Школа

Только выпиваем по первой — на кухню заваливает мамаша Йогана. Она старая — может, пятьдесят или больше. В грязном фланелевом халате, ноги — распухшие, синие.

— Слушай, ты лучше иди отсюда, не мешай. — Йоган берет ее за руку и выталкивает из кухни, но она цепляется за дверь.

— Што ты мамку сваю гониш? Я тябе радила, вырастила, а ты пасядеть с табой ня даеш.

— Ладно, сиди.

Она садится на табуретку и смотрит, как мы жрем. Йоган наливает по второй. Мамаша говорит:

— А мне?

— Ты уже свое выпила, хватит.

— Ну, трыццать капель, а?

— Ладно.

Йоган берет с подоконника грязную рюмку, наливает до половины. Его мамаша лыбится. Зубы у нее редкие и желтые.

— Ну, за усе добрае, — говорит она.

Мы выпиваем, закусываем огурцами с хлебом.

За стеной что-то шебуршит.

— А ебут тваю мать няхай, — ругается мамаша. — Дурница праснулася.

В кухню заходит тетка. Йоган говорил, ее мамаша забрала с дурдома, потому что ее там били, драли все подряд — было два аборта. Ей, может, лет сорок, а одета — как старая баба. Стоит в дверях, смотрит на нас, потом начинает трындеть:

— Еб вашу мать, пьете тут, жроте, а мяне не завете? Ну и хуй вам, блядь, пидарасы ябучыя.

— Сяргей, дай тетке Нинке сесть, няхай перакусить, — говорит мамаша.

— А потом усерется, как тогда, да?

— Ня бойся, не усерацца. Ты ей многа не давай.

Йоган отрезает кусок хлеба и кладет на него «жопу» от огурца, дает тетке. Она засовывает все в рот и съедает за пять секунд — они ее что, не кормят вообще?

Самогонки осталось всего ничего, а мне еще слабо дало. Йоган разливает остаток — мне, себе и мамаше. Выпиваем.

— Хлопцы, во што я вам скажу, — говорит мамаша. — Водка — гауно. Ня надо спивацца. — Тетка громко мычит. — Не, прауда. Водка — гадасть.

— Слушай, перестань, — говорит Йоган.

— Не перастану. Ты мне рот не затыкай. Как памоч што — хрэн табе, матка. А як што скажу — рот затыкаешь. Я адна работаю и тябе кармлю и эту дурницу. А то не гляди, што мандаваты, дык смешны. Як работать — не хачу, а як пить, дык давай.

— Сдай ее назад в дурдом, зачем она нам?

— А ты мне не указывай, каго куцы сдавать. Я, можа, тябе сдам у турму. У турме многа квартир.

Она начинает плакать.

— Ва усех — как у людей. А у мяне? Работать — не хачу, а жрать хачу. Не нада ебать клапа — уже выебали. А у мяне работа такая тяжолая — я дажа у туалет атайти не магу, вы разумеете? Ничаго вы не разумеете. Жыви, работай, а тут адно блядства кругом. Гарбачоу этат сделау — пить няльзя, увесь адекалон папили, и усе правители гэтыя — гады. Хрущоу быу, так сделау: што рубль — то стала десять капеек. Карочэ — адно гауно.

— Ладно, перестань.

— Што ты мне «перестань»? Ня нада мне эта «перестань». Вы во где у мяне усе, поняу?

Она молотит себя по спине кулаком. Тетка мычит, потом громко, с треском, пердит и лыбится.

Мы с Йоганом вылазим из-за стола и выходим.

Около Днепра пацаны с Горок сделали футбольное поле: сбили из досок большие ворота, наметили границы поля, штрафную. Теперь играем по-нормальному, а не как дети какие-нибудь в школе — на маленьких воротах. Только плохо, что далеко: с Рабочего до Днепра полчаса ходьбы, а то и больше — по Первым и Вторым Горкам, мимо отстойной ямы регенератного завода, вниз с горы и еще с километр через луг.

Сегодня мы играем против сборной Подсобного поселка. Пацаны с Подсобного лазят с нами за Рабочий, но в футбол у них своя команда.

Идем с Рабочего с Крюком, остальные уже на поле.

Около гнилого забора валяется в траве дворняга. Подходим ближе — она вскакивает и кидается на Крюка. Псина — мелкая и сцулявая, такая не укусит. Но Крюк ненавидит вообще всех собак. Он со всего маху бьет ей ногой по ребрам. Получается неслабо: он в бутсах с открученными шипами. Дворняга отлетает к забору, визжит. Клок лыбится.

— Не хуй было гавкать на дядю.

Подходим к полю. Пацаны разминаются перед игрой — пасуются, бьют по воротам.

У половины нет спортивной формы — сняли штаны и бегают в «семейниках». Мне хорошо — я в спортивных штанах за девятнадцать семьдесят, в майке и чешских кроссовках «Ботус». В таких шмотках и гулять можно ходить, и в футбол играть, и в баскетбол.

Сегодня играем просто так, не на пиво, так что никто особо не рвет жопу Мы проигрываем Подсобному — 10:12. Все из-за Щуры — коряво стоял на воротах, пропустил халявные «банки».

После игры раздеваемся — и в Днепр, купаться. Вот это — самое то! Распарившийся, потный, грязный — и в прохладную водичку. Мы с Крюком переплываем Днепр — его тут нечего переплывать: он и так узкий, а сейчас вообще обмелел. На том берегу загорают несколько баб. Можно подколоться, но сегодня что-то не стоит на это дело. Мы только смотрим на них, машем руками и плывем назад.

Около нашего берега посажена на якорь старая ржавая баржа — на таких возят по Днепру песок. Мы с Крюком подплываем и залезаем на нее. Баржа засыпана мусором — пустыми бутылками, бычками, пачками от сигарет.

— Сечешь? — говорит Крюк и подцепляет ногой розовый бабский лифчик. — Кого-то ебали.

Мы ныряем с баржи и плывем к берегу. Там пришли Зеня с Белым, принесли пива в бутылках, и пацаны уже повылазили из воды.

— Быстрей! — орет Крюк. — Выпьют все, нам не оставят!

Мы выскакиваем из воды и несемся к пацанам. Про нас не забыли, оставили полбутылки на двоих — мало, но хоть что-то.

Вообще, это заебись: футбол, потом покупаться, потом — пива. Еще б бабу сюда — и все, больше ничего не надо.

После пива валяемся на траве, смотрим на небо, и всем все до жопы.

Зеня базарит:

— Классно, бля. Вот если б еще наши у голландцев выиграли…

— Во губу раскатал, — говорит Крюк. — Хорошо, что хоть второе место, не вылетели из группы.

— А прикинь, если б первое? Чемпионы Европы, хуе-мое…

— Репа продает свою «Яву» за пятьсот, — говорит Щура. — Вот были бы деньги…

— А если бы у моей бабушки был хуй, она была бы дедушкой! — выкрикивает Крюк, и мы все ржем.

— «Не пиздеть» была команда! — орет Зеня. — Слушайте лучше анекдот. Короче, приходит мужик к парикмахеру, садится. Парикмахер смотрит и говорит: «Ну у вас и шея». — «Пивко сосу». — «Ты хоть хуй соси, а шею мыть надо».

Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.