Может, это и понты, но вряд ли. Во как бывает: пацан — лох, на районе своем нулевой, а бабу дерет за всю херню. Ладно, пускай. Лучше про что другое с ним поговорить.

— Уже знаешь, куда будешь поступать?

— Вообще так, приблизительно. В какой-нибудь технический вуз в Москве.

— Ни хера себе!

— А что у нас в городе ловить? Я не собираюсь всю жизнь инженером на сотню рублей. Институт — это ведь только начало, можно сказать, первая ступенька. А потом можно наукой заняться — в аспирантуру пойти. Или начальником каким-нибудь стать. Или в райком. Москва — это не то что здесь. Два-три первых года погулять, потом — жениться на москвичке, прописку получить, чтоб по распределению не заперли в дыру, вроде нашей.