Орехов

Под самое утро он неожиданно глубоко уснул и, проснувшись, услышал шарканье щетки у самых своих ног, увидел уборщиц, сгонявших длинными щетками воду с мокрого пола, по которому вспыхивали солнечные звездочки.

Он отвернул воротник, встал и вышел на свежую после дождя, пахнущую прибитой пылью площадь, но и там ему дышать было не легче, и первая мысль, с какой он проснулся, была продолжением той, с которой он заснул.

Ларьки и магазин на площади уже открывались, и, когда он покупал у ларька папиросы, какой-то парень сообщил, что, хотя час ранний, это ничего не значит, нужно только подмигнуть Фросе. Парень Орехову не понравился, и он промолчал, закурил и присел на скамейку в сквере на площади. Вскоре подошел какой-то солидный мужик в промасленной спецовке - от него так и несло авторемонтной мастерской, - и когда тот предложил сообразить на двоих, Орехов полез в карман за деньгами. Мужик сходил подмигнуть Фросе, и они отправились в какую-то заброшенную, необитаемую беседку, поставленную для украшения большого пустыря, и выпили каждый свою порцию лекарства от всех тягостных воспоминаний, неудач и нечистой совести, вообще кому от чего требуется, попрощались за руку и разошлись.

Выйдя из беседки, Орехов миновал центр, пошел по улице - все прямо, и скоро опять запахло огородами, а где-то далеко за лесом тянулись разноцветные дымы комбината. Он опять вернулся в центр и увидел, что как раз открывается кино. Купил билет, присел сбоку в какой-то полупустой ряд и стал стараться внимательно следить за тем, что происходит на экране, но уже через пять минут понял, что это фильм из до того правильных, что смотреть его так же интересно, как футбольный матч, в котором заранее условлено, кто кому и как забьет все голы.

Несчастный, отрицательный тип, играя в поддавки, нарочно выбалтывал такие вещи, о которых и круглый дурак догадался бы промолчать, просто из кожи лез, подавая реплики, чтоб положительный тип сажал его в калошу. Ну, тот и пользовался этим вовсю!

Было, правда, два-три места ничего себе, например, когда людей не было на экране, а только качались камыши, разбегались круги по воде и играла тихая музыка.

Когда зажегся свет, он встал последним, торопиться-то ему было некуда, побрел без цели и, конечно, очутился опять у магазина, где составлялись акционерные товарищества на двоих, на троих, потом две на четверых, и тут его радостно приветствовал утренний знакомый. Они сразу отказались от других предложений и пошли вдвоем - теперь не в беседку, там было уже слишком людно, а куда-то в лопухи, где за задней стенкой пивного павильона стояли пустые бочки и лежали расколотые железобетонные плиты.

Вместо закуски выпили по кружке пива, закурили и разговорились на тему "кто есть кто" и откуда тут взялся. Мужика в спецовке звали Алешей, работал он, как и предполагал Орехов, в автомастерских карбюраторщиком. А сегодня в сквере он отмечал приезд в гости мачехи жены, которую они оба с женой дружно ненавидели. С третьего вопроса он всплеснул в восторге руками и чуть не обнял Орехова.

- Почему я к тебе и обратился! Водитель? Ну я же это органическим чутьем угадал! Первого класса? И права при тебе? Да это же тебя бывшие ангелы под ручки привели сюда, в этот ресторан "Интурист"! Да идем со мной сейчас же!.. Хотя, конечно, нет, ты с утра завтра приходя трезвый. Тебя Дикозавра встретит, как родного племянника!.. Это наш начальник именно так называется.

- Хороша кличка, - сказал Орехов. - Охота была к такому идти. Да и вообще-то, куда мне идти, я совершенно не решил.

- Дикозавра ему наименование за то, что он сильно корявый. Это с морды он ужас до чего!.. А вообще он у нас травоядный. Людей не жует. Ни-ни!.. Этого нет! Вот увидишь! У нас Дикозавру уважают. Приходи, не задумывайся... Да господи! Первый класс! Автобус любой тебе сейчас на блюде поднесут! Это же нам до зарезу!.. - Алеша вдруг захохотал, и Орехов подумал, что он неплохой парень. - Теперь я наконец осознал, за что мы с тобой сегодня, оказывается, выпиваем! Вот оно за что, за твой автобус!

Уже стемнело, когда Орехов, сильно выпивший, но твердым шагом, решительно подходил к Валиному дому, что-то намереваясь сказать очень важное, что вот-вот должно было проясниться у него в голове.

Улица была пригородная, тихая, обсаженная старыми деревьями, с мостиками через канавы у ворот.

