Страница 5 из 30
– Ты... потише пока, – браконьер перегнулся через стол. – Языком трепать – это пожалуйста, а на деле кто чего стоит – скоро увидим...
Станко медленно поставил опустевшую кружку на стол. Склонил голову – молодой бычок, да и только.
– Убью, – сказал он тихо и глухо. – Поклялся – и убью.
И такой ненавистью полны были эти слова, что Илияш отшатнулся:
– Слушай... Не мое дело, конечно... Но он тебе папа, папочка, что ж ты шипишь, как змея... Да за что ты его... невзлюбил, а?
Станко тупо уставился в красную лужу на столе. Проговорил наконец:
– Ладно, я тебе расскажу, чтобы зубы поберег, зря не скалил...
Он откинулся на спинку стула и прерывисто вздохнул, собираясь с мыслями. История, которую он намеревался рассказать, была священна – вспоминая ее накануне похода, он будто подвергал себя очистительному ритуалу. А Илияш – ладно уж, если хочет, пусть послушает...
– Мать моя, – начал он медленно, – мать моя жила в одном поселке, далеко отсюда... Она была единственная дочь в уважаемой семье, и у нее был жених, готовили свадьбу. Она была... Непорочная девушка... И накануне свадьбы через поселок проезжал князь Лиго со стражниками.
Илияш слушал, подавшись вперед, оставив шутки, плотно сдвинув брови.
– Накануне свадьбы... – продолжал Станко. – Мать стояла у ворот отчего дома, нарядная, счастливая... И она понравилась князю!
Он грохнул о стол пустой кружкой. В дальнем углу трактира шумно заржала пьяная компания. Пальцы Станко, сжимающие деревянную ручку, побелели.
– Она ПОНРАВИЛАСЬ князю! И он... он... Он схватил ее, не сходя с седла! Он вырвал ее из рук отца, который попытался вступиться... Он рассек лицо ее жениху, который кинулся под копыта лошади... И он увез ее, увез, и лакеи его рвали животы со смеху, понимаешь?! Увез в поле... И там... прямо в поле... Так грязно, жестоко... Надругался и бросил. В поле... И некому было ее защитить!
Илияш вздрогнул и поднял голову. В глазах у Станко стояли слезы.
В дальнем углу трактира опрокинули стол и подрались. То и дело хлопала дверь; мимо, удивленно взглянув, скользнула Вила – разбойничья красная косынка ее была теперь украшена одинокой розой.
Станко молчал долго. Молчал и Илияш.
– С тех пор, – наконец выдавил Станко, – с тех пор ее жизнь переменилась, совсем переменилась... Наложить на себя руки ей не дали. Родители не пережили позора, умерли чуть не в один день... Знаешь, в селе очень строго, если девушка... ну, ты понимаешь... А мать родила... меня. Уходила, пряталась... Ее на цепь посадили у колодца, есть такой обычай, если девушка родит... Все должны плевать ей в лицо. И плевали... Она... Ну что тебе рассказывать... Я с пеленок был байстрюк, ублюдок, «нагульный», «прижитый»... А князь...
Голос Станко задрожал от ненависти. Илияш смотрел, как суживаются в щелку, подергиваются пеленой его обычно ясные глаза.
– КНЯЗЬ... Князь Лиго... Он и забыл о ней, конечно. Он пил-ел, спал-гулял, тискал девок... А мама умерла полгода назад. И когда умирала, позвала меня и... Убей, говорит, его. Казни его. Казни, пусть не на площади, пусть не в петле... Отомсти... – он всхлипнул. – С тем и отошла.
Пьяную компанию выставили из трактира. Стало тихо, только Вила звенела посудой, разбирая завалы, оставленные побоищем.
– Он думал выйти сухим из воды, – сказал Станко с нехорошей усмешкой. – А вот на этот раз не выйдет. Потому что я его обязательно убью, что бы ни случилось!
И он сжал под столом рукоятку своего меча.
Илияш молча взял со стола свой стакан и огромными глотками начал поглощать вино.
– Да... Печальная история, – сказал он наконец, слизнув последнюю каплю. – Нечего сказать... Да только знаешь, парень... Может быть, мать твоя просто согрешила в юности, а потом, чтобы грех прикрыть, эту историю приду...
Увесистая пивная кружка, направляемая молодой безжалостной рукой, угодила Илияшу прямо в нос.
Брызнула кровь. Еще не успев опомниться, Илияш перехватил правую руку Станко и, едва уклоняясь от беспорядочных ударов левой руки, закричал:
– Да пошутил я! Бешеный, пошутил!
Кровь заливала его кожаную безрукавку. Станко, бледный, оскаленный, отбросил кружку и, высвободив правую руку, попытался схватить Илияша за горло.
– Хозяин! Драка! – закричали сразу из нескольких углов.
Илияш ускользнул из стальных объятий своего противника и, отскочив под защиту широкого стола, выставил перед собой ладонь:
– Станко, ладно... Хорошо, извини, я пошутил... Ну, мало ли что бывает, а твоя мать не такая, вовсе нет... Тихо, парень, успокойся, пожалуйста!
К ним уже бежали хозяин и два здоровенных работника. Станко тяжело дышал, сжимая кулаки.
– Все в порядке! – Илияш вскинул руки навстречу подбегающим. – Все в порядке, это ничего, мы уже тихие... Не тревожьтесь, господа, не тревожьтесь... – и он лучезарно улыбнулся, и улыбка эта, облитая кровью из расквашенного носа, была особенно обаятельна.
Хозяин недовольно хмыкнул, работники переглянулись, и вся свора неохотно отступила.
– Сядь, – устало сказал Илияш.
У Станко подкосились ноги, он тяжело опустился на стул.
– Выдержки в тебе, как меда в мухе... Перед таким походом в трактире шуметь... Вся затея на волоске висела, ты хоть понимаешь?
Станко молчал, едва переводя дыхание. Илияш достал откуда-то платок и принялся оттирать лицо, и руки, и безрукавку.
– Крови-то сколько... Нашел кому кровь пускать, вояка...
Станко угрюмо смотрел в стол. Илияш повздыхал и вытащил из своего мешка пузатую баклажку. Потряс с сожалением, протянул Станко:
– На, хлебни...
И Станко хлебнул.
Прояснилась отяжелевшая от пива голова. Качнулся закопченный потолок, и Станко померещились в глубине его белые звезды.
– Я... Выйду... – пробормотал он непослушным языком и, счастливо улыбаясь, отправился по нужде.
Илияш огляделся – Вила стояла в стороне и провожала Станко долгим внимательным взглядом.
За Станко закрылась тяжелая дверь, он вышел на середину двора и долго стоял в темноте, повернувшись лицом к княжеским землям... И он не видел, как Илияш поманил к себе девушку, как что-то горячо и убедительно шептал в густо покрасневшее ухо, как девушка пыталась оттолкнуть его руку, которая торопливо запихивала что-то ей в ладонь... Вила качала головой, бормотала что-то в ответ, пыталась отстраниться – но Илияш был настойчив, и снова и снова вкладывал в нежную ладошку что-то, невидимое прочим посетителям...