Валино окно было освещено. Он пригляделся - за занавеской мелькала Женькина тень, - наверное, она еще дежурила около девочки, а Валя не вернулась.

Орехов перешел на другую сторону улицы, перешагнул через канаву и сел у ворот на низенькую скамейку, прикрытую от уличного фонаря густой тенью низких ветвей старой липы. Собаки лаяли за заборами, издали приближались, стучали шаги по деревянным мосткам тротуара, хлопала калитка, и шаги замирали. Неслышные днем, вдали перекликались гудки маневровых паровозов.

Благодушно переговариваясь сочными, распаренными голосами, медленно прошли три бабы с тазами и вениками под мышками.

Валины шаги, легкие, спешащие, он сразу узнал, как только она ступила на деревянные мостки у строящегося дома. Она быстро прошла по другой стороне улицы с пакетиком в руках и скрылась за дверью. Через минуту оттуда выскочила Женька, промчалась по тротуару и, нырнув в калитку, с треском захлопнула ее за собой.

Тогда Орехов встал, перешел через дорогу и вплотную подошел к окну, где за белой занавеской мелькала тень Вали. В узенькую полоску, не прикрытую занавеской, он видел освещенный кусок стены, спинку стула и угол стола, и ему казалось, что там, где этот стул и свет, очень хорошо и уютно и можно все забыть и наконец отдохнуть, но кто-то его туда не пускает, и это нестерпимо!

- Пьяный! - презрительно сказал он вслух, дохнул на стекло и услышал запах сивушного перегара у себя изо рта, знакомый угарный запах его рухнувшей, упущенной жизни. - Пьяная сволочь! Ввалюсь сейчас в комнату, да? - Его передернуло. Спина похолодела от постыдного страха, точно в бане сперли всю одежду и белье и вдруг приходится выходить как ты есть, с мочалкой в руке, прямо в ярко освещенный большими люстрами, полный людей зал ожидания на вокзале. Его опять передернуло, будто он уже чувствовал босыми ногами плиты этого зала. Он отступил от окна и, теперь боясь только одного - как бы она его не заметила, быстро повернулся и зашагал, спеша поскорей завернуть за угол.

В это время Валя, прибирая девочку, болтая с ней, стараясь ее рассмешить, покормить и уложить, все время прислушивалась, не то ждала, не то просто томилась.

Ей стало невтерпеж, она вышла на порог и выглянула на темную улицу. Конечно, никого там не было. Сразу два окна погасли в доме напротив. Постояв в нерешительности, Валя почему-то все-таки перешла через дорогу, прошла по мостику и дошла до низенькой скамейки у ворот, у фонаря, под старой липой. Там она постояла, зябко поежилась и, вернувшись в дом, двумя медленными, звонко щелкнувшими в тишине поворотами ключа заперла за собой дверь.

Районная заготконтора в первый год войны занимала деревянный, когда-то жилой дом, весь как будто из одних пристроек, коленчатых коридорчиков и чуланов, еще в старину пропахших кошками, и Валин столик с машинкой тоже был втиснут в закоулок на коридорном завороте у низкого окошка. Место досталось ей по справедливости: вторая машинистка заготконторы - полная Стефа - в Валин закоулок просто не вмещалась.

Тяжелая, на развернутый лист пишущая машинка гремела и дребезжала от старости. По клавишам нужно было колотить изо всех сил, чтобы стертый шрифт пробил копирку до пятого экземпляра, а все печаталось почему-то в пяти экземплярах, из которых читался только один первый, а остальные складывались во все растущие, связанные веревками пачки по углам всех районных канцелярий, куда их доставляли курьеры.

Ах эти курьеры! У Вали давно уже не только кончики пальцев огрубели, не только прерывистый булыжный грохот машинки стал привычным, но она успела уже научиться печатать без ошибок все эти отношения и отчеты о состоянии на первое число, не вникая в их смысл, и в это время думать о чем угодно, хоть бы об этом стремительном слове "курьер"! Так и слышится тревожный топот пришпоренного коня, хруст плоского пакета, всунутого за расстегнутую пуговицу тугого мундира на груди, или мчащаяся сквозь ночь тройка, захлебывающаяся колокольцами, с гикающим ямщиком, с развевающимися по ветру гривами!.. И все в таком же роде, о чем так смешно думать, когда ты знаешь наперечет всех курьеров города, всех до одного: шаркающих в одубелых валенках старичков из ночных сторожей, многодетных бабок с отечными ногами, с их привычкой присаживаться на своем курьерском пути от заготконторы до райисполкома на каждой встречной лавочке у ворот, чтобы повздыхать со знакомыми о войне, которая все идет и не кончается...